– Я знаю, знаю, – она так по-дружески потрясла его за рукав, что сама смутилась и покраснела. – Прости…

Женская ладонь радостно бегала по его предплечью, расправляя складки на рубашке. Невовремя Том принялся вспоминать, когда в последний раз стирал свой рабочий костюм, и услышал следующий вопрос не так чётко.

– Прости, повтори.

– Я лишь сказала, что судя по твоему дому, ты холост, – она перебирала пальцами маленькую пуговицу на рукаве, – получается…

– И моей семье они не угрожали, – перебил он. – Сложно угрожать тому, чего нет. Матери не стало больше года назад.

– И что же?

Надин вглядывалась в мужскую растерянность. Он перебирал в голове факты и оправдания, минуя правду, а она долго не хотела верить в то, что он всё-таки променял честь и справедливость. Надин в надежде тронула Тома за плечо, и он, наконец, так же прямо взглянул на неё в ответ.

– Не деньги, не семья, что же…

Она в растерянности вжала шею, от чего её плечи стали острыми, как у подростка.

– Есть кое-что, – начал он.

– Нет, Том, нет, не говори, – она медленно замотала головой, продолжая смело смотреть в глаза собеседника. – Я будто бы вернулась к жизни с этой надеждой, как только увидела твой автомобиль!.. Я же решила, что вот – не всё потеряно, неподкупный принципиальный Том здесь… Он-то скажет, что Лео не виноват!

– Лео не виноват, – силы начинали покидать его.

– Чем ещё они могли тебя подкупить?!

– Послушай, Надежда…

– Не называй меня так, если осмелишься завтра сказать неправду! – выкрикнула она.

Он не мог соперничать с её эмоцией. Все слова, которые томились в груди, казались такими никчёмными на фоне женской боли и злости, что он не мог найти нужных, кроме пошлых комплиментов или пустых фактов. Надин, запустив руки в волосы, быстро выбежала из дома, хлопнув дверью. Плакат на стене безнадёжно шелохнулся от ароматного сквозняка, а Том так и остался стоять у стены без движения.

Конечно, он мог бы найти в себе силы и догнать её, наверное, смог бы громче крикнуть, быстро рассказать, чётко объяснить, но даже это поставило бы её под угрозу. Министерство могло угрожать его семье, но у Тома никого не было, и Надин прекрасно это знала. И ей ничего не оставалось, как решить, что он поступился принципами и взял взятку, и Том ни на минуту не обвинил её в этом решении. Люби бы он её чуть меньше, в тот день отказался бы от предложения Министерства.

Скорее всего, – здесь Том вдруг безжалостно схватил себя за голову и весь сжался, – если бы на кону стояли Надин и его собственная семья, он бы выбрал первое. Он бы не выбрал Надин, если бы меньше её любил.

Большего количества людей площадь перед зданием Суда ещё никогда не видела. Казалось, этим утром здесь собрался весь город, включая окрестности и небольшие посёлки. Было очень шумно, и то и дело из толпы слышалось ворчание и недовольство.

– Пропустите! – громко кричал хозяин книжного магазина, расталкивая толпу в тщетных попытках пройти ближе к дороге. На нём был тёмный плащ и серая шляпа, которую тут же сбил какой-то зевака. – Что вы делаете?! Мне нужно успеть к открытию магазина, дайте пройти!

Когда он нагнулся, чтобы поднять свой устаревший головной убор, в толпе послышались радостные крики.

– Машина, машина, – толпа мгновенно ринулась к проезжей части, и серая шляпа оказалась затоптанной десятками пар ног.

Мимо присевшего на корточки хозяина книжного магазина пробежали цветные подолы юбок, загнутые манжеты брюк, яркие носки, поношенные кроссовки и отполированные туфли. Он боялся подняться и кончиками пальцев держался за шершавую брусчатку Центральной площади, выжидая, когда толпа поредеет, но, казалось, этим утром здесь собрался весь город.

Для Эрла Томпсона, хозяина книжного магазина, сегодня наступил совершенно обычный день. С утра он не допил свой разбавленный кофе, съел печенье из открытой пачки и, надев тёплый плащ, вышел на улицу. Осенью он всегда ходил в этом плаще несмотря на погоду. Каждое утро в городе начиналось с суеты, которая очень нравилась пожилому мужчине: открывались торговые лавочки, разнорабочие затевали распаковку товаров на продажу, а доставщики уже стояли у порога пекарен, весело встречая Эрла.

