Да-да, так я и поверил.

Я уже почти вплотную пододвинулся к Полине, почти не заметив как, словно в бреду был и дотрагиваюсь пальцами до её щеки. Совсем легко, почти невесомо, от чего вздрагивает и поворачивает ко мне лицо. Святые небеса, да она покраснела! Чувствую, как внизу живота разливается приятное тепло, от чего напрягаюсь, словно мальчишка в женской бане.

— Ты очень красивая, — говорю и растягиваю губы в улыбке.

— Тоже мне новость, — произносит почти недовольно и убирает нервным жестом прядь за ухо.

Несколько прерывистых вдохов спустя, когда моё сердце то скачет галопом, то перестаёт биться вовсе, сокращаю расстояние между нами до опасного минимума, почти касаясь бедром её ноги, обтянутой тонкими чулками. Воздух наэлектризован до разноцветных искр, а в нос бьёт аромат духов: пряный, сладкий. Смесь ванили с корицей, что почти сводит с ума.

Дотрагиваюсь пальцами до её волос, от чего Поля чуть слышно охает и на мгновение закрывает глаза. Сидит, замерев, будто не дышит. От её реакции на этот простой жест моё горло сжимается, точно спазмом. Эта девушка очень странно на меня влияет — в любую секунду могу потерять контроль, и тогда даже черти в аду не знают, что дальше будет.

Но так нельзя. Или можно?

В моей жизни всегда находилось место одноразовым связям, были и более длительные отношения, которые рано или поздно сходили на нет. Случалось влюблялся, но никогда ни одна, даже самая красивая, девушка не заставляла сердце так лихорадочно колотиться где-то в районе кадыка.

Твою мать, сколько мне лет? Тридцать через пару месяцев. Чего я как барышня на танцах?

Чувствую, что в паху уже настолько тесно, что почти слышен треск рвущейся ткани.

— А ты, смотрю, прыткий, — усмехается Поля, но отстраниться не пытается, смелая.

— Не привык корчить из себя импотента, когда рядом такая красавица.

Что я несу? Зато честно.

Одёргиваю руку и откидываюсь на спинку сидения. Нужно успокоиться, потому что пугать её не хочется. Вообще у меня на эту девушку большие планы, потому не в моих интересах, если сейчас убежит в панике.

— То есть ты у нас — альфач? — спрашивает, не стирая с лица усмешку. — Привык брать быка за рога?

— Зачем мне быки? — поворачиваюсь к ней в вполоборота и опираюсь головой на согнутую в локте руку. — У меня нормальная ориентация.

— Оно и видно. Значит, тёлку за вымя, сути это не меняет.

Я смеюсь, потому что эмоции рвут на части, и ничего не могу с этим поделать. Да и не хочу. Когда смотрю, как в синих глазах в окружении охренеть каких длинных ресниц пляшут чёртики, а на губах застыла улыбка, хочется плюнуть на все правила приличия, воспитание и принципы. Интересно, если поцелую её сейчас, даст по морде?

— Расскажешь о себе? — прошу, на что Полина отвечает удивлённым взглядом, словно не ожидала, что мне вообще хоть что-то в этой жизни может быть интересно.

— Например? — задаёт осторожный вопрос и откидывается на спинку дивана. Невольно любуюсь её грудью под натянувшейся майкой, а шальные мысли скачут, что лошади на бегах.

Уверен, окажись здесь кто-то из моих друзей, потом три года разгребал бы насмешки, но, слава богам, мы с Полей здесь одни, если не считать залихватски храпящей Аси, но она мне точно не помеха. Пусть спит дальше, сил набирается.

— Да что угодно, — не свожу с неё взгляда, а Полина снова поправляет надоевшую прядь, что никак не хочет слушаться, норовя упасть на глаза. — Например, что любишь больше всего. Или ненавидишь. Всё сгодится.

— Хм, однако, — задумывается, хмурит брови, а мне хочется провести пальцем по складке между бровей, выдающей напряжение, чтобы разгладить, стереть её к чертям. — Я люблю закаты, ночь люблю. Цветы, но не те, что в горшках растут или на праздники дарят. Те, что на полянах: свободные, красивые, в лучах яркого солнца, с росой на лепестках. Ещё от живописи в восторге, запах краски обожаю. На крыше сидеть, свесив ноги и смотреть на город внизу, словно на большой муравейник. Многое, на самом деле, очень многое. А не люблю злиться и паникёров.

