Монстр стоял перед ним в полный рост. Ночные тени окружали его плотным маревом, глотая лучи света, испускаемые крохотным огоньком свечи. Но Каин все равно видел очертания жёсткой шерсти, клыков, блестящих от слюны и кривые лапы с изогнутыми когтями-саблями, достающих почти до пола. Монстр прищурил жуткие зеленые глаза:

– Тебя ску-у-ушаю, – и двинулся на иолата.

Каин шарахнулся назад. Незапертая дверь открылась, когда он налетел на нее спиной, и Леннард рухнул прямо на проходящий мимо патруль. Скользнув взглядом, Каин едва сдержался, чтобы не заорать снова: он видел перед собой мертвые лица, обтянутые пергаментной кожей с проступающими серыми нитями вен.

Ушедшие все же пробрались в мир живых.

Они здесь.

Подобравшись, Леннард крепче перехватил меч и рубанул наотмашь.

Звон стали о сталь заглушал собственные мысли.

Каин рубил направо и налево, поддерживаемый гулом набата, что в какой-то момент рокотом отразился от каменного свода.

Его окружали. Приходилось изворачиваться, чтобы успевать отражать удары со всех сторон. Каин не понимал, откуда берутся все новые и новые бесы, и почему никто не спешит на помощь.

Паника придавала сил. Голову лихорадило. Каин чувствовал – он начинает уставать. Набат и лязг слились в один монотонный звон, от которого хотелось зажмуриться. Мышцы наливались свинцом.

– Леннард! – голос рыцаря-капитана рыком отзвучал в голове. Повернувшись на звук, Каин упустил момент.

Последнее, что он запомнил, был вкус крови во рту, когда его голова ударилась об каменный пол.

Следующее осознание мира и самого себя приходило вспышками. Его поили чем-то горьким, затем – чем-то сладким. Он слышал голос рыцаря-капитана, но не мог понять, о чем он говорил и с кем.

 «Что это такое? Что?» – вопрошал он у себя в минуты просветления, но ответа у него не было.

Когда сознание вернулось в очередной раз, он вдруг услышал знакомый голос:

– … но он сохранит рассудок?

– Пока не могу сказать, – ответил более взрослый женский голос.

Каин с усилием повернул голову.

– Дженна…

Он хотел сказать что-то еще, но комната качнулась и снова потеряла свои очертания.

На этот раз он очнулся быстро, ощущая, что кто-то хлопает его по щекам.

– Здравствуй, братец, – услышал он, как только из тумана выплыло лицо сестры. – Знаешь, не могу сказать, что  слышать про брата, который служит в священном Ордене, что он стал наркоманом – приятно.

Каин слабо качнул головой в попытке возразить, но Дженна не обратила внимания на его жалкие потуги.

– А знаешь, что самое обидное? Мать тобой так гордилась, – она продолжала ковырять свежую рану. – Вся деревня знала, что Каин служит в Ордене. Славный, добрый мальчик. Пусть она и не знала тебя, она всегда любила тебя больше нас всех.  Знаешь, как она тебя называла? Моя крошка. И где ты теперь, «крошка»?

Леннард закрыл глаза. Откуда-то из груди поднялся ком, сковавший горло. Сердце наполнилось разрывающими слезами. Дженна выпрямилась.

– Как только лекари признают тебя более-менее вменяемым, я заберу тебя домой. Я говорила с Вудроу. Он сказал, что можешь взять отпуск до тех пор, пока не поправишься. Только ответить мне на один вопрос, – голос Дженны стал серьёзнее.– Ты все ещё хочешь продолжать службу? После возвращения тебя будет ждать трибунал.

Каин очень хотел ответить что-то определённое. Но в голове царила глухая пустота.

– Ладно. Подумай, – Дженна поднялась, инстинктивным движением оправила одежду. – Я заберу твои вещи из комнаты и отправлю их домой.

На этот раз не дожидаясь реакции, она направилась к двери.

– Подожди, там же… – Каин сам удивился, как бессильно и бесплотно прозвучал его голос.

Дженна даже не обернулась.

