Группа остановилась, когда силы окончательно оставили их. Михаэль рухнул на бок, бросил меч, около него упал на колени запыхавшийся Ринельгер. Вирра опёрлась о копьё, убрала непослушный пучок волос за рога. Эсса бесшумно возникла у неё за спиной — чародею не понравился хищный блеск её бледно синих глаз.

— Святая Нерида, — выдохнул Михаэль. — Эсса… у тебя стрела в…

Лучница сползла по стволу дерева, отстранённо глянула на рыцаря, потом на торчащее древко из груди и как-то зловеще усмехнулась. Ринельгер, не сказав ни слова, подошёл к ней и бесцеремонно выдернул стрелу — рана заблестела, но и только — кровь в жилах вампирицы загустела.

— Дернёшься, — произнёс чародей, — и я пущу огонь.

— Я всё ещё контролирую себя, — на выдохе ответила Эсса. — Но… этот голод… он безумно силён.

— Рана сама затянется, — протянул Ринельгер. — Где успела поймать стрелу?

— Наткнулась на какого-то старикашку, — бросила Эсса. — Я себя странно чувствую, лекарь.

— Ты ещё не до конца обратилась, но уже… думаю, что выражусь точно — умерла.

— Ты о чём, лекарь? — изумлённо спросил Михаэль.

— Да вампир она, — сказала Вирра. — Недавешний. На глазки подружки посмотри.

— Мать моя, — рыцарь поднял меч. — Но как?

— Помнишь сагнитропов, Михаэль? — Эсса почти не дышала, а Ринельгер перестал улавливать энергию её крови.

— Нам нужно разделиться, — сказал чародей. — Тебя совсем скоро покинет разум. Культисты идут за нами, остерегайся огня и серебра и возвращайся к нам, как насытишься.

— Как я вас найду?

— По крови, — Ринельгер огляделся: преследователей не видно. — Жрать захочешь и найдёшь. А уж мы что-нибудь придумаем. Иди же. Не медли.

Эсса легко встала, повесила лук за плечо и повернулась к Михаэлю:

— Прости, я… сделала такой выбор.

— Понимаю, — Михаэль помедлил, но убрал меч в ножны. — Нет, ложь… не пойму никогда. Но возвращайся, подруга.

Лучница облегчённо улыбнулась, показывая заострённые клыки, и очень быстро и бесшумно скрылась среди деревьев.

— Есть в этом что-то, — протянул Ринельгер. — В этом зубастом чуде.

— А тебе, я вижу, нравятся очень необычные женщины? — подмигнула Вирра.

— В женщине должна быть изюминка, загадка, — произнёс чародей. — Клыки, рога, хвост, но лучше — безумный блеск в глазах.

— Безумный блеск был у твоей Кассии? — суккуб ядовито улыбнулась. Ринельгер, отвернувшись от неё, решил проигнорировать выпад.

— Позже побеседуете, — прервал их Михаэль. Его лицо снова стало бледным. Тонкие светлые брови согнулись в дугу, он сплюнул: — нужно перебить этих сволочей.

— Нужно бежать дальше, — Ринельгер прищурился, вглядываясь в немой строй толстых деревьев. — Оторвёмся и устроим засаду. Пусть Эсса немного развлечётся.

Что-то легло тяжестью ему на сердце, чародей закрыл глаза, сжал рукоять серповидного меча — нечто совсем паршивое приближалось к ним. Они побежали, но чуть медленнее, выбирая маршрут без поваленных деревьев и оврагов.

Страх ещё долго заставлял Ширена прорываться через лесные дебри. Он заходил всё глубже и глубже, а в голове мелькали образы безобразных утопленниц, упыриц и чудовища с огромным мечом, выскочившего из зарослей кустов. Гробовщик бежал без оглядки, пока старческая немощность не пересилила ослабевающие с расстоянием чары Лицедея.

Он упал на колени, не добежав несколько шагов до одинокой поляны, и возвёл голову к алому небу. Страх вдруг пропал, пришло смирение, схожее с тем, что испытывали узники перед казнью — неизбежность, собственная слабость и безнадёжность. Великие силы плясали смертельным танцем вокруг жалких жизней простых смертных. Так было всю жизнь, так будет и после ухода из мира старого и никому не нужного Гробовщика — мортуса, провожавшего в небесный путь мертвецов. Ширен был последним, кто читал молитвенную эпитафию, когда сбрасывал тела. Вильмонд так не делал. Старика ждали души тех, кого он проводил. Он надеялся на их справедливый суд.

