Вскоре я заметил беглеца. Кенгуру продолжал нестись вперед, время от времени беспокойно вращая головой по сторонам.

— Видал? — крикнул я извозчику. — Нагоняй и заходи сбоку!

— Сделаем, барин! — пробасил в ответ извозчик.

Кажется, он был невероятно доволен приключением.

Извозчик стегнул кобылу со всей силы. Мы начали нагонять скачущего кенгуру и вскоре приблизились. Хорошо, что растерявшийся Пегий не менял направление, иначе погоня продолжалась бы намного дольше.

— Сбоку, сбоку заходи! — крикнул я, привставая в пролетке.

Лихой извозчик завел пролетку сбоку от прыгающего Пегого. Оказавшись напротив кенгуру, я улучил минуту и выпрыгнул из пролетки прямо на Пегого, подмяв кенгуру под себя. Мы покатились по мостовой.

«Шею ему не сломай», — подсказал внутренний голос.

«Здесь бы самому не сломать», — подумалось в ответ.

Все нормально: Пегий, находящийся в моих объятиях, был жив. Кенгуру часто-часто дышал, но, кажется, вовсе не пострадал, даже ни одна нога не сломалась. По счастью, у меня тоже. Лихач-извозчик успел развернуть пролетку и подъехать к нам, с улыбкой до ушей. Я уже собирался загрузить себя и Пегого в пролетку, чтобы вернуться в гостиницу, но в этот момент послышалась заливистая треть.

«Копы», — подсказал внутренний голос.

«Чтоб тебя!» — выругался я.

Это были действительно копы — точнее, один коп, с саблей на боку. Кажется, в 1812 году копы назывались городовыми.

— Чье животное? — услышал я предсказуемое.

Будь я в лесу, то легко бы обезоружил этого никудышного, с выпученными глазами, Анику-воина. Однако я находился в Петербурге, и не имел малейшего желания конфликтовать со столичными властями. Деваться было некуда, поэтому пришлось отвечать честно.

— Мое.

— Пройдемте в участок, барин. Вместе с животным. Порядок на улице негоже нарушать.

О, да — разумеется, в участок, куда же еще?!

Городовой вытащил из кармана наручники и пристегнул мою правую руку к левой верхней лапе Пегого. Теперь, если Пегому вздумалось бы побежать, он, вероятней всего, оторвал бы мне руку.

— Садитесь в пролетку, вместе.

Я кое-как затолкал Пегого в пролетку — ту самую, которую использовал для погони. Извозчик уже не улыбался, но, видя такое дело, смущенно хмурился.

— В участок, — приказал городовой.

По счастью, путь до участка был недолгим и Пегому за это время не пришло в голову заговорить. Последствия могли оказаться непредсказуемыми.

Нас довезли до участка, выгрузили из пролетки (расплачиваться пришлось мне, разумеется) и посадили в обезьянник. Как положено в фильмах про американских копов, посадив в обезьянник, попросили поднести руки к решетке, после чего сняли наручники. Я понял так: чтобы городовому не возвращаться на службу без наручников.

— Ждите начальства, барин, — сообщил находившийся в помещении дежурный. — Приедет, чтобы на животное посмотреть, тогда и решит, что с ним делать.

В участке толпилось несколько служащих, однако обезьянник располагался немного в стороне от них и несколько сбоку, поэтому нас с Пегим никто не контролировал. Чего контролировать арестантов за решеткой?

Воспользовавшись тем, что меня не обыскали, я вытащил первертор и поднес его к морде Пегого. Морда заструилась розовым и принялась вливаться внутрь аппарата. Я молился, чтобы в это время к обезьяннику никто не подошел. Если бы копы увидели, как Пегий размягчается и исчезает в перверторе, прибор бы у меня безусловно отобрали. Однако, пронесло. Когда остатки розовой субстанции исчезли полностью, я выключил неприметный теперь гаджет и засунул в карман. После чего уселся на нары и принялся дожидаться освобождения.

Где-то минут через сорок в участок пожаловало высокое начальство. Я слышал, как дежурный отчитывается о странном животном, нарушавшем порядок на Невском проспекте.

— Отведи, посмотрим, — послышался начальственный бас.

