Мангры тянули беспокойные ветви и изогнутые ходульные корни, делая продвижение практически невозможным. Деревья первой линии рощи, защищающие более слабых и нежных сородичей от приливной волны, росли почти сплошной стеной — но я видела узкий проход в сплетениях растительности, достаточный, чтобы по нему пробралась хрупкая тонкокостная ньямарангка. Мне было несколько сложнее, а Тао вовсе прорывался следом, с треском обламывая ветви и проваливаясь в ил. Потому к моменту, когда передо мной наконец разомкнулись переплетения причудливо изогнутых стволов и корней, открывая взгляду бескрайний водный простор, камердинер отставал уже на добрый десяток шагов.

А в какой-то сотне метров впереди брела, безвольно свесив голову, тонкая фигурка в белом, будто светящаяся на фоне темного залива. Вода доходила ей до груди, и свободная шелковая комбинация пузырем вздувалась на спине с каждой волной и тотчас опадала, словно парус на неустойчивом ветру.

Ламаи шла прочь от берега, не оборачиваясь и даже не пытаясь выпрямиться. Там, где нормальный человек давно бы уже вытянул шею, спасая лицо от кусачей соленой воды, певица держала голову склоненной, словно ходила во сне.

Впрочем, в какой-то степени так оно и было.

— Ламаи! — закричала я, рванувшись вперед… и тут же взвизгнула, уйдя в воду по пояс и намочив полы пиджака.

На ноги тотчас намоталось что-то мягкое и гибкое, заставив вздрогнуть и с шумом шарахнуться назад, наткнувшись на Тао. Камердинер машинально схватил меня за плечи, не давая упасть. Его взгляд был прикован к темноволосой голове в сотне метров впереди. Гребешки волн уже разбивались о лицо Ламаи, но она по-прежнему не просыпалась — и равнодушно двигалась вперед, к глубине.

Мы не успевали вытащить ее. Никак.

— Зови альциону, — вдруг приказал Тао — таким ровным, уверенным голосом, что я сначала высвистела привычную мелодию, которую альциона почитала за свое имя, и только потом спохватилась.

— Зачем?

Птица заложила залихватский вираж над Тао и — предательница! — преспокойно уселась ему на плечо. Камердинер даже не вздрогнул.

— Затем, что я не успею доплыть до Ламаи, если ее что-нибудь не задержит, — расчетливо сказал Тао, расстегивая на себе жилет. — Полагаю, птица, вцепившаяся в волосы, колдуна несколько отвлечет.

Альциона задумчиво присвистнула и, не дожидаясь, пока просьбу повторю я, спорхнула с плеча Тао. Он бросил скомканный жилет мне и, не сказав ни слова, красивым прыжком ушел под воду, всплыв только метрах в пяти от меня. Альциона уже кружила над певицей, хватая за волосы и безуспешно пытаясь заставить поднять голову, но Ламаи двигалась вперед рывками, как марионетка. Я смяла в пальцах плотную ткань жилета и прикусила губу, чувствуя, как счет к проклятому колдуну растет ежесекундно.

Ламаи оттолкнулась от дна и замерла. Теперь над волнами виднелся только темный затылок и очертания плеч. Белая комбинация траурным нарядом просвечивала сквозь темную толщу воды. Ламаи больше не двигалась, и прибой равнодушно качал безвольное тело. Альциона со скорбным плачем кружила над самой водой.

Тао двигался длинными мощными гребками, и я беспомощно зашептала какую-то бесполезную молитву, комкая в руках безнадежно испорченный жилет.

Море разволновалось. Усилившийся прибой погнал Ламаи к берегу. Тао поднырнул под накатывающиеся волны — а вынырнул уже с певицей на плече, заставив ее запрокинуть голову. Похлопал по щеке, отчаянно барахтаясь со своей ношей, но признаков жизни не добился и упрямо погреб к берегу, то и дело скрываясь под водой и шумно отфыркиваясь. Едва нащупав ногами дно, тут же поднялся, тяжело дыша и отплевываясь, и понес Ламаи ко мне, прижав к груди, как ребенка.

Только голова певицы по-прежнему была безвольно запрокинута. С длинной шелковой комбинации капала вода. Ламаи не дышала.

— Не успел, — тихо сказал Тао.

Я отбросила бесполезную жилетку и шагнула навстречу, не обращая внимая на путавшиеся в ногах водоросли. Ламаи еще была теплой, но пульса я не нащупала.