Ширен запрыгнул на поваленное дерево, натянул тетиву, прислушался — что-то хрустнуло совсем рядом, но звуки эти не могли принадлежать культистам и Марию. Кто-то фыркнул, Гробовщик перевёл взгляд и задержал дыхание. Он видел единорогов и раньше, атаку рунарийской конницы молодой лучник легиона запомнил на всю долгую жизнь. Тогда его когорта стояла на возвышенности, сразу за пехотой, принимающей удар адроков и мертвецов Некроса. Две сотни всадников на единорогах ударили по флангам после того, как лучники расстреляли задние и срединные ряды. Конница при атаке пустила энергию, сбивая монстров орды и нежить, а потом, используя рога и копья, смела всё войско.

В Тёмный Век легион потерял контроль не только над грифонами, но и над единорогами. Популяция этих дивных лошадей упала к последним годам Века Слёз, а оставшиеся обезумели с наступлением алой ночи. Так, во всяком случае, слышал Ширен.

На опушку вышел исхудалый дикий единорог бурового цвета с густой грязной гривой. Ширен присмотрелся к морде — зверь этот не знал оков, не оставили на нём поводья узких шрамов и клейма. Он родился и вырос в Сумеречном лесу, но остались на вытянутой голове следы борьбы, а обагренный и грязный рог не раз приносил смерть тому, кто представлял хоть какую опасность для зверя.

Единорог прошёл в центр, опустил голову к земле, обнюхивая комья мёрзлой грязи и покрытые инеем стебельки, торчащие из снежной простыни. Он шумно выдохнул и, сверкнув алыми глазами, уставился на Ширена. Единороги никогда не славились миролюбием по сравнению с их безрогими родичами, а теперь, в век одичания, они стали ещё опаснее. Одно неверное движение, и Гробовщик испытал бы всю остроту и крепость рога.

Единорог не моргал, а его глаза, казалось, старались не выпускать из-под стеклянного щита звериную ярость, какую Поток вселял во многих цинмарских животных. Он будто боролся с могущественной и незыблемой силой, что гнала его на охоту, заставляла убивать и терзала его душу, душу старого матёрого зверя. Ширен читал застывший приказ в глазах единорога — «убей старика, насыть жажду», но зверь не двигался, как и Гробовщик, удерживающий стрелу, нацеленную точно между алых глаз, на тетиве.

Единорог поднял шею, его ноздри мощно втянули воздух, и он, вздыбливая копытами землю, развернулся, уходя в заросли кустарника.

Ширен спустил тетиву, и стрела просто выпала из лука. Старик тяжело выдохнул, сел и достал флягу. Холодная медовуха из Эстифала, какой больше никто и никогда не приготовит, поможет забыться. Ширен сложил лук и, наблюдая за опушкой, снова переживая встречу с единорогом, сидел ещё некоторое время.

— Гробовщик, вот ты где!

Марий появился у него за спиной. Кригаален тяжело дышал и явно нервничал. Ширен же даже не шелохнулся. Страх исчез.

— Чем ты тут занимаешься?

— Думаю, — Ширен закрыл флягу и сложил её под куртку.

— Вместо того, чтобы отомстить кровавую чародею, я ищу тебя, — процедил Марий. — Мы тут не за тем, чтобы думать, старик. Лицедей собирает нас всех. Беглецы уходят.

— Да плевал я на беглецов, — Ширен вздохнул, помолчал, взял лук и повернулся к кригаалену. — Я больше не… хотя, что с тобой говорить, мальчик? Веди меня к Лицедею.

Он сбился с пути не так сильно, как представлялось вначале. Чуть меньше полуверсты, Марий и Ширен достигли целого поля, укрытого снежным покрывалом, посреди Сумеречного леса. Здесь стояли выжившие культисты, их было меньше десяти: семеро, если кто-то ещё не отлучился за деревья. Рубиновые наёмники тоже выжили, они предпочитали стоять особняком, у самого конца поля, и не обращать внимания на разгневанного Лицедея.

Ширен только гадал, в какой ярости пребывал сейчас Лицедей. Наверняка она просто сжигала всё его нутро — эту фантазию, как языки пламени пожирали духа, Гробовщик с удовольствием рисовал в голове, приближаясь к шефу.

Двадцать культистов не вернулось после Цветочной Топи. Чудище убило меньше десяти, когда вырвалось, но убило одним ударом. Скольких ещё оно сумело нагнать, а сколько просто потерялось и их не стали искать? Ширена-то найти легко — у него метка на плече, а потому Лицедей даже мог смотреть его глазами на мир. Этим он частенько пользовался когда-то давно, до наступления алой ночи.