– Под кроватью…

***

Следующие несколько дней Каину казалось, что его мозг отделен от тела. Его то бросало в жар, то трясло от холода.

День за днем лекари вливали в горло какие-то отвратительные горькие микстуры, от которых мысли гасли, и Каин лежал безмолвно, и почти не двигаясь.

Когда их действие прекращалось, он отчаянно пытался вспомнить, что же на самом деле толкнуло его превысить дозу, но воспаленное сознание почему-то отказывалось выдавать что-то, кроме звенящей пустоты.

И все, чего он жаждал больше всего – четкой грани между реальностью и его больным и полуразрушенным разумом.

Все это время Эредис он не видел. В лазарете постоянно кто-то был, и пробраться туда незамеченной было невозможно. И скорее всего, это было и к лучшему. Он не знал, что должен был сказать ей после всего произошедшего.

Да и хотел ли он говорить ей что-то…

Вменяемым – но не исцелившимся – его признали через три недели и передали в надежные руки Дженны.

С каждым днём Каин понимал: как бы он не не хотел возвращаться в Магистериум, он был абсолютно непригоден для жизни вне Ложи.

Он изо всех сил пытался быть полезным, чтобы отблагодарить сестер за то, что они возятся с ним, но со временем выяснилось, что в быту он был совершенно бесполезен.

Несмотря на то, что он прекрасно владел мечом и щитом и мог сражаться даже с завязанными глазами, ему не удавалось удержать даже рубанок. Наблюдая за его кривыми попытками, Брант кривил губы и отворачивался. Но Каин был благодарен хотя бы тому, что он воздерживался от язвительных комментариев.

На рынке от него тоже было мало толка. Как-то раз Лири позвала его на ярмарку – продавать обрядовые свечи с травами, которые она сама катала из вощины. Так Каин чуть не оглох от непрерывного щебета дам разных возрастов. Они торговались по несколько минут, прежде чем прийти к соглашению. А он молча недоумевал.

В какой-то момент он даже предложил сёстрам часть своего жалования. Денег скопилось достаточное количество, ведь тратить их все равно было некуда, но Дженна дала ему подзатыльник, заявила, что он ей надоел своими вечными страданиями и что «будь ее воля – давно бы отправила его на лесоповал».

А тем временем пришло безмолвное Предзимье – зола, покрытая изморозью. Время, очень подходящее внутреннему мироощущению Каина.

Его проблема с Ignifer была больной мозолью. Он не ушел из его жизни полностью, лишь снизился для необходимого минимума. Но зависимость осталась. И часто Каин ловил себя на том, как тянется его рука с шкатулке, блестящей черным лаком. При этом он понимал, какая это отвратительная штука. Если он его принимал – ему было плохо. Переставал принимать – ему все равно было плохо. Разумом он понимал, что все будет хорошо, и, возможно, ему удастся спасти свою бестолковую жизнь, если он сможет держаться подальше от шкатулки, в которой зовущим блеском светились маленькие шарики. Он часто просыпался ночью. На этот раз не от душащих кошмаров, а от какой-то безвыходной тоски и подолгу смотрел в безмолвную пустоту ночи уставшими глазами.

Он старался связать все произошедшее воедино, но кусочки постоянно не складывались. Словно в этой мозаике недоставало какого-то фрагмента… И что-то внутри Каина понимало, что его необходимо найти.

Об Эредис он старался не думать. Но когда мысли все же возвращались к ней, на языке чувствовалась горечь обиды и ревности. Хотелось найти разумное объяснение ее поступку, но сердце упорно шептало, что такому объяснения не найти. И Предзимье вторило отгоревшей душе иолата.

Пока ему удавалось спасти свою жизнь, но Каин не понимал, для чего.

И он совершенно точно был несчастлив.

***

В доме пахло брусничным пирогом и можжевельником. Каин с неким скептицизмом наблюдал, как сестры украшают корзины с угощениями цветными лентами.

– Ты зря смеёшься, – Лири выпрямилась и откинула волосы. –  Вот синяя ленточка – цвет бессмертной души. Красная – цвет сердца. Зелёный – цвет разума. Духи будут довольны такому подношению.