– Братец, да ты в полном… погребе, – сказал Цыплухин. – Понимаешь, зачем я пришел?

Живолуп кивнул.

– Понимаю, – быстро заговорил он. – Ждал, что говорить, тебя… Вас… Ну, предполагал то есть. Это очень грустно. Все произошло совсем не так, как мне хотелось. Этот роковой звонок… Он все перевернул. Но кто же знал! Это была мелкая месть, я не спорю, но он очень грубо со мной обошелся, я тогда собой не владел… А вообще, удивительно, что пришли именно вы. Я ждал другого. Странно, вот именно вас я в этой роли совсем не представлял. Неужели передо мной прикидывались?

– Нечего базарить, – сказал Цыплухин и встал. Живолуп начинал юлить и мог заговорить его, подсунуть разные фразочки и аргументы. А это было лишнее. Георгий ощупывал в кармане нож. От ладоней он был теплым. Палец то и дело натыкался на острие.

Живолуп вскочил.

– Гнида, недоросток! – вдруг проревел он. – Думаешь, я дешево себя продам? – и рванулся из комнаты, толкнув Цыплухина в грудь. Тот не ожидал атаки и пропустил противника. Чувствуя, как бегут секунды, ставшие тяжелыми и решительными, Георгий ринулся следом. Тело его стало как ватное, с трудом он уловил, что Живолуп нырнул в спальню и пытается запереть за собой дверь. Но ключ сразу не повернулся, застрял, и Цыплухин всем телом ударил, распахнулась спальня, Живолуп отлетел к столу, ухватился за полки, висевшие на стене. Те не выдержали, посыпались на пол вместе с книгами. Георгий снова толкнул – тот опрокинулся через стол, согнулся, вырвал из стола ящик, нашаривал в нем, выхватил нож, отскочил к балконной двери. Оскалившись, весь красный от напряжения, выставив вперед нож – тонкий, канцелярский, почти безобидный, – он прохрипел:

– Ты, паскуда, куда ты лезешь, щенок? Тебе сопли не подтерли, а ты тявкаешь…

Цыплухин, не торопясь, огляделся. Закрыл дверь. Достал из кармана большой кухонный нож, веско покачал его в ладони. Живолуп, завидев нож, перестал дрожать. Он смотрел на лезвие, как приговоренный.

– Зачем я тебе? – проговорил он совсем другим голосом, почти плачущим. – Я ведь старик… Грех на душу берешь. Ладно бы бандит зашел, да ты-то парень хороший, знаю ведь. Подумай, как жить будешь. Ну?

Георгий подошел на шаг. Живолуп опустил свой нож.

– У стариков и кровь холодная. Разрежешь – холод. Вены еле теплятся. Скоро сам отойду. А тебе – грех. Знаю, что за дело пришел. Не просто так. Заслужил. Дело мое черное, гнусное. Не спорю. Только ты все равно отпусти. Его уже не вернешь. Сам так не хотел, вышло. Пощади, прошу. Хочешь, на колени стану?

И он правда стал опадать на пол. Но только Георгий двинулся, чтобы перехватить его падение, Живолуп рванул вперед, оттолкнул, ножом, еще бывшим в руке, ударил – и бежать. Георгий остановился. По губам текла кровь. Нащупал – щека рассечена. Словно красная пелена застелила глаза. Рванулся по коридору и догнал Живолупа, когда тот судорожно открывал дверной замок. Не везло ему – и этот заел. Георгий ударил его чем пришлось, вышло, что рукояткой ножа… Живолуп упал и затих. На затылке заалела кровь.

«Финита», – подумал Цыплухин и присел рядом. Потом встал, отыскал платок, прижал к щеке. Живолуп чуть застонал. Георгий за ноги оттащил его в зал. На журнальном столике, под ворохом газет, заметил телефон. Снял трубку – гудки идут. Вызвал «скорую». Потом вышел из квартиры. Спустился вниз. Зашагал, не торопясь. Редкие прохожие удивленно взглядывали на его платок, пропитавшийся кровью. Чуть подташнивало. Голова кружилась. Уже отойдя порядком, он подумал, что ничего не понял из того, говорил старик. Но это уже неважно. Словно кровь смыла предательство. Георгий чувствовал себя другим человеком. Его шатало, он мог упасть в обморок, но наверняка знал, что не упадет. Он шагал домой, зажимая рану.

