– А почему дорога такая пустая?

– А с чего ей быть набитой? – удивился, в свою очередь, Майзель. – У нас плотность автомобилей гораздо меньше, чем в Германии или Нидерландах, – немало народу предпочитает общественный транспорт, особенно те, кто работает от звонка до звонка. А на выходные или в отпуск можно взять автомобиль напрокат – тоже намного дешевле, чем содержать собственный автомобиль постоянно.

– И как удаётся уговорить людей не пользоваться автомобилями? – иронически поморщился Корабельщиков. – Может, поделишься?

– Охотно. Вместо слов – дела, дружище. Это и есть наш главный метод. Безотказно работает, проверено. Налоговые льготы и бесплатные проездные тем, кто добровольно отказывается от покупки автомобиля, розыгрыши призов, поездки на тёплые острова, и одновременно с этим – развитие инфраструктуры, доступности общественного транспорта в любом месте.

– Но это сколько же нужно электричества!

– Электричеством мы занялись в первую очередь. Энергия – кровь цивилизации, основа суммы технологий, без энергии будем ходить бедные и дурные. Ты совершенно прав.

Корабельщиков рассмеялся, – парафраз «бацькиного» высказывания об учителях намекал на отличную осведомлённость Майзеля о скорбных делах в «рэспублике».

– Похоже, упор на атомную энергетику, несмотря на то, что рассорил вас с Евросоюзом, себя оправдал.

– А мы как-то своим умом живём и не жалуемся, – Майзель чуть довернул баранку. – Нам не по пути с политиканами, оседлавшими трубу и полагающими, будто ухватили бога за бороду. Вместо того, чтобы вкладываться в новые технологии, они тянут углеводороды из земли, а сверхприбыли тратят на разработку эликсира бессмертия, стометровые яхты и девок. Но мы положим этому конец. Не сомневайся.

– Дань, ты о чём?! – уставился на него Корабельщиков.

– Ты многого не знаешь, Андрей. Поэтому тебе удаётся спать по ночам, – вздохнул Майзель. – Я не хочу сейчас об этом сильно распространяться. Разумеется, наша энергетическая программа встала у них, как кость в глотке.

– А уран вы где берёте? В Африке?

– Африка – это уже потом получилось. Уран у нас самих есть. Как выяснилось, его не просто много, а очень много. Проблема была в его глубоком залегании, из-за которого в своё время остановили добычу. А мы получили новые, совершенно революционные технологии его извлечения, подобрав тех русских геологов, геофизиков, инженеров и технологов-атомщиков, которым в развалившемся эсэсэсэре нечем было заняться – так, что у них дети забыли вкус мяса и фруктов. Мы забрали их к себе, и через три года у нас был уран и компактные, безопасные реакторы. А на выходе, как ты знаешь, получается плутоний.

– О, теперь я понимаю…

– Ещё нет, – перебил его Майзель. – Знаешь, сколько мы приняли людей из Советского Союза после горбачёвского драпа?

– Горбачёв вам с Вацлавом, между прочим, место освободил, – ворчливо отозвался Андрей.

– Могу выдать ему орден сутулого с закруткой на спине, по твоему ходатайству, – ухмыльнулся Майзель. – Речь не о Горби, а о людях, которых бросили на произвол судьбы. Четыреста тысяч специалистов, Дюхон. Больше миллиона народу. Представляешь?

– Нет, – честно сознался Корабельщиков. – За какой срок?!

– За три года. А потом собрали тех, кто уехал с Америку, в Европу, в Израиль. Выгребли всех, кто представлял для нас хоть какую-то ценность. И заметь – не таксистами их трудоустроили, не охранниками в магазинах. Дали работу по специальности и обеспечили себе технологический рывок – такой, что нас теперь никто не догонит, если мы сами не позволим. Понимаешь теперь, как нас ненавидят еврососиски и штатники?

– Догадываюсь.

– Думаю, только в общих чертах. Ты видел, как оборудована граница – это не паранойя. Они к нам под видом экологических активистов засылали настоящих диверсантов, с их новейшими «ненасильственными» методами. А когда мы приняли меры самозащиты – подняли страшный вой: караул, убивают, тоталитаризьм! Демократическое, с позволения сказать, правительство, обычно склонное похапать и попрятать похапанное заграницей, рухнуло бы в одночасье. Но мы с Вацлавом – удержались.

