Он не мог сказать, сколько просидел так, поскольку потерял счет времени.

Дверь снова приоткрылась. Генрих вскочил. Он был уверен, что сейчас войдет король. Однако из-за портьеры показался принц Конде. Волосы его были всклокочены, а лицо измазано кровью и имело сероватый оттенок.

«Я, наверное, выгляжу не лучше», – подумал Генрих. Он не знал, что незадолго до этого в покоях Анри де Конде, прямо у него на глазах был зверски убит господин Бовуа, гувернер принца, некоторое время учивший и самого Генриха. А когда Конде пытался его защитить, молодого Бурбона оттащили в сторону и, отобрав оружие, предлагали посмотреть, как будет умирать его старый воспитатель.

Конде обвел комнату пустым взглядом, как будто не замечая Генриха, он быстро подошел к окну и распахнул его. Окно выходило во внутренний двор Лувра и Генрих, зная, ЧТО увидит там, не хотел смотреть на улицу. Однако, крики, раздававшиеся снаружи, заставили его подняться.

Двор был хорошо освещен факелами, и им со своего места, как в императорской ложе амфитеатра, было отлично видно все, что там происходит. Акустика каменного мешка позволяла различать отдельные фразы.

Генрих видел, как почти в самом центре площадки спиной к спине, ощетинившись шпагами, стоят генерал де Ларошфуко и юный Леруа, которому не исполнилось еще и семнадцати лет. На белом воротнике мальчишки отчетливо виднелась кровь. Их окружало кольцо гвардейцев и придворных короля, возглавлял которых молодой герцог де Шеврез. Гугеноты явно не собирались становиться легкой добычей. Католиков было значительно больше, но они выжидали, понимая, что первым не поздоровится. Возникла пауза.

Де Шеврез сделал несколько шутовских выпадов. Эта сцена явно веселила его.

Ларошфуко что-то резко крикнул, и в этот момент в его сторону полетел кинжал. Он попытался увернуться, но не совсем удачно, лезвие царапнуло ему правое плечо. Началась драка. Ловкий удар Леруа вспорол живот одному из нападавших, но на этом везение оставило гугенотов. Когда Леруа вынимал шпагу из тела поверженного врага, клинок другого почти снес ему голову. Тело юноши безжизненно опустилось на мостовую.

Оставшись один, Ларошфуко еще некоторое время отбивался, но, у одного против шестерых, у него не было шансов. Его сбили с ног и долго с остервенелой яростью забивали сапогами. Через некоторое время палачи, видимо, устали от этой возни, но жертва еще дышала, и горячие сердца их требовали продолжения. Тогда де Шеврез снял со стены факел, очевидно, собираясь поджечь на Ларошфуко одежду. Ему хотелось поглядеть, как знаменитый вражеский генерал будет корчиться на земле и выть от боли.

Однако, к его глубокому разочарованию, затее этой не суждено было осуществиться. На пороге казарм неожиданно возник шевалье д’Англере. Его появление было встречено с энтузиазмом и заставило де Шевреза ненадолго отвлечься от своих занятий. Однако, судя по всему, он тот разделял радости собравшихся. Что-то язвительно бросив герцогу, шевалье отодвинул плечом одного из расшалившихся юнцов и подошел к лежащему на земле Ларошфуко. Затем достал кинжал и быстрым четким движением перерезал ему горло. Кровь полилась на каменные плиты. «Шутники» обиженно взвыли, лишившись полюбившейся игрушки, но Ларошфуко этого уже не слышал. Все было кончено.

Король Наваррский и принц Конде наконец нашли в себе силы отвести взгляды от окна и одновременно посмотрели друг на друга. Лица их были одинаково серыми.

Оба помнили предостережения генерала. Дитя религиозных войн, Генрих видел смерть неоднократно, но страшная гибель этого храброго преданного человека на потеху кучке спятивших юнцов, его потрясла.

Между тем в коридоре со всех сторон слышались пьяные выкрики и смех. Время от времени во дворе появлялись гугеноты, наивно надеявшиеся найти у регулярных частей короля спасение от царящего во дворце хаоса. Многие из них были ранены. Дежурные гвардейцы методично отлавливали и добивали обезумевших людей, еще не верящих в свой конец.