Чат, как всегда, переполнен посетителями. Цыплухин зашел туда просто проветрить голову, как иные ходят на прогулку по улице. Заработался, целый день кропал заказанную клиентом программу, а теперь хотел передохнуть.

С того памятного вечера, когда он потерял сознание у дверей Софьи, прошло уже три месяца. Тогда он очнулся на ее диване и не помнил решительно и не мог взять в толк, как она, хрупкая, сумела перетащить его. Ему было плохо, голову ломило, и она отпаивала его молоком с медом. Придя немного в себя, он целовал ее руки, а потом и до губ добрался незаметно и домой к себе не попал в тот день. И уже через неделю, окончательно перебравшись к Софье, он закрыл свой блог в Твиттере, заблокировал всех знакомых в социальных сетях, оставив только родственников, чтобы чужие люди не мешали ему, не лезли в его счастье со своим любопытством. Последнее, что с ним случилось из прошлой жизни, – это визит к Живолупу, к тому самому человеку, что толкнул его на предательство… И оставленного жить, хотя Георгий был в силах убить его. Отрекшись таким образом от всего прошлого, Цыплухин и новостей особых не знал. А тут сразу в чате, в котором он не был настолько долго, что и сам не мог припомнить, огорошила статья: «Еще раз об Апанасове». Название статьи предполагало, что о сем человеке уже писали, и не один раз, а между тем Цыплухин и вовсе ничего не слышал, а эта тема, похоже, уже обсуждалась без счета. Некто под ником «Елочка» писал:

«И еще раз, братцы, об этом несчастном Апанасове, или «получившем по заслугам Апанасове», это уж как кто мыслит. Теперь мы уже знаем почти все, слава богам. Кто не в курсе – был тут один влиятель на умы молодого поколения, харизматичная, надо признать, личность. И вот потрясло молодые умы то, что случилось в самой квартире у этой личности, а именно – нашли того однажды холодным утром одним несветлым. Что могу добавить к вышесказанному: завербовали его, как стало известно, еще в университете. Так что он сексот со стажем. Поэтому от него так и отлипали все, а мы дивились. Погоняло у него там было Стражник, так себе погоняло, конечно. Этот, кто его сдал, сам никто, но связи в конторе имел. Как ему стало известно, через кого – никто теперь не доспросится. И сдал он его за личную обиду, Апанасов его тогда с лестницы спустил, это покойник умел, духовитый был человек. Западло тому стало, обиженному, и как он узнал, так сразу и пошел к этому отморозку, Вьющенкову, который и правда больной на всю голову, зверюга еще та. Апанасов такого расклада не ждал, встрепенулся, да поздно. Как там, что, я расклада не знаю, да только опередили его…»

«Там другое было, – написал ник «Василиск», а это, знал Георгий, была Аня. – Апанасов не ждал, не готовился. Что он на крючке, никто не знал. А этот жирный клоп, этот клоун Живолуп, как-то узнал. Он ведь звонил Апанасову, грозил, да тот его послал. Думал, он к чекистам пойдет, а те его промоют. А он, мерзавец, пошел к Вьющенкову. Как он только про него узнал? Хуже человека не было для такой новости. Я же с ним говорила, с Апанасовым, когда в дверь позвонили. Погоди, говорит, сейчас открою, перезвоню. И открыл. А там Вьюн. И как назло, ни гостей у него, никого. Они долго, похоже, говорили на кухне. Вся пепельница в окурках. Я сама видела, это же я его нашла, у меня свой ключ был… Думал, видимо, Васенька, что уболтает… Но где же, там такой изверг сидел напротив. Когда понял Вася, что не получается ничего, смс стал набирать под столом, на телефоне, тихо, даже отправить успел, но Вьюн догадался. Так и сидел он за столом, бедный, в руке телефон сжимал, на столе сковородка с яичницей и вилка воткнута, а другая у него в горле… В самую серединку попала, дыхание перебила, доктор милицейский сказал, что сразу умер Вася… А Вьюн-то умен, да только не слишком, второй телефон Васин, дорогой, который в зале на рояле лежал, забрал, с него-то его и нашли, и взяли, на трассе. Даже стрелял он в милицию, но недолго, живым забрали. Теперь кричит, что убийство вышло по политическим мотивам, что он ждет революцию, что дотерпит до нее, сколько бы не пришлось сидеть, благо смертной казни нет… А мне, что теперь обо мне, Вася жениться обещал, вот только и осталась память об Апанасове, что вилка, да ребенка я жду его, прощайте, друзья, кто помнит, уезжаю из города навсегда…»