Комната нашлась с подходящим окном, выходящим на нужное крыльцо второго дома. Правда, комната была темной и сырой, а окно было и так не особо большое, да еще и наполовину утоплено в землю, находясь в яме ниже уровня тротуара. Но через его верхнюю половину улицу было видно. Мебели не было почти никакой: четыре топчана из досок на кирпичах, табурет, стол с треснувшей столешницей, да небольшая печка. Стены были в потёках от сырости и местами с заведшейся плесенью в нижних частях.
Сегодняшний остаток дня мы с Гришей провели за совместным наблюдением. Посетители ходили не то чтобы часто, но больше двух десятков прошло. Были простые люди, мастеровые, бывало и женщины небогатого вида. Видели мы и заходивших бывших военных, в шинелях без погон и фуражках. В цивильном тоже попадались, но по военной выправке было понятно, что не штатские. Зачем я заварил и влез в эту кашу? Честно признаюсь, захотел я поймать Савинкова. Вот уж кто-кто, а он пользы стране ни до революции, ни после не принёс: бывший эсер-террорист, бывший незадачливый министр в правительстве Керенского, сейчас опять заговорщик-террорист. Захвати я его, и пользу принесу, и авторитет у меня сильно повысится, который можно будет использовать на пользу делу.
Собственно, на Савинкова нас и Петерсонс ориентировал — показал фотокарточку, на которой я его и узнал, но виду не подал, конечно, только вгляделся внимательно. Кроме Савинкова нам поручили замечать всякого вида иностранцев, выглядевших "не по-нашенски", так как ЧК подозревала (и небезосновательно, как я помнил из своего времени) посольства бывших союзничков по Антанте в помощи всякого рода заговорщикам. Занимались этим они, как я понимаю, не от любви к России или из благородных побуждений "помочь свергнутой законной власти и устроению порядка", а из вполне корыстных желаний продолжить военные действия на восточном фронте, чтобы Германия не снимала отсюда благодаря перемирию свои дивизии и не отправляла их на западный фронт, где от этого страдала Антанта.
К концу дня поток посетителей прекратился. Мы договорились с Гришей, что он еще подежурит и понаблюдает вечером, а я появлюсь завтра с утра. Мне надо было возвращаться домой, там Лиза уже, наверное, волнуется, да и не было, как я помню из мемуаров, у савинковцев вечерних собраний. А Гриша пусть смотрит, если ему хочется, не могу же я ему сказать: "я точно знаю, они только днём собираются". Перед уходом я постучал к нашему дворнику, где в доходном доме мы сняли полуподвальную комнату, и за небольшую денежку купил немного деревянного хлама, который и принёс Грише со словами: "На, вот, печку потопи, ночи нынче ещё холодные, а ты в бушлатике вон, замёрзнешь к утру как цуцик". В комнате на топчанах не было даже одеял. Я-то, хоть и потеплело на улице, пока ходил в шинели и папахе, благо, жары ещё не наступило. Гриша хорохорился по молодости и пробурчал: "Да ладно, мы привычные", но взглянул на меня по-другому, с благодарностью, что ли.
Дома меня ждала немного взволнованная Лиза, я успокоил её словами о скучном, но срочном деле, и мы вместе поужинали, а то у меня уже живот стало подводить от голода. Обед бывает хоть и не особо сытный, но хоть какая-то была бы пища, но за этой беготнёй я и его пропустил. Лизе я сказал, что завтра иду не в милицию, а по заданию ЧК, и Розенталя должны предупредить по телефону. Задание нудное, и, скорее всего, на несколько дней, и в милицию я пока ходить не буду.
Утром я обнаружил Гришу на нашем наблюдательном пункте слегка продрогшим и с покрасневшими глазами. Он сжег весь дровяной хлам, которого было не так много, но к утру стало холоднее, да ещё и в сырой комнате, которую печка не могла прогреть и высушить полностью. Не удивительно, что с таким жильём, в скученности, в плохо проветриваемом сыром помещении, да ещё и со скудным питанием в девятнадцатом и начале двадцатого века была так широко распространённой чахотка, какие бы болезни под этим общим названием не скрывались. Матрос ходил по комнате и махал руками, чтобы согреться. Сказал, что не спал всю ночь, чтобы "выследить контру", но за ночь не то, чтобы кто подозрительный, но и вообще никто по адресу заговорщиков не заявился.
