Только одно качество примиряло Кэннелл с Хемингуэем: он любил кошек. Вскоре она подарила им кота, которого назвали Пушком[331]. Через некоторое время Кэннелл столкнулась в кафе с Хемингуэем, который был явно подавлен.

«У меня лишь одно утешение в жизни», – сообщил он.

Она ждала, что он назовет Хэдли или Бамби, но он произнес: «Моя kitty (киска)»[332].

Наверное, Хемингуэй просто обыграл ее прозвище, однако Кэннелл явно восприняла это как подтверждение эгоизма и неделикатности, которые усматривала в его характере. Она неоднократно жаловалась на него Лебу весь следующий год, но ее мнение ничего не меняло. В отличие от чувств к Китти привязанность Леба к Хемингуэю была безоговорочной. Вскоре Леб сложил к ногам друга все, что имел, в том числе доступ к влиятельному издателю в Нью-Йорке. Это событие оказалось самым долгожданным. Хемингуэй уже исчерпал издательские возможности Парижа, пора было культивировать знакомства с важными персонами на родине. Вскоре выяснилось, что помощь Леба в наведении мостов практически неоценима.

В каких бы стесненных обстоятельствах ни находились Хемингуэи, им, похоже, всегда хватало денег на Испанию. В мае 1924 года Хемингуэй написал родителям, что они с Хэдли задумали съездить в июне в эту «удивительную и прекрасную страну»[333]. После ловли форели в Пиренеях они намеревались пройти пешком от Памплоны до Сен-Жан-Пье-де-Пора; Хемингуэй надеялся, что их не примут за контрабандистов и не пристрелят[334]. В предвкушении поездки он начал покупать песеты.

Тем временем Париж продолжал и расстраивать, и радовать. К разочарованиям, вызванным первыми публикациями, добавились разногласия Хемингуэя с Фордом Мэдоксом Фордом. Хемингуэй заподозрил, будто Форд расхваливает собственные произведения в «Transatlantic Review» под псевдонимами, и не ошибся. Об этом Хемингуэй сообщил Эзре Паунду, добавив, что руководство журналом Форда – это «компромисс». Все материалы, которые публиковал Форд, можно было легко найти уже изданными в других журналах; почему бы ему не рискнуть, рассуждал Хемингуэй. Ведь у него почти нет ни подписчиков, ни рекламодателей, которые могли бы оскорбиться.

«Как нужно поступить с Фордом, – писал Хемингуэй, – так это уничтожить его»[335].

Не оценил он и поправки, внесенные Фордом в его юмористический рассказ, написанный на скорую руку. Хемингуэй пожаловался на это Паунду, но просил ничего не говорить Форду, поскольку не хотел поднимать шум – по крайней мере, пока.

Примерно в то же время Хемингуэй наладил контакт с писателем-юмористом Дональдом Огденом Стюартом, обосновавшимся этой весной в Париже. Стюарт был одним из первых сатириков эпохи, а сатира пользовалась огромной популярностью. Его первая книга, заглавие на языке оригинала которой состояло из 30 слов – «Пародийные исторические очерки, содержащие примечательные и непочтительные повествования о событиях истории Америки, представленные в воображаемом изложении наиболее самобытных современных американских писателей» – стала бестселлером и прославила Стюарта. Годом или двумя ранее, когда он готовился к поездке в Европу, один друг-редактор посоветовал ему навестить в Париже Хемингуэя, несмотря на то, что Стюарт – уже признанный корифей, а Хемингуэй – перспективный новичок. По стечению обстоятельств, Стюарт столкнулся с Хемингуэем в ресторане мадам Леконт на острове Сен-Луи[336].

«Я ничего не знал о нем как о писателе, но как человек он пришелся мне по душе», – вспоминал Стюарт. И объяснял, что это означает: оба они любили сытно поесть и как следует выпить, вдобавок Хемингуэй оказался благодарным слушателем, «понимающим мой специфический юмор»[337].