Начальство, вместе с охранником, проследовало к обезьяннику, обнаружив меня коротающим время в одиночестве. Никакого странного животного в клетке не оказалось. Начальство оборотило недовольный взор на дежурного. Тот застыл столбом, выпучив глаза и открыв рот.

— Где… Где животина? — прохрипел наконец дежурный, обращаясь ко мне.

— В смысле? — не понял я.

— Ну эта… которая с тобой.

— Я объяснял, что со мной нет никакой животины, но вы не верили. Теперь убедились? Наведенный морок пропал? Я, кстати, не понимаю, на каком основании меня задержали. Я князь Андрей Березкин…

В этот момент в моем кармане зазвонил айфон.

— Алло, — сказал я в трубку. — Это вы, граф Орловский? Да, могу говорить. У меня все в порядке. Правда, в данный момент я нахожусь в обезьяннике полицейского участка, но меня скоро выпустят. Нет, спасибо, помощи не надо. Да, я понял, по нашему делу есть подвижки. Как только освобожусь, немедленно перезвоню.

Высокое начальство, сделав выводы, развернулось и затопало на выход. Потрясенный дежурный засеменил следом. Вскоре, получив эпический разнос, он появился вновь, несколько побледневший и с ключами.

Я оказался на свободе и заспешил в гостиницу, к жене. Но сначала перезвонил графу Орловскому. Григорий разузнал, чьи коммерческие интересы защищает министр государственных имуществ Иван Платонович Озерецкий. Завода Бинцельброда — той самой фирмы, которую упоминал приказчик в пермском салоне наладонников.

На завод Бинцельброда следовало как можно скорей наведаться.

Я, в ту же ночь

— Ты готов, Андрей?

Орловский возвышался в дверях гостиничного номера, как неприступный утес над морской равниной.

— Да, Григорий.

Я тоже подготовился: оставалось попрощаться с Люськой. Жена уже знала, что мы с графом Орловским направляемся фиксировать протечку во времени, поэтому понимала: для человечества настает решительный час. Вместе с тем и моя судьба не решена. Было совершенно неочевидно, что случился после устранения протечки: то ли я останусь в 1812 году, то ли меня засосет в мое настоящее время, то ли по желанию. Понятно, что данный вопрос волновал в первую очередь жену.

— Ты вернешься, Андрэ? — еще раз спросила Люська.

— Вернусь, — пообещал я не слишком уверенно.

— Честно?

— Честное пионерское.

— Возвращайся, барин, — попросила и Натали, хлюпая носом.

— Да никуда я не собираюсь из 1812 года, — не выдержал я. — Если только в 1813 через несколько месяцев. Не волнуйтесь, все будет хорошо. Мы с Григорием съездим на завод Бинцельброда, обнаружим протечку во времени. Затем выпустим кенгуру, чтобы он эту протечку устранил. Больше ничего не предполагается. Потом я вернусь в гостиницу, в ваши совместные объятья. Такой план устраивает?

— О, Андрэ! — зарыдала Люська, кидаясь мне на грудь.

— Как здесь успеть спасти человечество?! — пожаловался я, оглядываясь на графа Орловского.

— Прелестная Люсьена! — воскликнул любезный граф. — Не бойтесь, я верну вашего мужа к восходу солнца. Спасенное человечество не заметит его скоротечного отсутствия.

— Спасибо, граф, — прошептала Люська сквозь слезы.

Я поцеловал Люську в губы, а подумав, еще и Натали, и вышел вместе с Орловским.

Завод Бинцельброда располагался на Второй Пушкарской. Мы наняли извозчика, назвали адрес и покатили.

— Точно там? Никакой ошибки? — на всякий случай уточнил я.

— Надеюсь, Андрей, — ответил Орловский. — Озерецкий имеет львиную долю в предприятии Бинцельброда плюс… Да ты сам посмотри.

К заводу Бинцельброда силовые линии сходились, как паутина к паучьему брюху. Причем это были не простые столбы, а огромные металлические мачты, каждая с четырьмя опорами. Закрепленные на мачтах провода были заметно толще обычного, а расположенные в ряд стеклянные изоляторы напоминали уже не тарелочки, но прозрачные стеклянные подносы.

— Ты прав, Григорий. Протечка здесь.

Мы подкатили — но не к воротам, а к глухой трехметровой стене, отделяющей заводскую территорию от города.