Я отослал его спать, сказав, чтобы он пришёл после обеда и еды какой-нибудь принёс. Ночью, как я и думал, деятельность штаба савинковцев замирала, и смысла следить по ночам никакого не было. Посетители к доктору, указанному на вывеске, стали появляться уже с утра, но не так, чтобы много. Опять шли горожане, мастеровые, даже женщина с ребенком была. Заходили и мужчины по виду не из рабочих, но сегодня таковых было не много. Савинкова не было, "иностранцев" тоже.
Такая же небогатая ситуация с визитёрами повторилась и в несколько последующих дней. Гриша мрачнел и рвался "всех там накрыть". Я уже начал тревожиться, что всё впустую, или ещё хуже — мы спугнули их организацию, и по этому адресу уже ничего важного нет. И ответственность за организацию наблюдения на мне! На четвёртый или пятый день наблюдений наше сидение в полуподвале надоело нам с Гришей до посинения, причём, чуть ли не буквального. Мне даже шинель не всегда помогала в сыром и прохладном воздухе.
Однако, к концу этого дня мужчин молодого и среднего возраста пришло в лечебницу больше обычного. Даже один из мужчин был вполне прилично одет, в хорошем пальто и шляпе-котелке, "иностранец" или нет, мы не знали, но похож. Разговаривая ранее с дворником, мы узнали от него слух о том, что будто бы в этой лечебнице и "мужские срамные болезни лечут, от гулящих баб подхваченные, вот мужики, особливо военные, сюды и ходют". Вот уж не знаю, сами савинковцы такую легенду для прикрытия пустили, или народ на выдумки и слухи горазд, но сегодняшних "пациентов" надо брать, пока они "заразу" дальше не разнесли. Ждать больше я не видел смысла. Савинков здесь не появлялся, а чем дальше, тем больше была вероятность, что их штаб могут переместить в другое место. Главного заговорщика у них я не поймаю, ну что ж, не буду у авторов будущей "Операции Трест" хлеб отнимать. Этих бы не упустить. Поэтому я отправил Гришу в ЧК:
— Вот что, Григорий. Ждать более нельзя, а то спугнём. Нынче у них заседание, видать. Вон и иностранец, кажись. Так что дуй в ЧК и вызывай десяток бойцов.
— Это мы мигом, — отозвался матрос. — А ты тут чево?
— А я тут посмотрю, чтобы контра не разбежалась, а ежели что, постараюсь задержать. Только как придёте, частью сразу в двери, а частью под окна им пост поставьте, чтобы наружу не сиганули, — посоветовал я парню.
— Ну, дык, поняли, не маленькие, — на ходу буркнул Гриша, взбегая по небольшой лесенке из полуподвала на улицу.
Сам я вышел из доходного дома, спокойно поднялся на крыльцо лечебницы и открыл дверь. Кроме цели, заявленной Грише, у меня был план подбросить ЧК данные о будущем Ярославском мятеже, но для этого надо было соорудить подходящее объяснение об источнике. Поднявшись по лестнице, я потянул за ручку дверь в квартиру докторов, которая оказалась незапертой, и остановился на пороге, оглядывая пустую полутёмную прихожую. "Ничего ж себе, конспираторы, расслабились! На шухере никто не стоит," — удивлённо подумал я.
Светильников в прихожей не было, лампа под потолком не горела, и свет в помещение проникал через световые окна — застеклённые промежутки над комнатными дверями. На стоявшей вешалке висели шинели, пальто и тужурки. Из прихожей были входы в комнаты, за двустворчатыми дверями одной из них, которая, по всей видимости, была столовой, доносились мужские голоса. Я попытался прислушаться. Говорили не тихо, но слов было не разобрать.
Вдруг раздаётся звук открываемой двери где-то за поворотом коридора, стук шагов, и в прихожую входит одетый в шинель без погон светловолосый военный. Он, удивлённый неожиданностью, останавливается и глядит на меня:
— Прошу простить, но лечебница на сегодня закрыта, — говорит он с лёгким акцентом и смотрит на меня, ожидая ответа.
