«Я пишу книгу, – сказал он. – В ней есть все. И я намерен разделать этих паршивцев под орех», – добавил он, указывая на Гарольда Леба и своего друга детства Билла Смита, которые шагали неподалеку[25]. Мало того, Хемингуэй сообщил Китти, что «этот еврей Леб теперь злодей»[26]. А потом заверил, что считает Китти замечательной, поэтому решил не вставлять ее в свой роман.

«Но конечно, он вставил и меня», – с грустью писала она через много лет[27].

Кэннелл, Леб, леди Дафф Твисден и другие прообразы персонажей отреагировали на появление романа с разной степенью ярости и возмущения. В книге не только было скрупулезно описано все, что происходило в Париже и Памплоне: обширные фрагменты личной предыстории этих людей были беззастенчиво использованы для биографии персонажей. Леб узнал себя в незадачливом и несносном Роберте Коне. Кэннелл преобразилась в стареющую и отчаявшуюся американскую подругу Кона, Фрэнсис Клайн. Твисден стала эффектной, но страдающей леди Брет Эшли; этот шарж навсегда заклеймил ее как «алкоголичку и нимфоманку», как называл Твисден позднее сам Хемингуэй[28]. Он в подробностях описывал неудачные распавшиеся браки своих друзей, их занятия спортом во время учебы в колледже, специфическую манеру речи, разнообразные опрометчивые поступки.

«Память у него была цепкая, как крысоловка, – говорит Патрик, сын Хемингуэя. – Он мгновенно запоминал все, что пережил. В этом заключалось одно из его главных достоинств»[29].

Ввиду известности Гарольда Леба, Дональда Стюарта, леди Дафф и других, роман «И восходит солнце» был воспринят как скандальная сенсация, и не только в кафе Левого берега, но и в Лондоне и Нью-Йорке. Однако поначалу от многих знакомых Хемингуэя, экспатов, ускользнула более значительная литературная ценность этой книги. Кое-кто усматривал в ней еще один непристойный roman à clef[30], обычное явление в подобных кругах. Многие писатели из парижской колонии регулярно беллетризовали, выводили в произведениях, высмеивали своих собутыльников, любовников и коллег; Латинский квартал представлял собой стеклянный дом, в котором все бросались камнями друг в друга.

К сожалению для прототипов Хемингуэя, остальные сочли книгу революционной и новаторской, возможно, даже мгновенно вошедшей в список классики. По меньшей мере один критик отметил, что Хемингуэй демонстрировал проблески таланта еще в своих рассказах и литературных зарисовках, и теперь доказал, что обладает им. Разумеется, рецензенты возненавидели роман «И восходит солнце», но лишь некоторые оценили его как не представляющий никакой ценности. Ведь ему было дано библейское заглавие и вдобавок весомый эпиграф, заимствованный у Гертруды Стайн: «Все вы – потерянное поколение». Хемингуэй поступил разумно, добавив эти ингредиенты, сразу же поясняющие читателям, что «И восходит солнце» – не просто заурядный и циничный roman à clef. Скорее это глубокий культурологический комментарий. Хемингуэй ясно дал понять, что глуповатые рассказики «эпохи джаза» в духе Ф. Скотта Фицджеральда его не интересуют. Несмотря на то, что оба автора писали про светских бездельников, которые злоупотребляли спиртным и спали с теми, с кем не должны были, Хемингуэй поспешил указать, что в своих произведениях он исследовал смерть, возрождение и смысл жизни. (А если таким образом не удастся увлечь читателей, добавлял он, в книге есть и «масса сенсационных сведений о высшем обществе» – неизменно надежная приманка).

Как и все произведения, сочиненные с целью угодить почти всем читателям, роман «И восходит солнце» рисковал не понравиться никому. Однако Хемингуэй добился своего. Принцип всеохватности «и вашим, и нашим» оправдал себя. Критики покупали роман как убедительный взрыв послевоенной тревоги и возвещали появление еще одного нового стиля. Как и рассчитывал Хемингуэй, все эти описания высшего общества, секса и попоек легко взбудоражили воображение не столь высоколобых читателей. И автор романа в одночасье превратился из перспективного выскочки во влиятельного провокатора.