Она говорит, а я готов подписаться под каждым словом. Ну, разве что на цветы мне как-то фиолетово, пусть растут, где хотят — хоть в горше на подоконнике, хоть в чистом поле.

В наступившей тишине понимаю, что готов рискнуть её поцеловать, — в конце концов, от пощечины ещё никто не умирал — как неожиданно её телефон оживает. Раздаётся бодренькая мелодия, и девушка, нахмурившись, лезет в задний карман. Твою же мать, убил бы того, кому приспичило звонить ей именно сейчас. Чувствую, что момент упущен, но ничего не могу с этим поделать, от чего бешусь безмерно.

— О, проснулся, тупица, — бурчит себе под нос, решительно сдвинув брови, становясь похожей на амазонку Пантею*.

_________________________________________________________________

*Пантея Артешбод («артешбод» — звание генерала во времена Кира) — двадцатилетняя красавица амазонка, служившая личным телохранителем персидского царя Кира Великого (прим. 593–530 до н. э.). Пантея была настолько красива, что ей приходилось во время боя и общения с воинами носить на лице маску, чтобы никого не соблазнять.

Впервые в жизни рада звонку Аськиного мужа — Саши. Обычно, стараюсь избегать с ним любых контактов, но сейчас, когда Брэйн сидит так близко и буквально пожирает взглядом, счастлива, что есть разумный повод отвлечься и переключить внимание на что-то другое. Потому что татуировщик смущает меня настолько, что хочется вскочить и убежать, чтобы догнать не смог. Никогда не чувствовала себя глупее.

— Чего хотела? — спрашивает, не здороваясь. Впрочем, ничего другого от него и не ожидала. — Говори быстрее, у меня времени мало.

Ага, деловой такой, вечно занят чем-то, только всё это фикция и имитация. Просто Саша любит пускать пыль в глаза, изображая из себя деловую колбасу. Придурок.

— Твоей жене плохо, — тоже не здороваюсь, потому что хрен ему, а не вежливость, — а на себе её тащить мне не улыбается.

С ним нужно говорить коротко и по существу, а иначе трубку бросит. Наши с ним отношения далеки от идеальных, и вести многочасовые телефонные беседы не входит в круг наших интересов.

— Что с ней? — без капли волнения в голосе интересуется законный супружник храпящей нимфы. Хорошо, что он далеко, а то не сдержалась бы и треснула его по голове.

— Она немного не рассчитала силы и сейчас уснула.

Чёрт, надо было сказать, что она шею сломала. Может быть, тогда хоть немного пошевелился? Правда, мне кажется, что и это не способно его пронять и сделать хоть немного активнее. Не мужик, а ледяная рыба. И что только Ася нашла в нём? Впрочем, не моё дело.

— Опять, что ли, напилась? — спрашивает, чем-то постукивая на заднем плане. Так и представляю, как Саша сидит за большим полированным столом, словно министр всего на свете и вертит в руках идеально отточенный карандаш. Зажмуриваюсь, чтобы отогнать эти странные видения, потому что Саньку до министра также далеко, как мне до Царицы Савской. Главное, ему об этом не говорить, а то разозлится.

— Не так уж часто она пьёт, — говорю, чувствуя закипающую внутри злость. — С каждым может случиться.

Ася и правда не алкоголичка, просто остановиться вовремя не умеет.

— Со мной такого, например, ни разу не случалось.

Тьфу, правильный какой. ЗОЖник чёртов. Нет, вообще-то он прав, это во мне просто злость клокочет и усталость, но иногда его чистоплюйство доводит до белого каления. Вот как сейчас, когда его жена спит в кресле татуировщика, её супруг отсиживается дома, а разгребать это всё судьба предлагает именно мне, словно мне больше всех в этой жизни надо.

— Саша, прекращай, — теряю терпение и почти кричу в трубку. — Приедь на машине, забери её. Или забыл обо всей этой чуши о горе и радости? Сейчас рекомендую вспомнить пункт о здравии и болезни.

Он хмыкает в трубку, точно размышляя о чём-то.