— Эй, а она без патронов, — сказал анархист, державший винтовку в руках и отодвинувший затвор.

— Точно, по патронам отдельный разговор, — сказал я, вынимая из мешка патроны, — вот пачка и пяток россыпью. Три каравая хлеба за всё.

— Один, — возразил анархист.

— Пускай один, и в довесок вон тот бумажный кулечек с сахаром.

— Ну держи, что ли, — мне протянули хлеб с маленьким пакетом кускового сахара и получили в обмен патроны.

— Не боишься, пехота, что у тебя теперь всё отнять могут, — поинтересовался один из матросиков.

— Опасения есть, конечно, только я ведь себе то же кой-чего оставил, — ответил я и показал револьвер, достав его из кармана шинели. Другой наган находился в это время во втором кармане.

— Ха, хитёр. Ну, бывай пехота, — хмыкнул старший из них.

— И вам не хворать.

Я подошел к ожидавшей меня в сторонке Лизе.

— Анархистам винтовку в обмен на продукты отдал, — сообщил я, — Эти спокойные оказались, и торговаться с ними не в пример проще, чем с крестьянами. А анархисты, видно, захваченный особняк обдирают, легко пришло, легко ушло, — и добавил, — Вот смотри, Лиз, у нас есть горох, пшено, хлеб и тебе немного сахару.

— Так мило, — зарделась девушка, — я так тебе благодарна, особенно за сахар, — она взяла меня под руку и прижалась головой к моему плечу.

Вдруг у другого конца торговой площади раздался истошный голос: "Облава!!!.." Всё вокруг пришло в суетливое движение, народ похватал товары, мешки. И даже не все схватили своё, как я понял по возмущенным крикам и воплям: "Держи его!.." Люди кинулись в сторону нашего конца, мы стояли у стенки, поэтому нас не затоптали. "Лиз, мы туда не побежим, с другого конца тоже охранение должно стоять. Давай лучше в эту арку." Мы вбежали в арку, рядом с которой стояли. Я огляделся. За ней оказался замкнутый дворик, почти со всех сторон окруженный домами. Можно забежать в открытый черный ход дома и попытаться переждать облаву. Однако с противоположной от арки стороны был кирпичный забор чуть выше человеческого роста, и я решил по другому. Я подбежал к забору, подпрыгнул, подтянулся на руках. Как всё-таки здорово опять ощущать в мышцах силу! Затем лег вдоль кирпичной стены, постарался закрепиться и протянул Лизе руки: "Держись за меня крепче." Она вцепилась в рукава шинели, я подхватил её подмышки и поднял на гребень. Затем уселся на стенке, спустил Лизу, придерживая руками, с другой стороны забора и спрыгнул сам.

Там оказался похожий дворик, и подворотня, выводящая на параллельную линию улиц. Отряхнувшись от приставшего снега, мы вышли на улицу и пошли по ней не привлекая внимания. Облава осталась позади, шум её скрылся за рядами домов.

— И зачем только облавы проводят, — возмутилась Лиза, — простым людям беспокойство, у торговцев товар отнимают, и я знаю, что даже у купивших могут отнять. Работающим людям тоже надо что-то кушать, а если жалованья не выдали, или дали товаром, тогда только на рынок.

— Я так понимаю, что новая власть думает, что борется с хищениями и спекуляцией, правда, бессистемно. Но на деле получается, что борятся с частной торговлей. Видимо, считают, что все должны покупать в государственных магазинах, — вспомнил я прочитанное когда-то.

— И покупали бы, там цены намного меньше, только там редко что удается купить, всего мало, — вздохнула девушка, — А с хищениями тоже надо бороться, знаешь, сколько со складов воруют. Центральная власть направит работникам продукты, а их в другое место переправят и продают.

— Догадываюсь, — сказал я, — Вот с этим бы и надо бороться, а не торговлю запрещать.

— Да, хорошо бы, — кивнула Лиза, — Только большевики, похоже, и сами не всегда понимают, что делать. То проведут облавы, то опять забывают и дают торговать.

— Это не удивительно, — кивнул я, — Сейчас во власти в основном большевики и некоторые левые эсеры. Все они боролись против властей, и сами никогда не учились управлять государством. И государство хотят построить своё, по новым принципам, не такое, как при царе или с Керенским. Вот и тыкаются наощупь, даже между собой, бывает, договориться не могут.

