— Заделывать протечка и уходить. Скорей, мочь опоздать.

В этот момент из ранее неприметного закутка возникла третья фигура и с криком «Умри, нечисть!» бросилась на Толстого. В руках фигуры я увидел бешено вращающуюся электродрель, а в самой фигуре узнал регионального магистра Абрама Ульевича. Не успел я среагировать, выхватив из-за пояса второй метательный нож, как граф Орловский вскинул пистолет и произвел прицельный выстрел. Абрама Ульевича отбросило выстрелом метров на десять в противоположную выстрелу сторону. Псимасон затих, при этом электродрель продолжала натужно работать.

Толстый выхватил из сумки диск с отверстиями и заскреб когтистой лапой. Из диска вырвался тонкий зеленый луч и сейчас же закрутился спиралью, после чего принялся ощупывать пространство. Нащупав мерцающую и облезающую клочьями протечку, луч скользнул внутрь нее и взорвался изнутри зеленоватыми блестками. Протечка на глазах начала уменьшаться и таять, исходящий из нее световой луч немедленно поник и побледнел.

— Мы уходить! — сказал, обращаясь к нам, Толстый.

Он сунул хвост продолжающего истекать кровью Пегого в первертор, и Пегий начал размягчаться. Вскоре отличить его непострадавшие органы от продырявленных стало решительно невозможно.

— Он выживет? — спросил я у Толстого.

— Выжить, выжить, — обрадовано закивал Толстый. — Это не полный швахомбрий, это мелкий ерундаторий. Благодарить вас за найтить протечка. Мы связаться с вами, когда новый протечка во времени.

— Спасибо, не надо, — отказался я.

Толстый, отправив в макромир раненого Пегого, сам уже размягчался и вскоре полностью всосался в первертор.

Световой луч продолжал бледнеть, поэтому я включил фонарик от айфона, чтобы в подробностях рассмотреть поле прошедшего сражения.

Люська, кинувшаяся под выстрелы спасать Пегого, не пострадала. Вид у нее был не ахти: платье укорочено до колен, а губы густо накрашены. В таком виде Люська здорово напоминала Сонечку Мармеладову во время первого выхода на панель.

Сам я был ранен в левую руку, но чувствовал себя относительно сносно и даже почти не волновался по поводу того, что мне теперь, после устранения протечки во времени, делать: оставаться ли в 1812 году или отправляться в свое время, и если второе, то каким способом?

Граф Орловский был слегка задет пулеметной очередью, но чувствовал себя великолепно. Судя по всему, пережитое приключение взбодрило его ничуть не менее воздушной рыбалки на волжских осетров.

Закончив осмотр собственных рядов, я перешел к осмотру вражеских, пострадавших намного более.

Незнакомый мне приземистый мужчина — Бинцельброд, насколько я мог судить — был мертв. Владельца завода насквозь прошила пулеметная очередь, выпущенная Иваном Платоновичем Озерецким. Вдобавок ко всему, из груди Бинцельброда торчал мой метательный нож.

Сам Иван Платонович, переносицу которого покрывала испарина, был жив и тихо стонал. Рядом уже сидела Люська, приговаривая:

— Папан, как ты себя чувствуешь? С тобой все хорошо?

Я подошел к родственникам, вытащил из кармана эмоушер и надел на запястье раненого. Айфон выдал пять делений красного язычка пламени и три деления черного.

— Жить будет, — сообщил я жене.

Из угла, в который отбросило регионального магистра, раздавалось напряженное жужжание электродрели. Я подошел и подсветил фонариком. Сверло проткнуло Абраму Ульевичу живот и продолжало вытягивать оттуда кишки, наматывая на себя. Кишок намоталась довольно толстая бобина, но Абрама Ульевича это ничуть не беспокоило: региональный магистр был давно и безнадежно мертв.

«Это победа? Вселенная вне опасности?» — спросил меня внутренний голос.

«Надеюсь», — ответил я, чувствуя неимоверную, навалившуюся как-то вдруг усталость.

«Что собираешься делать теперь?»

«Не знаю. В первую очередь я намерен выспаться — ночь выдалась слишком бурной. А там видно будет.»