В этом городе все давно уже были знакомы и друг к другу привыкли. Так получилось, но мало кто из новеньких переезжал сюда, и так же мало было тех, кто уезжал. Дети предпочитали учиться в окрестных Университетах, потом поступали на работу в местные заведения и продолжали круговорот судеб на месте. У Эрла не было семьи, кроме книг, дни напролёт он проводил за чтением в своём маленьком магазине, и узнавал новости от прохожих и редких посетителей. Как и сегодня.

– Доброе утро, Эрл, – высунувшись из окна грузовика, который был припаркован у соседнего дома, молодой мужчина живо помахал.

– О, доброе утро, Алекс. Как сам?

– Да я-то что! Вы посмотрите, что с городом!

Эрл ради приличия улыбнулся и, придерживая шляпу, огляделся. Жалюзи на окнах магазинов были спущены, и даже фургон с кофе, который всегда открывался раньше других, безжизненно стоял на обочине. Мужчина удивился, как это сразу не бросилось ему в глаза. По противоположной стороне один за другим спешили люди. Кто-то по одиночке, кто-то целыми семьями. Уступив дорогу соседу, который выбежал из дома, наспех надевая пиджак, Эрл обратился к парню в грузовике.

– Что же это такое?

– Я так и знал! – он от всей души засмеялся, и, обращаясь к прохожим, резко крикнул. – Я же говорил!

– Что?

– Все идут к зданию Суда, сегодня привезут паренька, из этих… сын судей Соло, будут судить. Ну помните, он сбежал из дома, уехал в неизвестном направлении, а вы ещё говорили…

– Пропал, – в растерянности произнёс хозяин книжного магазина, разглядывая прохожих.

– Так он не пропал, Эрл, – парень снова высунулся из окна, будто бы собираясь поведать страшную тайну, – он это… преступник.

Здание Центрального Суда старательно пряталось в тени высоких деревьев, но всё равно продолжало быть символом Города и привлекать наблюдателей каждый раз, когда в город прибывал поезд. Люди встречали это событие по-своему: кто-то делал безразличный вид, кто-то создавал на тротуаре столпотворение, распространяя слухи, те, кто был посвободнее, утром вставал пораньше и торопился на площадь перед Судом.

Событие сегодняшнего дня не оставили равнодушным никого, кто знал последние новости. На главной площади Города все вдруг резко стали одним целым. Люди делились мыслями по поводу происходящего, подмечали настроение присяжных, которые заходили в Суд через боковой вход, и ругались на охранников, которые пытались освободить площадь для подъезжающей машины.

Кто-то один всегда указывал на маленькие окна верхних этажей Суда, будто бы различив там фигуры осуждённых, а ещё один всегда одёргивал эту руку и со смехом объяснял, что в камерах нет окон. Кто-то встретил на площади тех, с кем давно не виделся, или резко разворачивался, нечаянно толкая плечом соседа; женщины держали маленьких детей на руках, мужчины прижимали к груди блестящие на солнце дипломаты. Кто-то же, как Эрл, просто не хотел здесь задерживаться, но не мог преодолеть толпу, чтобы выйти на противоположную сторону площади.

Когда-то сам Город возник вокруг небольшого здания Суда, где разбирались тяжёлые преступления против человеческой жизни. Здесь казнили, связывали, жестоко осуждали и не менее жестоко обсуждали. Со временем изменилось Законодательство, и теперь в центре Города разбирались громкие судебные процессы над человеческими чувствами, но, как и прежде, всё начиналось с гудками поезда, прибывающего ночью один раз в 3 недели, и продолжалось как очередной городской хаос с закрытыми магазинами и толпами зевак.

К высоким ступеням центрального входа Суда подъезжала чёрная машина с тонированными стёклами, и несколько охранников сбегали вниз, чтобы принять никому не известного человека. Кто-то в толпе обязательно вешал ярлык «Преступник», а кто-то его снимал, объясняя, что человеческая природа чиста и праведна вопреки всему. Пришедшие на Площадь считали, что один человек не имеет права безосновательно осуждать другого, но сами, опираясь лишь на вид подсудимого, его осанку, походку и, конечно, собственный внушительный опыт делали выводы, надумывали и вымышляли.