Я поблагодарил.

Ну, хоть переводить не придется. Хотя лучше совсем без спутников. Ксара не в счет – и так почти все время молчит. С другой стороны, Принц все равно покоя не даст, он и сейчас отпускает мне в уши ехидные комментарии. А я и ответить не могу при посторонних.

– Лестниц вам, люди добрые! – поприветствовала Мирослава с поклоном.

Посмотрела на Ксару, ей тоже достался поклон и солнечная улыбка без всяких предрассудков.

– И нелюди тоже!

Ксара отвернулась.

Я развел руки в стороны, как для объятий, но ограничился тем же поклоном.

– И тебе лестниц, Мирослава.

Типичная деревенская баба. Лет двадцать пять. С веснушками и светлой косой.

Дородность ее только украсила бы, но в Руинах быть полненькой, не живя в городе, это фантастика, и взгляд мой довольствуется лишь склонностью к полноте. Тату культа на лбу и просторная подпоясанная одежда, которая больше подходит каким-нибудь шаолиньским монахам, выглядят на Мирославе странно.

Как темные очки и плащ из «Матрицы» смотрелись бы на уборщице тете Дусе из моей школы.

Мирослава хлопнула меня по плечу.

– Не боись! Присмотрю, чтоб не заплутали.

Самое дурацкое, телохранитель мне не нужен. Уже есть один. Вернее, одна. Даже веревка не нужна – ее вполне заменяют смыши. Но поговорить с кем-нибудь по душам (Принц не в счет) было бы неплохо.

Брат Мартин выдал по мотку тонкой, но крепкой веревки мне и Мирославе. Ксара отказалась, сославшись на то, что не будет от нас отдаляться.

– На мне и так хватает оков, – добавила тихо.

Услышал лишь я.

Она потерла рабраслет, стиснула, будто в желании расколоть, а затем отпустила.

Мирослава ахнула.

– Какие перча-а-атки!

Подкралась к демонше, без всякого смущения приподняла ее руку и давай лапать бриллиантовую конечность, разглядывая со всех сторон.

– Брильянты! Ой, а браслет… рубины как черешни! Красоти-и-ища…

Ксара от ее бесцеремонности обалдела – даже не отдернула руку и не огрызнулась. Наверное, ее забавит, что Мирослава от нее не шарахается.

Но руку все же высвободила.

– Лучше бы без этой красотищи.

Юрген, члены культа и добровольцы из каравана уже принялись разбирать потолок, в колодец дыр высотой в три этажа уже полетели первые обломки потолка. Глядишь, через пару часов закончат.

Я снял со спины плазму.

Мирослава обвязала себя веревкой вокруг пояса, привязывает другой конец к воткнутому в пол копью, а сам моток висит на плече.

– Ты бы тоже привязывался, мил человек. Зачем ружьишко взял? Еще навоюешься. Ой, какое ружьишко-то чудное…

Плазма нагрелась, я вскинул, целясь в потолок, члены культа откалывают от него по кусочку.

– Разойдитесь.

Края одежд зашуршали, подошвы затопали, люди разбегаются как тараканы, сверкая бритыми головами.

Я нажал на спусковой крючок, ствол выпустил красную комету, и почти сразу грохнуло, вспыхнул огненный бутон, облако пыли отбросило многих, заставило пригнуться, лечь на пол. Посыпались тяжелые глыбы.

Когда пыль рассеялась, в потолке возникла дыра. Больше той, что в полу.

Я выключил плазму, та повисла на плече. Ладонь стряхивает с волос пыль. Смотрю на Юргена.

– Инструменты, говоришь…

Все глядят на меня как на рычуна, который вдруг заговорил по-человечьи. Мирослава смотрит растерянно то на меня, то на Юргена, пожимает плечами, мол, я ни при чем. Не парится только Ксара.

Юрген оценил взглядом дыру в потолке.

– Вижу, выходить в поиск смысла уже нет.

Этажом выше потолок оказался слишком хлипкий, выстрел из плазмы может обрушить на наши головы весь коридор.

Поэтому, когда главное звено и мы перебрались на этот этаж, я, Ксара и Мирослава отправились искать проход наверх.

На самом деле, нас четверо, но простую сельскую доярку этим лучше не грузить.

– Давно в Руинах? – спросил я.

Мирослава нахмурилась, потела брови.

– Ох… Да, считай, уж пятый месяц пошел.

– А почему примкнула к культу Небесного Арха?

