– Три года, – слышу я свои слова. – Это долгий период, Портер.

Она пожимает плечами.

– Не распускай свое супер-эго. Не то чтобы я ждала, заглядывая в твое окно в полном отчаянии. – Я смеюсь, и она одаривает меня одной из своих редких улыбок. – Я заводила отношения. Я пошла дальше. Но так уж вышло, что мне надоело пытаться забыть того, кто сбежал.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но она прижимает палец к губам.

– Подожди. Позволь мне закончить. – Глубокий вдох. – Если мы не поговорим об этом, между нами всегда будет стоять этот слон. Мы оба любим Мел. И мы оба хотим чтить ее память, и это значит... – она указала на расстояние между нами, – что это должно быть сказано вслух.

Тошнотворная боль пронзает мой желудок. Но я знаю правду. Я знаю, что сказала бы Мел; я знаю, что она дала бы свое благословение двум людям, которых любила, но это не значит, что я стану чувствовать себя менее виноватым.

– Она хотела бы, чтобы ты был счастлив, Уэст. – Она украдкой бросает на меня взгляд. – Я могу чувствовать себя виноватой, ты можешь чувствовать себя виноватым... мы оба можем чувствовать себя виноватыми придурками, но это будем мы и наши проблемы. Только не она. И никогда от нее.

Я киваю, хотя и не могу смотреть на нее. Признать что-то вслух – это совсем не то же самое, что посмотреть правде в глаза.

Портер сжимает мою руку.

– Я готова, Уэст. Я готова попробовать, чем бы мы ни рисковали, если потерпим неудачу. Так будет лучше, чем быть твоим врагом.

Я мог бы доказать, что мы рискуем нашей дружбой, но печальная правда заключается в том, что мы не были друзьями с тех пор, как умерла Мел. Я позволил боли определить путь для нас, и я действительно сделал Портер врагом.

– Но мне нравится, когда тебя поджаривают в суде, – отвечаю я. – Думаю, это помогает тебе выигрывать дела.

На ее лице отражается шок.

– Невероятно. Ты приписываешь себе все заслуги.

– Только хорошие.

Ее взгляд задерживается на наших руках.

– Тогда я постараюсь не держать на тебя зла за последние три года.

Удар под дых. Она знает, куда бить. Я не только держал ее на расстоянии вытянутой руки, но и столкнул с края своей планеты. Я позволяю ее решению перейти на темную сторону (сторону защиты – Хха!), стать предлогом, чтобы продолжать злиться на нее. Намного проще злиться на нее, чем ощущать боль.

Эй, я же психолог. Я могу понимать себя, когда мне это нужно.

– Я не хочу разбивать тебе сердце. – Слова просто вылетели наружу. Ненавижу себя за то, что говорю это, но она должна знать правду. Что я все еще озлобленный, обиженный мудак, и есть шанс, что я все испорчу.

– Позволь мне самой побеспокоиться о своем сердце. А ты переживай за дело. А теперь, технически я не могу работать с тобой над тем, что было обнаружено в предыдущем деле, но я могу искать новые улики. У меня уже есть задание?

– Кнут? – Я пытаюсь отшутиться, но меня застукали. Она не даст мне увернуться. – Мне нужен кто-то, кто будет работать с серьезными преступлениями.

Она понимающе кивает.

– Детектив Реннер ведет расследование. – Она слегка присвистывает. – Не скажу, что я ему нравлюсь.

– Но ты будешь собирать факты для обвинения. Возможно, он еще больше возненавидит Шейвера, не думаешь?

– В этом есть смысл. – Она проверяет телефон и встает. – Я буду работать с Реннером во время моего испытательного срока в фирме. Две недели. У тебя будет время все обдумать.

Смотреть, как она уходит – самое яркое событие моего дня. Эта чертова юбка-карандаш прожигает дыры в моих артериях. Я прижимаю ладонь к груди, чувствуя, как ускоряется пульс. Портер внушает уважение с равной долей женской чувственности.

И она сводит меня с ума.

Боже, Мел, пожалуйста, не дай мне все испортить. 

Доктор Йен Уэст

Давайте поговорим о переменах. Точнее, о способности меняться.

