Чародей медленно кивнул. После победы над кригааленом он чувствовал себя куда лучше, чем до оного, но как же болели суставы, будто бы в одночасье на Ринельгера свалились лет сто прожитой жизни. Он сел рядом с Виррой. Эсса обняла Михаэля и закрыла глаза — она насытилась и теперь могла хорошо отдохнуть.

— Не хочешь поговорить? — суккуб пристроилась под боком у чародея.

— О том, что произошло на мосту?

— Нет, там всё понятно. Ты помнишь свою маму? — Вирра поёрзала, ища место поудобнее.

— Ну и вопросы, — произнёс Ринельгер. — Ты наверняка сама соскучилась по своему папочке? — он собрался с мыслями. — Нет, ничего не помню. Мне рассказали, что маредорийцы нашли меня в канаве совершенно случайно, завернутого в тряпки и до того спокойного, что если бы они не искали грибы, то на меня не наткнулись бы, — чародей замолчал. Захотелось глотка доброй медовухи. — Мне повезло. Или не повезло. Хищник не взял след. Мне оставили шанс жить и творить чары. Три года Народ возился со мной, пока хранитель общины не обнаружил во мне Мощь и не решил отдать в Анхаел. А мать… говорят, даже брошенные дети помнят голос, образ, фигуру. Но я помню только очертания и мелодичный голос маредорийки, выходившей меня.

— Знаешь, ты потерянное дитя, Покой Мира. Кажется, я поняла, почему Народ назвал тебя так. Духи пророчат потерянным великую судьбу. Давай этим духом буду я!

— Что ж, если так, — Ринельгер горько усмехнулся, — тогда войско Лицедея пускай разойдётся, дух прыгнет в бездну, а над нами взойдёт ясное солнце.

— А почему нет? — суккуб взглянула в алое небо. — Я так соскучилась по тёплому солнышку. Если бы боги меня слышали, я бы попросила это.

— Они тебя слышат, Вирра, просто не могут ответить, — он хотел верить в эти слова. Как же они согревали душу в сей тёмный час…

— А Кассия? Расскажи о ней.

— В душу лезешь, суккуб.

— Ну, придётся потерпеть. Так она такая? Важная птица в твоей жизни, ведь почему при упоминании о ней у тебя меняется рожа? Как ты её потерял? Она ушла к другому? Или предпочла тебе смерть?

— Она погибла, — твёрдо ответил Ринельгер. — И эта не та тема, о которой я хотел бы говорить с суккубом.

— А о чём со мной ещё говорить, а, дружок? О матери было. О высоком мы уже поговорили в Эстифале, а о членах говорить — слишком низко.

Вирра поёжилась и подняла личико к чародею:

— Я же вижу, как тебя гложет это. И ты боишься этого. Вины?

— Вины? — облизал губы Ринельгер и сорвал с пояса флягу. Смертельно захотелось пить. — Я чувствую злобу. Будь они все прокляты: Капитул, лорд Каагар и его недоумки-легаты, мятежная королева со своим Воинством. Они вырвали её из моих рук, отправили на проклятую войну, где её убили.

— Так это случилось в Век Слёз? — Вирра потянулась за флягой. — Вода? А вино или что покрепче?

— Нет, что-то я забыл…

— Очень плохо, что забыл, — суккуб цокнула языком. — А какой она была?

— Той ещё сукой, — бросил с нежностью Ринельгер. — Честолюбива, горделива, сорвиголова и мечтательница. Мы вместе хотели открыть новую ветвь кровавых чар… или хорошо забытую старую. Втайне от наставника работали. Мечтали стать магистрами и перевернуть Коллегию с ног на голову. Основать знатную фамилию в Анхаеле… но её убили мятежники, а я пропал где-то в центральных провинциях Цинмара. В анклаве мы мертвы, а на деле я жив… хотя демон его знает, надолго ли. И вот, Кассия схватилась своими тонкими пальчиками за моё сердце, вонзила коготки и вырвала его в Поток, куда отправилась сама. Поэтому я стараюсь её забыть… Потому что иначе я долго не протяну.

— Неужели до сих пор ни одна женщина не заполнила в тебе пустоту? — спросила Вирра, водя пальцами по кровавым пятнам на его мантии. Ринельгер покачал головой. — Ты просто сказочный… однолюб. Знаешь, что я тебе скажу на это, дружок? Банальщину. Ты и сам всё понимаешь. Воспоминания о ней прятать — выход не самый лучший. Пусть они не обжигают тебя, а греют сердце. В конце концов, ты с ней встретишься там… в Потоке. Скольких же я знакомых и ухажёров там увижу? — она задумалась. — Может быть, даже того хренова философа-учёного-чародея. И его жёнушку.

