Это положительный пример. Однако может случиться, что деятельность спекулянта вызывает дестабилизацию рынка. Например, спекулятивная скупка пшеницы может привести к повышению цены, которое, в свою очередь, побудит других спекулянтов также воспользоваться выгодным моментом. В результате цена вырастет еще больше без каких-либо на то экономических оснований. И только когда цены достигнут уровня, при котором первые спекулянты окажутся ни с чем, ценовой маятник может опять резко качнуться в обратную сторону.

В этом смысле особенно сильное дестабилизирующее воздействие оказывает спекуляция на фондовой бирже. Международный финансовый кризис, разразившийся в 2007 г., отчетливо продемонстрировал связанные с этим опасности. Кризис был вызван прежде всего неверной, слишком мягкой денежно-кредитной политикой <центральных банков> в предшествующие ему годы. Только на этой питательной почве, созданной избыточными деньгами и искусственно заниженными процентными ставками, могли появиться опасные ценовые пузыри. Лопнув, они нанесли урон всей мировой экономике. Об этих взаимосвязях нам еще предстоит поговорить позже. Спекулянты несут немалую долю вины за возникновение кризиса, поскольку именно стадный инстинкт спекулянтов был одной из причин возникновения на финансовых рынках этих ценовых пузырей. Поэтому важная задача государства или его надзорных ведомств состоит в том, чтобы по возможности не допускать такого экстремального развития ситуации.

Сказанное отнюдь не означает, что следует не допускать, а тем более запрещать любые виды спекуляции на финансовых ранках, так как и на них спекулянт часто берет на себя риски других участников рынка. Представим себе, например, такое предприятие, как «Фольксваген», которое продает автомобили в США. Поскольку товары в США оплачивают не в евро, а в долларах, их продажа связана с курсовыми рисками. «Фольксваген» может их избежать, если ожидаемую долларовую выручку он уже заранее переведет в евро. Однако эти так называемые фьючерские сделки возможны только тогда, когда на рынке есть кто-то, кто будет готов купить доллары. Этим «кто-то» может быть спекулянт, который, принимая участие в такой сделке, возможно, рассчитывает на рост курса доллара. Для «Фольксвагена» выгода заключается в том, что он может рассчитывать на гарантированную выручку в евро, что также важно с точки зрения сохранения рабочих мест на предприятиях концерна.

В заключение следует отметить, что роль и место спекуляции являются предметом спора, который до конца не разрешен теоретической экономической наукой, поскольку важное значение в их оценке имеет фактор конкретного рынка и конкретных сопутствующих обстоятельств. Например, в случае рынка ценных бумаг не в последнюю очередь экономическая политика государства решает вопрос о том, может ли на нем в принципе возникнуть почва для дестабилизирующей спекуляции, а также о том, до каких пределов она может развиться. Эту проблему нам еще предстоит рассмотреть в связи с объяснением валютных курсов.

Мы констатировали, что цены формируются в результате взаимодействия спроса и предложения и что в конечном счете они соответствуют издержкам наименее эффективного производителя.

Это разумно и с общеэкономической точки зрения, поскольку издержки предельного производителя одновременно являются теми издержками, которые народное хозяйство в целом вынуждено нести на каждую дополнительную единицу соответствующего товара. Если не учитывать некоторые специфические случаи, о которых мы еще поговорим позже, рыночные цены, возникающие в ходе конкуренции, таким образом, отражают относительную редкость соответствующих благ.

Но являются ли рыночные цены справедливыми? Представим себе, что во время отпуска бедный уличный торговец предлагает нам купить за небольшие деньги деревянные фигурки Будды. Должны ли мы, богатые европейцы, заплатить ему за товар более высокую цену, чем ту рыночную, которая не слишком обременит наш кошелек? И что произойдет, если конкуренции больше не будет? Разумеется, в экстренном случае мы заплатим врачу любую сумму, если он будет тем единственным, кто сможет излечить нас от смертельно опасной болезни. Но имеет ли он право воспользоваться этой ситуацией? Другими словами, можно ли определить справедливые цены и следует ли при необходимости обеспечить их вопреки действию рыночных сил?

Начнем с вопроса о справедливой цене. Экономисты раннего Средневековья, большинство из которых были монахами или высокопоставленными священниками, называли ее justum pretium. Многие из них рассматривали рыночную цену в принципе как справедливую. Так как рыночная цена выравнивает предложение и спрос, то тем самым, по их мнению, она уже имеет естественное оправдание. При этом временные благоприятные рыночные условия, не говоря уже о чрезвычайных ситуациях, не должны были использоваться производителями для повышения цены. В качестве приемлемой считалась такая цена, которая позволяла производителям компенсировать затраты труда и собственные расходы производителя на приобретение сырья и полуфабрикатов. Максима «laboram et expenses» (труд и расходы) определяла содержание всей средневековой литературы по этой проблеме. При этом также предполагалось, что соответствующее вознаграждение может быть по своему размеру весьма различно – в зависимости от того, о ком шла речь. Действовал принцип: каждый должен жить в соответствии со своим положением. То есть князь или епископ должны были получить больший доход, чем простой сельский рабочий, для того, чтобы они могли финансировать принятый для их социального класса уровень жизни.

Вопрос о справедливой цене возникал главным образом в тех случаях, когда рыночная цена отсутствовала или когда она входила в очевидное противоречие с производственными издержками. Это касалось в первую очередь «редких товаров», в отношении которых в более позднее время экономисты классической школы были вынуждены даже разработать специальную теорию цены. Какую цену следовало уплатить, например, за древний рукописный манускрипт, который на рынке был предложен, возможно, в единственном экземпляре?

При решении этой проблемы Церковь исходила из признания права продавца определять стоимость своего товара. Если рукопись была ему дорога, поскольку, например, досталась ему от бабушки, то это обстоятельство должно было учитываться в цене рукописи. И наоборот, если продавец низко оценивал стоимость этой рукописи, так как знал о ее скрытых изъянах или у него она была в нескольких экземплярах, то тогда он имел право продать ее по более низкой цене. Однако в реальных условиях рынка придерживаться этих этических принципов было непросто. Гарантией их соблюдения, помимо собственной совести продавца, была только исповедь.

Наши современные представления о справедливой цене не сильно отличаются от представлений Средневековья. В большинстве стран даже существуют законы, которые соответствующим образом ограничивают свободное согласование цены. Например, продавец не имеет права умышленно умалчивать о скрытых дефектах, к примеру, подержанного автомобиля. Но и покупатель не должен использовать незнание или бедственное положение продавца для того, чтобы чрезмерно снижать цену. Подобные договоры государство может объявлять противоречащими этическим нормам и тем самым ничтожными, что в принципе следует считать правильным.

Сложнее дело обстоит тогда, когда вмешательство в рыночное ценообразование используют в качестве инструмента социальной политики. Предположим, например, что государство устанавливает своим решением максимально допустимый размер арендной платы за квадратный метр, чтобы снизить стоимость проживания или не допустить взвинчивания арендной платы. Если максимальная ставка арендной платы будет ниже рыночной – а лишь тогда такая мера будет иметь смысл, – это неизбежно приведет к увеличению спроса выше уровня предложения, поскольку при низких ценах спрос возрастает при одновременном сокращении предложения. В результате возникнет искусственно созданный дефицит жилья!