Вижу, как ты проверяешь время... ищешь путь к отступлению. Всякий раз, когда речь заходит об изменении (а это довольно часто происходит в терапии; следовательно, почему люди не любят терапию), наша немедленная реакция состоит в том, чтобы возвести защиту.

Я не могу измениться. Я тот, кто я есть.

Это одна из самых болезненных тем для обсуждения. Потому что она обычно вращается вокруг самой боли.

Как вид, мы определены нашей болью. Формируют нашу личность не хорошие, веселые и легкие моменты. Если бы это было так, мы все были бы кучкой ленивых слизняков, валяющихся на пляже, пьющих «Май-Тай» и поднимающих тосты за хорошую жизнь. В блаженном неведении о трагедии и лишениях.

А еще мы были бы чертовски скучны.

С каждой побежденной напастью, мы узнаем больше о нас самих. Наша сила, чувство самосохранения, наш интеллект и способность учиться и расти, чтобы мы могли противостоять следующему вызову. И так далее, и тому подобное.

Спотыкаясь на жизненном пути бритвы и огня, мы затачиваемся, мы формируемся. Нам даны глубина и сострадание. Мы узнаем внутреннюю боль других и сопереживаем им. Мы объединяемся, чтобы не проходить через это в одиночку.

Жизнь – это боль.

Наверное, одно из самых древних высказываний. Кто-нибудь вообще знает, кто первый заявил об этом? Я думаю, что эта фраза нуждается в обновлении: жизнь – это общая боль.

Никто, ни один человек не остров. Но если вы не в состоянии соединиться через боль, то вы можете стать изолированным островом горьких страданий.

Я ухожу от темы. Суть в том, что независимо от того, является ли боль ментальной или физической, мы формируемся нашим опытом. Самые проникновенные моменты выпадают на время наших самых тяжелых испытаний. И боль учит нас адаптироваться.

Изменения не просто возможны, они – неизбежны.

И, конечно же! Для этого существует термин – нейропластичность. Или пластичность мозга – это способность нашего мозга меняться на протяжении всей нашей жизни.

Это своего рода зонтичный термин, поскольку есть много этапов и определений в зависимости от вашей специальности. Но чтобы облегчить этот урок, я сосредоточусь только на себе. Я немного эгоистичен в этом отношении — но это моя история.

Я сижу за столиком в ресторане. В окружении друзей и коллег.

Мы празднуем окончание ужасной войны и тот факт, что нам удалось получить шесть присяжных в нашу пользу. Немалый подвиг, учитывая длину дороги. По правде говоря, люди становятся более чувствительными, понимающими, прощающими (спасибо, миллениалы). Культурная нейропластичность в действии – если она вообще существует – была бы прекрасным примером. Не на руку в нашем деле.

Миа и Чарли пришли, чтобы принести еще двух присяжных в результате их эпической динамики командной работы. Смесь бихевиористической науки и навыков расследования, которая заставляет лучших сотрудников правоохранительных органов зеленеть от зависти. Я горжусь тем, что нанял их обоих. Да, все лавры я присвою себе.

М и Ч уже вовсю работают над созданием мнимого жюри. Двенадцать человек, которые имеют схожие ценности и убеждения, где мы можем смоделировать процесс и выяснить, что повлияет на остальных шесть присяжных. Это не так неэтично, как кажется. Люди хотят, чтобы их убеждения подвергались сомнению. Они хотят испытать шок и страх перед судом. Реалити-шоу в самом лучшем своем проявлении. И более того, они, в конечном счете, хотят поступить правильно.

Шокирует, знаю. Но люди, по большей части, по природе своей хороши. Требуется много подлости, чтобы захотеть причинить боль и ненужное наказание другому человеку. Общая боль, помните? Сочувствовать – это в нашей природе.

Наша задача – помочь присяжным сделать то, для чего они уже созданы: проявить милосердие.

Но не по отношению к обвиняемому.

По отношению к жертве.

Милосердие и справедливость для Девин Тиллман, женщины, которую преследовали, похитили и пытали в номере мотеля в течение нескольких часов, в то время как друзья и семья полагали, что она отправилась за очередной дозой наркоты.