Мы спокойно дошли до Лизиного дома и поднялись в комнату. В квартирном коридоре мы встретились с одной из соседок, женщиной лет далеко за пятьдесят, если я правильно понял по внешнему виду. Лиза поприветствовала её, и я тоже вслед за девушкой, соседка поздоровалась в ответ, и с опаской оглядела меня. Мы зашли в комнату, сняли верхнюю одежду. "Это соседка," — пояснила Лиза, — "У неё муж рабочий был с фабрики, на германской погиб, она тоже на фабрике работает. Им, и соседке её, по сорок лет, вдовам, они вдвоем одну комнату в квартире снимают."

Лиза поставила замачиваться немного гороха на суп, только он будет готов к вечеру. А пока решила сварить нам пшенной каши на воде, живот уже подводило от голода после утреннего чая. После кухонных хлопот у нас опять завязался разговор о переезде.

— Саш, а как ты думаешь, уезжать именно за границу нужно? — спросила Лиза, ходя по комнате.

— А ты что скажешь, Лиз? Ты что сама хочешь? — поинтересовался я, сидя на стуле у окна и смотря на неё.

— Я вот что думаю, я же иностранных языков почти не знаю, — стала размышлять Лиза, — мы в женской гимназии учили греческий и латинский, ну куда с ними. Еще учили немецкий и французский, могу на них немного разговаривать и читать, и всё…

Я пораженно подумал, что если это "почти не знаю", то что такое мой единственный технический английский?

— С Германией сейчас война, туда уезжать не стоит, — продолжила вслух рассуждать Лиза, — Франция наш союзник, но до неё еще добраться нужно через Германию. Пароходы по Балтике сейчас не ходят. И у них тоже война, и разруха, наверное, и голод. Во французскую колонию уехать, в Африку или Индокитай?

— Не надо в Индокитай, — возразил я, помня, что по нему прокатится почти через двадцать лет Вторая мировая война и японская оккупация.

— Я тоже не хочу так далеко, — согласилась Лиза, — это же на другой конец земли. Туда и не доберешься сейчас. Там жарко, тропики, не привычно. В Африку тоже не хочу. А куда еще?

— Еще остаются Северо-Американские Соединённые Штаты, — напомнил я, желая до конца прояснить вопрос, — и страны Южной Америки.

— В САСШ надо английский знать, а в Южной Америке испанский, — возразила Лиза, — И потом, это чужая земля, там всё чужое. Говорят по другому, верят по другому. Кому мы там нужны?

— Да, тоже так думаю, — согласился я, — Будем мы там нежеланными гостями. И кем там мы сможем работать?

— Я не знаю, — растерянно сказала девушка, — У нас и сейчас то денег и продуктов на дорогу нет, а если приедем туда, на что жить? Саш, может, всё обойдется? Может, в Петрограде останемся, а? Может, не будет страшного голода, и тиф уйдет?

— Нет, Лиз, не обойдется, — мрачно сказал я, — Еще холера будет. И испанка. Всё этом году.

— Какой ужас, — Лиза прикрыла ладонью губы, — А ты откуда всё это знаешь?

— "Есть многое в природе, друг Горацио, Что и не снилось нашим мудрецам," — процитировал я, — Помнишь?

— Шекспир, "Гамлет", — ответила девушка.

— Вот и со мной подобная непонятная штука произошла, — грустно усмехнулся я, — Что раньше было — не знаю, а что будет — помню. Веришь мне?

Лиза расширенными от удивления глазами посмотрела на меня. Потом подошла ко мне, прижала мою голову к своей груди, взъерошила и погладила мне волосы.

— Бедный ты мой, — жалеюще произнесла она, — Детства не помнишь, родных не знаешь. И знание будущего — крест большой. За что с тобою так?

Меня чуть не до слёз тронули такие открытость и сочувствие. Я встал и обнял девушку.

— Ничего, Лиз, ничего. Выкарабкаемся. У меня есть ты, а это немало, сокровище ты моё. У тебя я. Не в одиночку будем.

Лиза кивнула и прижалась ко мне. Мы так и стояли обнявшись, за окном по зимнему рано наступили сумерки. Комната стала темной, лишь вытянутое вверх окно с перекрестием деревянных рам выделялось серым сумеречным светом. Я поглаживал Лизу по голове, по длинным волосам, заплетенным в косу, по хрупкой девичьей спине.