«Он присасывался, как пиявка, пока не впитывал все подробности, – вспоминал Дос Пассос, – и не насыщался ими до такой степени, что был готов лопнуть». Дональд Стюарт был любимым клоуном этой компании, Макэлмон – циничным и насмешливым наблюдателем. А Хемингуэй оставался «центром всеобщего внимания»[365].
Похмельная компания поправляла здоровье в Бургете – тихой и отдаленной баскской деревушке в Пиренеях. Это место идеально подходило для отдыха от памплонского дебоширства. Спутники Хемингуэя поселились на маленьком постоялом дворе деревни, где ужинали крестьянской снедью: сыром из овечьего молока, лепешками-тортилья, черным хлебом и кофе с козьим молоком. Здесь повсюду на склонах холмов паслись овцы и козы, в нескольких милях протекала река Ирати, полная форели. Компания устраивала пешие прогулки и пикники на берегу.
Во время прогулок Роберт Макэлмон наблюдал за своим автором. Пока они ловили рыбу у водопада, Хемингуэй мысленно работал над рассказом «На Биг-Ривер».
«Он так напряженно размышлял о том, о чем бы мог думать человек на рыбалке, что почти ничего не наловил, зато сделал записи к рассказу», – вспоминал Макэлмон. Его цинизм по отношению к Хемингуэю возрастал. Получившийся рассказ он счел «эффектным и совершенно неестественным», и вскоре пришел к выводу, что Хемингуэй – «превосходный делец и охотник за славой, он смотрит далеко вперед, высчитывает, скорее пользуется людьми, чем интересуется ими»[366].
Видимо, мнение Макэлмона о Хемингуэе не изменилось к лучшему после истерики, которую тот закатил во время одной из прогулок компании. Заподозрив, что Хэдли опять беременна (на самом деле нет), он так бурно возмущался перспективе снова стать отцом, что жена Билла Берда, Салли, осадила его при всех.
«Хватит вести себя как болван и плакса! В этом есть и ваша вина. Надо было либо не допустить этого, либо смириться»[367].
Даже после того, как выяснилось, что Хэдли не беременна, Хемингуэй находил новые причины для раздражения. Он сообщал Эзре Паунду, что арена для корриды – единственное место, где еще сочетаются искусство и доблесть. Завидовал похвалам, которыми осыпают матадоров, но отказывают в них молодым писателям. Матадоров узнают на улицах, их уважают, устраивают им овации. А писателям, чтобы добиться таких же почестей, надо дожить до 89 лет. Плюс ко всему, в литературном мире чем «ничтожнее и подлее человек», тем бóльший успех ему обеспечен, утверждал Хемингуэй, и приводил в пример Джеймса Джойса[368].
Денежные затруднения вновь возникли и прибавили ему мрачности: он сообщал Паунду, что средства тают, значит, ему придется бросить писать.
«Мне никогда не удастся издать книгу»[369], – вздыхал он.
По его мнению, далее неизбежно должно было произойти следующее: какой-нибудь ничтожный конкурент обскачет его и осуществит в стилистике тот самый грандиозный переворот, на острие которого так отчаянно стремился оказаться сам Хемингуэй. К следующей весне, угрюмо шутил он, «какой-то сукин сын скопирует все написанное мной, и меня просто назовут его очередным подражателем».
Пора было возвращаться в Париж и вновь бросить все силы на прорыв.