Девушка пожала плечами.

– А чего… Люди добрые, вот чего! Мало в Руинах добрых. Как в лесу дремучем, одни звери. Или дай пожрать, или юбку задирай. А то в морду. А я баба мирная.

С этими словами Мирослава воткнула копье в плиту перед собой, из трещины в плите брызнула темная густая кровь, вылезли черные иглы длиной в половину копья, торчат как адский одуванчик.

Иглы повисли без признаков жизни, девушка присела вырезать из плиты сердце убьежа, кривой нож зачавкал жесткой черной мышцей.

– Их мясо не совсем съедобно, – напомнил я.

– Это если не знать, как готовить, – ответила Мирослава. – Вроде той рыбы японской, как ее… Фигу!

– Фугу, – поправил я.

– Во-во. Главное, знать, что отрезать и как отварить.

Девушка возится с сердцем, а я подтягиваю провисшую веревку. У меня на плече моток, от него веревка тянется вдоль туннеля и заворачивает за угол. Рядом с моей валяется на полу веревка Мирославы. С этими хвостами движемся, конечно, как черепахи.

С другой стороны, куда спешить? За следующим поворотом что угодно, только не выход из Руин.

– А что твоя подруга все время молчит? – спросила Мирослава, не отвлекаясь от свежевания.

Я махнул рукой.

– Не обращай внимания. Такая всегда.

Ксара висит вниз головой, ее удерживает за ноги растущий на потолке вьюн яростка. Причем не он скрутил ноги, а ноги демонши душат бедное растение, шипы не могут пронзить ни зеленую чешую сапожек, ни красную лоснящуюся кожу. Стебель от натуги скрипит.

Глаза демонши закрыты, руки на груди. Медитирует. Плащ на сквозняке колышется, край подметает пол. Вниз головой, на этой лиане, Ксара как паучиха на нитке паутины.

Мирослава упаковала сердце убьежа в ледяную бумагу из шкуры морозавра, покрытый инеем сверток отправился к ней в заплечный мешок.

Помогаю ей, сидящей на коленях возле убьежа, смыть с ладоней кровь – поливаю водой из своей фляжки.

– Ой, спасибо, Владик.

Она ткнула головой в сторону Ксары.

– А вы с ней… не того-этого…

Я помотал головой.

– Не того. И не этого.

Мирослава, кивая, тихо промычала. Улыбнулась. Перекинула косу на другое плечо, дунула на локон, тот спрыгнул с лица за ухо.

– Фух, жарко.

Не сказал бы, что жарко. Сквозняк. Однако девушка все равно помахала на шею ладонью, как веером, пальцы слегка расправили края монашеского халата на груди, и ладонь снова машет, уже в вырез – глубина теней, округлые блики на розовом молоке кожи, посередине тугая черная стрелка.

Мирослава смотрит в глаза. Медленно – очень медленно – встает с колен.

Сорвала со стены кусочек мха, протирает один из наконечников двустороннего копья – излюбленное оружие адептов Небесного Арха, – который запачкан кровью.

– А ты, вижу, в Руинах давненько, Владик.

Я улыбнулся.

– Видишь?

– Ви-и-ижу…

Она подняла с пола и повесила на плечо свое оружие дальнего боя – самопал, похожий на гранатомет револьверного типа. Только не пузатый, какие они обычно, а более длинный и узкий, как дробовик. В барабане, кажется, восемь зарядов. Вещь явно кустарная. Часть деталей из дерева, в начинке – элементы левых механизмов: шестеренка часов, поршень медицинского шприца, проволока и многое другое. И все в кожухе из банальной пластиковой бутылки.

– Идем? – спросила Мирослава.

Я кивнул.

Повернул голову лицом к демонше.

– Ксара?

Та изящным полумесяцем спрыгнула на пол, приземлилась в приседе, застелив пол одеялом плаща. Только яростку легче не стало – повис как тряпочка, шипы уныло согнулись в крючки.

Мы пошли.

– А как ты попала в Руины, Мирослава? – спросил я.

– Ой, да брось, Владик. Просто Мира. Или Слава.

– Хорошо. Мира. Как ты попала в Руины?

– Да ничего особенного… Барин выпороть приказал. Зазевалась, гуся в печи перепалила. Восемь плетей у столба. Благо кнут Митьке достался, лупит не больно, рука у него калеченная. Ударе на шестом все погасло, а очнулась тут.