– Как? У Вацлава нет счетов заграницей? У тебя их нет? Как вы могли удержаться?!

– У Вацлава ничего нет. И у меня тоже ничего нет. Мы пользуемся всем, что нам нужно для выполнения наших задач – даже целой страной или несколькими, но нам лично – ничего не принадлежит. Таков закон. И сейчас ты увидишь результат.

Впереди вставало зарево, похожее на северное сияние.

– Это Прага?

– Прага, Дюхон.

Город казался бескрайним. В нём царствовала симфония света. Именно симфония, а не стихийная совокупность городских огней: у Андрея возникло непреодолимое ощущение – над этой симфонией трудились художники и инженеры, объединённые чётким замыслом создания архитектурно-светового ансамбля, долженствовавшего символизировать мощь, богатство, величие и хлещущую через край энергию яркой, свободной, радостной жизни. Корабельщиков не замедлил поделиться чувствами со спутником.

– Умничка, – обрадовался Майзель. – Молодец. Всё ты правильно уловил. Так и есть.

– И в Будапеште так же? В Бухаресте? В Белграде?

– Пока ещё нет. Но будет, – пообещал Майзель, и Андрею почему-то очень захотелось в это поверить.

– Но это же просто чёртова уйма денег!

– И что? – удивился Майзель. – А зачем деньги-то нужны, как не для этого?! Деньги, Дюхон, такая штука – они никогда не даются кому-то. Если у кого-то появляются деньги – их нужно срочно отдавать. Чем больше, тем лучше. Деньги приходят в мир для всех людей, но – через немногих. И вот когда эти немногие по какой-нибудь причине перестают понимать, что якобы «их» деньги вовсе не им предназначены, человечеству начинает грозить опасность. Мы объясняем им, как на самом деле всё обстоит и работает. Один раз – вежливо объясняем. Не понять – невозможно. Можно сделать вид, что не понял. Тогда мы приходим и забираем. Всё.

– Вот так вот, приходите – и забираете?

– Ну да, – пожал плечами Майзель. – Денег, взятых у колумбийских дуремаров, как раз хватило, чтобы раскрутиться. Потом началась атака сразу по нескольким направлениям. Здесь мы начали работать с молодёжью, готовя отряды настоящих бойцов, способных за нас, за нашу идею идти в огонь и в воду.

– Какую идею?!

– Погоди, – поморщился Майзель. – Успеем ещё об идее поговорить. Через три года был готов первый эшелон. Одновременно мы взяли на ствол сразу несколько десятков оффшорных банков. Очень красивая операция: оффшорное законодательство позволяло – тогда – менять учредителей, акционеров буквально за минуты, вся отчётность умещалась на одной стороне бумажного листка. Они же не знали, что мы собираемся этим воспользоваться, для себя всё готовили, – он довольно оскалился. – Мы сорвали хороший куш, и одновременно правительственные структуры Европы и Штатов начали атаку на оффшоры. Они даже не подозревали, что действуют в наших интересах. Весь их антиоффшорный пафос я очень тщательно профинансировал.

– Зачем?

– Затем. Оффшор должен был остаться один.

– В Короне.

– В Праге. Видишь ли, Дюхон, – оффшор на Багамах или на Гернси хорош, пока существует консенсус, гарантирующий его работу. Молчаливый сговор магнатов и правительств. Как только такое сердечное согласие даёт трещину, неважно, по каким причинам – всё, пишите письма мелким почерком. Ни Багамы, ни Гернси, ни прочие гваделупы с доминиками не обладают необходимым суверенитетом, чтобы обеспечить неприкосновенность размещённых там капиталов. А мы – обладаем. И мы это настойчиво демонстрировали. Вот они к нам и повалили.

– И что? Это обеспечило достаточно средств для твоих… Извини – ваших с Вацлавом – проектов?

– Конечно же, нет. Средства появились потом – когда они все тут расселись, а мы их кинули, как лохов на Привозе.

– Дань…

– Ах, как это было здорово, – прищёлкнул языком от удовольствия Майзель. – Контроль над их оффшорными счетами они нам сами принесли, на блюдечке с голубой каёмочкой.