Вероятно, никого не удивила произошедшая вскоре ссора Хемингуэя с Фордом Мэдоксом Фордом и уход из «Transatlantic Review». Подобно многим литературным журналам с большими амбициями, но недостатком финансов, «Transatlantic Review» вскоре очутился на грани разорения. Пока Хемингуэй планировал поездку в Испанию, Форд отправился в Штаты, чтобы заручиться финансовой поддержкой, а Хемингуэю доверил завершить подготовку июльского выпуска журнала и собрать материалы для августовского. Хемингуэй воспользовался этим случаем, чтобы вставить в июльский номер редакторскую статью без подписи, высмеивающую некоторых видных сюрреалистов, а потом посвятил почти весь августовский номер своим американским друзьям, хотя журнал предполагал интернациональное содержание. К тому времени, как Форд вернулся в Париж, было уже слишком поздно что-либо менять в августовском номере. Тогда Форд вставил в него редакторскую колонку, заверяя читателей, что этот выпуск – дело рук одного только Хемингуэя, и уже со следующего журнал «вновь станет интернациональным»[370]. Затем, в октябрьском номере, Хемингуэй раскритиковал поэта Т. С. Элиота, на что Форд ответил еще одной редакторской статьей с извинениями в ноябре. К тому моменту коллеги уже не разговаривали друг с другом. Хемингуэй объявил Гертруде Стайн, что Форд «законченный лгун» и «жулик». Партнерские узы распались, через несколько месяцев журнал закрылся.
После этого скандала Хемингуэй обратился к сатире. Для него писательство «могло быть стрелой мщения в его колчане», как позднее выразилась его невестка[371]. Он не только работал над новыми рассказами, но и набрасывал сатирические заметки о своих соотечественниках с Левого берега, в том числе неопубликованный очерк о ссоре Форда и его жены в ресторане «Тулузский негр»[372]. Еще один рассказ, в конце концов опубликованный под названием «Мистер и миссис Эллиот», изображает старания супружеской пары обзавестись ребенком («Они предпринимали попытки так часто, как только могла выдержать миссис Эллиот», – гласила вторая строчка); он основан на реальных трудностях с зачатием, с которыми столкнулись писатель Шард Пауэрс Смит и его жена. Хемингуэй написал также рассказ о девственнице с избыточным весом, приезжавшей в Париж в поисках романтики, – на это его вдохновили злоключения одной из подруг Хэдли. В то время у Хемингуэя находилось недоброе слово для всех и каждого, он научился ловко пополнять подробностями чужой жизни и чужими слабостями запасы литературного сырья.
При этом его период «литературы сплетен» совпал с более достойными сочинениями и мотивами. Тем летом он закончил рассказ «На Биг-Ривер», который обдумывал на рыбалке в Бургете. Готовый текст Хемингуэй разделил на два рассказа, и тот стал не только наглядным образцом его нового стиля, но и содержал позднее вычеркнутый отрывок, какой принято считать примером отношения автора к своему писательству в то время:
«[Ник] хотел быть великим писателем. И не сомневался, что станет им… Он, Ник, хотел написать о стране так, чтобы совершить то же самое, что сделал Сезанн в живописи… Он почти свято верил в это. Со всей серьезностью»[373].
Рассказ «На Биг-Ривер» стал девятым законченным после бегства из Торонто, а это означало, что теперь Хемингуэю хватало материала на полноценный сборник рассказов. Помимо девяти упомянутых новых рассказов, были еще три опубликованных в сборнике «Три рассказа и десять стихотворений».
Хемингуэй на скорую руку составил сборник, поместив между рассказами короткие зарисовки-виньетки. Вскоре он дал книге название «В наше время» – каждое слово с большой буквы, чтобы подчеркнуть ее отличие от его же тонкой парижской книжечки. Это, конечно, был еще не роман, который он в любом случае собирался написать, но сборника оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание крупных американских издателей и наконец обеспечить Хемингуэю известность в Нью-Йорке.
И старые, и новые друзья по-прежнему старались помочь ему. К октябрю Дональд Стюарт вернулся в Нью-Йорк, где остановился в Йельском клубе[374]. Хемингуэй возложил на Джона Дос Пассоса обязанность переправить рукопись сборника «В наше время» через Атлантический океан и вручить ее в собственные руки Стюарту, обещавшему показать ее в своем издательстве «George H. Doran Company».