После такого успеха реально существующим и ошарашенным персонажам «Солнца» было не к кому обращаться за помощью. Жизнь до публикации книги «некоторые из нас вскоре стали называть „до В. С.“ – до выхода романа „И восходит солнце“», – вспоминала Китти Кэннелл. Выражение «после В. С.» – выхода романа – относилось к тем, чья жизнь навсегда изменилась из-за неумолимого честолюбия Хемингуэя. Репортеры преследовали Кэннелл, Леба и остальных на всем протяжении их жизни, но для Хемингуэя люди, бывшие когда-то его друзьями, стали всего-навсего «сопутствующими потерями».

В конце концов, он производил революцию в сфере литературы, а ни одна революция, как известно, не обходится без жертв.

Девяносто лет спустя изменчивое, как зов сирены, обаяние романа «И восходит солнце» по-прежнему манит читателей. Некоторые другие произведения, удостоенные титула «голос поколения» – например, «В дороге» Джека Керуака, – по сравнению с ним кажутся устаревшими. А «Солнце» по-прежнему остается свежим, современным и продолжает считаться бестселлером во всем мире. Наследники Хемингуэя тщательно скрывают точную статистику, однако, по оценкам издательства «Scribner's», только на родине автора ежегодно распродается 120 тысяч экземпляров данной книги, а продажи за рубежом вполне могут вдвое превосходить эту цифру. Издателю известно по меньшей мере восемнадцать рынков, на которых продается перевод романа; Чарльз Скрибнер-третий говорит, что удивится, если выяснится, что ежегодные продажи романа во всем мире составляют менее 300 тысяч экземпляров[31].

«И восходит солнце» по-прежнему делает ставку на тот же дуализм, благодаря которому произвел фурор в момент первого выхода в свет: он остается и авангардным образцом модернистского искусства, и вместе с тем – описанием сексуального и эффектного мира, изобилующего пороками, а небезупречная человеческая натура, показанная на его страницах, за прошедшее время почти не изменилась.

«Все дурно себя ведут, – замечает герой романа Джейк Барнс. – Дай только случай»[32].

Данное утверждение было верным раньше и остается таким по сей день. На страницах романа «И восходит солнце» почти нет следов буржуазной морали. На них открывается мир, цель людей в котором – радовать себя, даже если их поступки не доставляют им удовольствия. У читателя, скованного запретами, он способен вызвать трепет, сравнимый с тем, какой испытывает вуайерист. В мире «Солнца» ответственность, верность и упорядоченность выглядят неказистыми обитателями далекой пуританской страны.

Разумеется, во многом притягательность романа объясняется спецификой эпохи, которая в нем описана, хотя в действительности Париж Хемингуэя мог быть даже более сексуальным и порочным, чем Париж романа «И восходит солнце», а поездки автора в начале 20-х годов в Памплону – гораздо более разнузданными, скандальными и сумбурными, чем в его беллетризованном пересказе. И творческие люди, и тореадоры в равной степени были готовы убивать и быть убитыми, чтобы возвыситься в соответствующей сфере. И в той, и в другой кто-нибудь обязательно должен был выиграть, а кто-нибудь – проиграть. Ведь на карту было поставлено слишком многое, особенно для Хемингуэя. Он знал, чего хочет добиться и кем быть, и никто и ничто не могло встать у него на пути.

В 1921 году вся Америка только и говорила, что о молодом писателе со Среднего Запада. Он обладал всеми достоинствами нового автора, вызывающего острый интерес: был честолюбивым («Я хочу быть одним из величайших писателей, какие когда-либо жили на свете, а ты?» – однажды сказал он другу), на удивление молодым (свою первую книгу опубликовал, когда ему было 23 года), плодовитым, энергичным и неоднозначным[33]. Все складывалось как нельзя лучше для его издателей: этот человек был создан для того, чтобы стать голосом послевоенного поколения, притом весьма прибыльным. Старшим он внушал тревогу, сверстники обожали его и подражали ему. Социальные ритмы начинающегося десятилетия уже послушно следовали росчерку его пера. Звали этого писателя Ф. Скотт Фицджеральд.