Он приходил домой посреди пустой ночи, не торопясь раздеваться. Сидел в кресле, думал, что стоит все-таки поговорить с Софьей. Однако в квартире за стенкой царила удручающая тишина. Она то ли съехала, то ли отдыхала на море, то ли нашла мужа. Все эти варианты, как цветные картинки, плыли перед Цыплухиным, когда он сидел за компьютером и писал очередной твит, чутко вслушиваясь, не хлопнет ли дверь, не щелкнет ли замок по соседству, но все было тихо. Злился на себя, что не может просто выйти на лестничную клетку и позвонить ей, а пересилить робость не мог категорически, еще со школьных времен. А потом приходила Аня, задержавшаяся на вечеринке, но вечер вдвоем был не лучше одиночества. Она начинала вспоминать Апанасова, говорила, что это был единственный мужчина, который понял ее чувствительную суть. Без алкоголя разговор не клеился, а захмелев, Цыплухин смелее мыслил, собирался отправиться с Апанасовым на дуэль или по крайней мере набить ему морду, мстя за изгаженную мечту. Но единственное, что вышло из его воинственных помыслов, крикнул однажды Ане, когда она опять восхитилась чем-то в Апанасове:

– Кто ты такая и что ты делаешь в моем доме? Выметайся!

– Ты ответишь за это! – тихо шепнула она, подхватив одежду и выскользнув в едва отщелившуюся дверь.

Этим закончились их отношения.

Оставшись один, Цыплухин повеселел. Он, оказывается, способен на решительные поступки! Не только на бунт в интернете, но и в реальном мире что-то значит! Припоминал, как Аня изменилась в лице, как бодро подхватила сумочку и кофту, как опрометью кинулась к дверям! Напугал! Значит, есть в нем что-то истинное, звериное, а не одна интеллигентная бестолковость… И мысль о том, что она все расскажет Апанасову, вовсе не тревожила его. Ведь этих знакомых у Апанасова тьма, и впрягаться за кого-то, тем более за Аню, которую он и не ценил особо, тот безусловно не будет. Тем не менее несколько дней Георгий к Апанасову не ходил – тем более что и Живолуп его просил не показываться, пока не нанесет «визит». А когда он до своего визита дойдет, уж и вовсе никто не знал. Тем не менее однажды утром, выловив возле дивана отчаянно дребезжащий мобильник, Цыплухин услышал голос Апанасова и внутренне дрогнул. Тот ему никогда не звонил.

– Жоржик, миленький! – сказал Апанасов удивительно слащавым голосом. – Жоржик, что ж ты меня забыл? Есть разговор, покалякать минут на пять зайди, будь любезен…

Конечно, Георгий пообещал. И когда собирался идти, нарочно медленно одевался, искал запропастившиеся брюки, хотя отлично помнил, что оставил их в ванной. И единственное, что придумал – позвонить Живолупу, но тот не взял трубку.

«Судьба, видимо, – думал Георгий, шагая, как обреченный. – Хотя, может, и обойдется! – бодро подумал он, уже тягая подъездную дверь. – Ведь, может, правда соскучился…»

Лифт приехал на удивление быстро, и двух минут не прошло, как уж вот она, дверь, с номером шестьдесят пять.

– Ага! – сказал Апанасов. – Входи, герой! – и громогласно захлопнул дверь.

От этого приветствия у Георгия словно легкий холодок прошмыгнул между лопаток. В зале, куда он мельком бросил взгляд при проходе на кухню, сидела Аня, лениво ударяя пальцами по клавишам рояля – звуки неслись странные, рваные и суетливые, словно паникующие. Она даже не взглянула в его сторону, лениво встряхнула волосами.

На кухне, закинув нога за ногу, сидел Вьюн. В его губах вилась папироска, ловко перескакивая из одного угла рта в другой. Перед ним стояла табуретка, словно специально приготовленная для Цыплухина. Напуганному Георгию она показалась мелкой разновидностью электрического стула. На нее-то и кивнул Апанасов.

– Садись.

Георгий сел. Ему стало нехорошо, голова закружилась.

– Ха-ха, – сказал Апанасов, подходя к подоконнику и забирая стакан с томатным соком, притулившийся возле стекла. – Кого-кого, а такую порядочную особь, как ты, я бы никогда не заподозрил в садизме. А тут раз – и обидел девушку. Вот так вот, значит, дядя Жорж – маскировался, а тут возьми и сотвори бесчинство! Скажи ты мне, разве так положено в приличных домах? Девушка, забыв стыд и честь, является к вам, рассчитывая на вашу порядочность, а в ответ находит оскорбления и угрозы. Что же остается делать нам, ее друзьям?