Они стали близкими друзьями. Хемингуэй даже сдал Стюарту свою квартиру сразу после знакомства: он как раз собирался в Швейцарию на несколько недель вместе с Хэдли и Бамби, и «с типичным для него энтузиазмом настоял, чтобы я занял его комнаты, пока семья не вернется, – позднее писал Стюарт. – На следующее утро я проснулся в его комнате очень довольный и узнал из записки от него, где взять яйца и молоко»[338].

Для Хемингуэя это знакомство стало очередной удачей. В литературном Нью-Йорке связей у Стюарта насчитывалось даже больше, чем у Леба. Он не только был знаком с влиятельными редакторами и издателями всего города, но и считался своим человеком на местном литературном Олимпе – в «Круглом столе Алгонкина», неофициальном, однако эксклюзивном клубном ресторане, который посещало дюжины две наиболее острых умов города. Еда не имела отношения к этим собраниям, непременным топливом служил скорее мартини, поскольку «алгонкинцы» собирались, чтобы поразить и сокрушить друг друга шутливой беседой.

«Разговорам в начале 20-х годов полагалось быть один другого остроумнее, – вспоминал писатель Джон Дос Пассос. – Остроты так и летали туда-сюда, как воланчик в бадминтоне». Стюарт был, добавлял он, «одним из самых сильных игроков в этом будоражащем виде спорта»[339]. В своих мемуарах «По прихоти фортуны» Стюарт признавался, что в этом мире, где человек человеку волк, он всегда чувствовал себя не в своей тарелке – «большинство самых удачных ответов приходили ко мне в голову через три или четыре часа после того, как я подвергся словесной атаке», утверждал он, и тем не менее оставался желанным гостем за столом[340].

За год, прошедший с момента знакомства с Хемингуэем, Стюарт потерпел несколько неудач. И он, и книготорговцы по всей Америке возлагали большие надежды на его вторую работу, манифест путешествий во времени, озаглавленный «История человечества от тети Полли», но, ко всеобщему огорчению, книга успеха не имела. После такого разочарования в апреле 1924 года Стюарт бежал в Париж, где его пути и пути Хемингуэя вновь пересеклись.

Расстановка сил между ними несколько изменилась. Провал «Тети Полли» привел к временному снижению популярности Стюарта. Хемингуэй же был теперь видной фигурой в литературном Париже, и Стюарт поделился с ним рукописью нового романа, над которым работал. И обрадовался, услышав от Хемингуэя просьбу опубликовать отрывок романа в «Transatlantic Review». (Эта радость исчезла, когда Стюарт узнал, что гонорар за публикацию в «Transantlantic Review» авторам не полагается.) Тем не менее он охотно принял приглашение Хемингуэя съездить с ним летом в Испанию, вместе с группой издателей и писателей.

«Захватите с собой побольше песет», – посоветовал Хемингуэй и добавил, что Стюарт может рассчитывать на plage (пляжи) и poules (проституток) высшего качества[341].

Стюарт безоговорочно принял гостеприимство и ободрение Хемингуэя.

«Вскоре я узнал, что когда Эрнест чем-то увлекался, противиться было чрезвычайно опасно, особенно дружбе», – писал он много лет спустя[342].

Первая вылазка Хемингуэев на фиесту Сан-Фермин в Памплоне была приключением для двоих. Но в июле 1924 года они с Хэдли оставили Бамби на попечение няни и отправились в поездку в сопровождении большой свиты, в которую входили оба издателя парижских книг Хемингуэя, Билл Берд и Роберт Макэлмон, жена Берда Салли, товарищ Хемингуэя по оружию Эрик Эдвард Дорман-Смит по прозвищу Китаеза и писатель-экспат Джон Дос Пассос, с кем Хемингуэй познакомился во время войны[343]. Для гостей обязательным условием была высокая степень возбуждения.