— Так, — мрачно сказала я. — Тао, мне нужно, чтобы ты на минутку забыл, что ты джентльмен.

Он нервно хохотнул. Видимо, тоже с трудом представлял себе, как оставаться джентльменом посреди мангрового болота, с трупом беременной женщины на руках, когда другая женщина, одетая исключительно в мужской пиджак, решительно просит забыть о воспитании.

— Она наглоталась воды. Но, если повезет, еще можно… — начала было я, но Тао уже и сам сообразил, что от него требуется.

Через минуту Ламаи уже извергла из себя какое-то чудовищное количество морской воды и, видимо, сочтя, что задолжала заливу еще и проценты, разревелась, цепляясь за рубашку Тао. Растерявшийся камердинер застыл истуканом, неловко похлопывая ее по спине, а певица все никак не могла успокоиться, всхлипывая, икая и давясь плачем.

Я не мешала, сосредоточенно осматривая содрогающуюся от рыданий фигурку. Шелковая комбинация намокла и липла к телу, не оставляя никакого простора фантазии, но в поисках я все равно не преуспела.

— Ламаи, у тебя совершенно точно осталась при себе еще какая-то вещь принца, — твердо сказала я, вклинившись в бессвязный поток рыданий. — Причем зачарованная на его крови, иначе бы он не дотянулся до тебя в моем доме. Нужно срочно избавиться от нее.

Ламаи всхлипнула и обернулась ко мне, раскинув руки в стороны. Фантазия отказала окончательно, поскольку шелковых комбинаций на тонких бретельках принц все-таки однозначно не носил, а больше на певице ничего не было.

— Что?! — истерично выкрикнула Ламаи, содрогнувшись всем телом. — Что еще он мог мне дать?!

Тао сжал пальцами переносицу. Кажется, эта ночь далась ему куда сложнее, чем он старался показать, но здравомыслие ему, в отличие от нас с Ламаи, определенно не отказало:

— Его Высочество мог зачаровать ребенка?

Ламаи замолчала, беспомощно опустив руки. Я тоже.

Любую вещь можно уничтожить. Сжечь, утопить, разломать… но ребенок? Ни у меня, ни у самой Ламаи никогда не поднимется рука. А между тем, как объект для чар на крови ребенок был просто идеален…

— Больной ублюдок, — даже с каким-то невольным уважением произнесла я и тоже сжала пальцами переносицу. — Навесить чары на собственного ребенка…

— Значит… — Ламаи неосознанным жестом прикрыла живот. — Значит, мне нельзя спать?..

— Пока — нельзя, — с сожалением признала я и вскинула взгляд. С изготовлением более-менее толковых оберегов я безнадежно опоздала: на востоке звезды бледнели и исчезали одна за другой, знаменуя стремительный тропический рассвет. — Нужно вернуться домой.

— Но… — Ламаи снова начало потряхивать.

Я взяла ее за руки, машинально отметив разодранные, как и у меня, ладони, и горячо пообещала: (1bd23)

— Мы придумаем что-нибудь. Все будет хорошо.

Тао стоял за спиной Ламаи, сжав губы и до побелевших костяшек сжав кулаки. Он тоже понимал, что придумывать что-нибудь придется в рекордные сроки.

Потому что погнать мать своего нерожденного ребенка топиться Его Высочество мог только в одном случае: если понял, что его план раскрыли и нужно срочно прятать концы в воду.

Ночь далась Тао непросто, но утро оказалось для него еще сложнее. Ламаи следовало скорее спрятать под защитными чарами, но по дороге мы все так вывозились в болотной грязи, что извели всю воду в доме, тщетно пытаясь отмыться — и бедному камердинеру, который и так практически притащил певицу на себе, пришлось еще и бегать с ведрами.

Вдобавок вся одежда пришла в негодность, изорванная ветками и острыми корнями, и если Ламаи еще могла найти что-то приличное в своих невеликих запасах, то Тао снова остался один на один с простыней, как языческий бог.

— Это уже входит в привычку, — обреченно вздохнул он, выбравшись из-за занавески за печкой, завернувшись в простыню на манер тоги. Он был слишком хорошо воспитан, чтобы вслух признаться, что бурную ночь с двумя женщинами определенно представлял иначе, но альциона, разумеется, немедленно озвучила все за него.