Повисла нехорошая пауза. Вьюн заерзал на табуретке и хмыкнул. Похоже, происходящее его веселило. Георгий избегал глядеть на него, а тот пялил беззастенчиво черные глаза и улыбался так гадко, что Цыплухина продирала дрожь.

– Так вот, любезнейший, тем временем вы ошиблись, – продолжил Апанасов. – Несомненные грехи ваши вопиют к искуплению… Что вы можете предложить в качестве аванса?

Георгий молчал. Было слышно, как на оконном стекле завозилась муха, жужжа и взлетая то вверх, то вниз.

– Сатисфакция неизбежна, – глухо сказал Апанасов. – Даже скорее не сатисфакция, а расчет. – И вдруг рванул с места, подхватил Цыплухина за фалды пиджака, взвил его кверху – как былинку хватает ветер – прижал к стене. Глаза чистые-чистые, злые и ясно голубые глаза в упор вжали Георгия в стену. Подскочил Вьюн. В его руках ожил нож, лезвие словно само у него выскочило, прижалось к шее Цыплухина.

– Ты продал нас, гнида, – проревел в самое ухо Апанасов. – Я все знаю… И продал-то дешево, как на блошином рынке. Хоть бы цену-то узнал! Колись, ну!

– Что? – пролепетал Георгий.

– Не сознаешься?! – оглушил Апанасов и потащил Цыплухина к столу. Бросил его руку на разделочную доску, как кусок мяса.

– Ребята, может, в ванной? – в дверях показалась Аня с сигаретой. – Все стены ведь перепачкаем…

– Сойдет и здесь, – утвердил Апанасов, крепко навалившись на Цыплухина дородным телом. – Вьюнок, хороший мой… Отрежь-ка ему указательный, чтобы он им больше в честных людей не тыкал, чтобы не стучал больше, помнить будет…

– Нет, – тихо сказал Георгий. Он рвался и плакал. Слезы лились сами, без спроса. Вьюн уже ухватил его руку, как хватают рвущуюся в воду выброшенную на берег рыбу.

– Ты продал нас, – снова сказал Апанасов. – Продал ведь? Погоди, Вьюнок… Ну скажи, мальчик, зачем же тебе мучиться. Мы знаем, что ты не со зла. Этот большой злой дядя задавил тебя, угрожал, пересилил. Все знаем, нам от тебя и малость-то нужна, чтобы ты сознался, прощения попросил перед нами, перед Анечкой, на коленях постоял… Что же тут сложного для тебя? Если присмотреться, так и почет один…

Цыплухин рванулся, но Апанасов удержал.

– Что же, стыдно тебе? Ничего, привыкнешь. Ты теперь отныне мой раб, все мои желания исполнять будешь. Любые мои желания! Не хочешь? Так говори, голубь, говори, а то больно будет. Вон Вьюнок уже еле сдерживается, а он знаешь, как кровь любит, прямо вампир лютый, ему день без крови, что дитю без шоколада. Ну, откройся же нам, говори, мальчик!

И Цыплухин рассказал. Как купил его Живолуп на банальный фокус… Как он продал их, рассказал про атаку на пост… Как вчера Живолуп собирался прийти сюда…

– Наказать тебя надо, мальчик, – ласково сказал Апанасов. – Вьюнок, давай…

Нож заплясал по доске, глухо ударяясь в дерево острием, между отчаянно растопыренными пальцами Цыплухина. Вьюн бил быстро, словно гвозди забивал, так быстро, что у Георгия захолонуло дыхание, и он уже не знал, где он, не знал, сколько пальцев у него осталось, не отсекли ли их все, успел подумать, что в таком состоянии и боли бы сразу не почувствовал…

– Простите, – бормотал он, бессильно опадая на стол, а Вьюн скалился и бил снова.

– Промахнуться, что ли? – смешком бросил он, но Апанасов прервал его:

– Хорэ. Ладно… Обоссытся щас.

Георгий сполз на пол. Его мелко трясло, пока он ощупывал руку. Пальцы, дрожащие, непослушные, оказались целы.

– Ну а теперь, дружок. на колени…

– Нет, – прошептал Цыплухин и ухватился за ножки стола, готовясь обороняться. Отчаяние увеличило его силы. Он глядел почти смело.

– Ох, гляди, воспрянул капитан Жорж, – засмеялся Апанасов. – Ладно, вот обиженной принцессе облобызай ножки и свободен… Анечка, подойди…