Она хихикнула. Ринельгер слабо улыбнулся, обнял её. Будь он студентом Анхаела, его сокурсники бы захлебнулись собственной слюной от зависти: лежать в обнимку с суккубом — предел мечтаний мальчишек, встретившихся с острым желанием в женском обществе.

— Ринельгер, — произнесла Вирра. — Ты же помнишь, кто я есть?

— Примерно, — она будто бы читала его мысли.

— Ну и как насчёт того, чтобы потрахаться?

— А я боялся разрушить этот романтичный шарм, — усмехнулся Ринельгер. — До чего же ты бесцеремонна, суккуб.

— О, боги, — притворно закатила глаза Вирра. — Я тебя ещё уговаривать должна? По-дружески поделись энергией, дружок.

— Проклятие, — протянул Ринельгер. — У меня все кости ноют… ладно… если тебе это так важно.

— Плохо притворяешься, — пробурчала Вирра. — Я чувствую и даже вижу твоё желание.

Она начала возиться с пуговицами. Ринельгер кинул быстрый взгляд на спящих соратников, потом оглянулся на террасу — никого.

***

Проклятые выстроились в три ряда, почти полностью заняв собой края перед бездной, над которой возвышался храм драконицы Варолии. Ширен прятался, пока мёртвые Моровой пропасти выходили из ущелья, а Лицедей обращал к кому-то гневные речи, среди кустарника, половиной ветвей свисающего над бездной. Когда повисла тишина, он решился, наконец, вылезти.

Гробовщик поначалу думал, что проклятые убьют его, приняв за чужака, но те не обратили на потрёпанного старика никакого внимания и стояли неподвижно, словно жуткие статуи. Ширен осторожно пробежал мимо них, оглядываясь на внешние террасы и башни Святилища, в окнах и между колонн которых виднелись сотни женских теней.

— Я очень рад, что ты выжил, Ширен, — у моста проклятые расступились. Прямо за ними, сжимая двумя руками длинную стрелу, стоял Лицедей. — Не бойся, подойди ближе…

Гробовщик нахмурился, посмотрел на лицо проклятого: оно не выражало абсолютно ничего, только некое безумие витало в широко раскрытых блеклых глазах и жутких зрачках, лишённых радужных оболочек. Ширен молча преклонил колени перед Лицедеем.

— Встань, Ширен, — приказал одержимый и протянул ему стрелу. — Слышал ли ты что-нибудь о керамарийской стали?

— Нет, — Гробовщик внимательно осмотрел стрелу — она была вся из металла, лёгкого и необычно крепкого — коснулся выполненного зубчиками наконечника.

— Я бы не советовал ранить себя ею, — протянул Лицедей, всматриваясь в главную башню Святилища. — Керамарийская сталь выполнена из красного металла, серебряной жилы и метезита в кузнях потерянного ныне Керамара. Эта сталь очень редка и славится тем, что способна сжечь энергию любого существа, от букашки до духа. Террама оказалась на моём пути… очень некстати.

— Ты отлично метаешь, — сказал Ширен. — Почему ты доверишь такой выстрел мне?

— Потому что я не могу войти в её земли, не могу убить её, а она будет прятаться, Ширен, — бросил Лицедей. — В Век Гнева я дал клятву, что не переступлю границу, а клятвы духов, как ты знаешь, закрепляются в Потоке… я начну атаку проклятыми, а ты проникнешь в Святилище и уничтожишь Терраму этой стрелой. Чары клятвы спадут, и я войду туда. И наш договор исполнится.

— Ты мне говоришь об этом не в первый раз за последние дни, — переступил свой страх Ширен. — Но я до сих пор здесь.

— Даю слово, Гробовщик, — произнёс дух, и метка на плече старика потеплела. — Ты отправишься свободной душой в Поток после уничтожения Террамы.

— Хорошо, Лицедей, — Ширен сложил стрелу в колчан. — Она будет убита. И моя клятва перед тобой падёт. Как я попаду в Святилище, скажи мне путь.

— Я перенесу тебя туда.

***

В соседней комнате стоял шум, крики, стучали по столу окованные пинты и звенели пузыри. Отряд отдыхал, будто бы в последний раз собравшись полным составом. Зерион не сильно налягал на выпивку, безбожно разводил вино, старясь держать разум ясным. Улучив момент, рунариец скользнул в коморку, где спал, и закрыл двери на засов.