Генрих поймал себя на том, что сидит на полу, зажав руками уши. Он заставил себя подняться, цепляясь за стену, и огляделся. Конде по-прежнему стоял у окна и, не отрываясь, смотрел на улицу.

– Лучше не смотри, – посоветовал Генрих, и хриплый звук собственного голоса показался ему незнакомым.

Конде резко развернулся на каблуках. Его лицо было искажено болью и ненавистью. Переполнявшие его чувства требовали выхода.

– Это ты виноват, – произнес он тихо, затем уже громче, срываясь на яростный крик, повторил, – это ты виноват! Тебя предупреждали, но ты же не послушал! Что тебе чужие советы, ты ведь король! А теперь они мертвы, а ты продолжаешь коптить небо! Чего ты там хотел?! Мира?! Вот он, твой мир! Посмотри на него! Полюбуйся! Что же ты отворачиваешься?!

Генрих весь съежился под шквалом справедливых обвинений. Ему нечего было ответить.

Удар принца был направлен в лицо, и лишь отработанные рефлексы позволили Генриху уклониться. Однако страшные слова достигли цели. Генрих прислонился к стене и зажал рукой рот, чтобы не завыть постыдно, как баба. «Это ты виноват, ты виноват», – стучало в голове. Еще вчера можно было просто уехать. Почему же они этого не сделали? Он не мог вспомнить.

Очередной вопль, раздавшийся за окном, заставил его очнуться от своих терзаний.

Генрих подскочил к запертой двери и отчаянно задолбил по ней ногами.

– Откройте! Открывайте же, негодяи! – задыхаясь, кричал он. – Я должен говорить с королем!

– Подожди, дай-ка мне, – Конде словно обрадовался возможности применить свою ненависть по назначению. Он деловито подтащил стул и с силой ударил им в дверь. Резная ножка подломилась и отлетела в сторону.

– Черт!

В коридоре раздался новый взрыв пьяного хохота. Он отрезвил их обоих.

«Могут ведь и правда открыть… – подумал Генрих неожиданно спокойно. – Кто знает, чем это закончится…».

На место истерики пришло спокойствие безысходности.

– Ну что ж… – он мрачно улыбнулся. – Может, за нами и не вернутся, тогда нам повезло. А может, и вернутся. Вот и посмотрим. Подождем.

Однако ждать им пришлось недолго. Дверь резко распахнулась. На пороге стоял король.

Карл был пьян, с нижней губы свисала ниточка слюны. На лице его явственно читались признаки помешательства. Он появился в сопровождении Гуфье и Легаста, волоча за собой по полу тяжелую аркебузу, как ребенок – надоевшую игрушку.

Он с трудом сфокусировал мутный взгляд на своих пленниках, и в его заплывших глазках мелькнуло озадаченное выражение, как будто он не ожидал их здесь увидеть.

– А-а… вот вы и попались, мерзкие еретики… враги святой Церкви, – протянул король, впрочем, безо всякой злобы в голосе.

Он уронил аркебузу и вытащил клинок. Затем, вперив его в пространство где-то между Наваррой и Конде, яростно проорал, так что было слышно на улице:

– Смерть гугенотам! Отрекайтесь, нечестивцы, или умрете!

Те как по команде отступили за кресла. Отбиваться стулом от шпаги и аркебузы было, конечно, несподручно, но другого оружия у них не нашлось. Гуфье и Легаст переглянулись, видимо, не понимая, должны ли они считать приказом пьяный выкрик своего господина, или это было лишь театральным действом, что так любил король. Они были значительно трезвее своего сеньора, поэтому не спешили выполнять его повеления. Рассудив, видимо, что расправиться с высокородными пленниками они всегда успеют, а вот воскресить при необходимости – вряд ли, Гуфье закрыл кабинет изнутри и встал у дверей. Легаст последовал его примеру. Генрих понял, что первая опасность миновала.

Из Карла тем временем будто выпустили воздух. Он опустился в кресло и апатично уставился впереди себя, забыв о зрителях. Потом на его лице появилось беспокойство, он оглядел кабинет в поисках чего-то и вновь наткнулся взглядом на Генриха. Лицо короля просветлело.

– Эй, Наварра, слышь… ик… Налей-ка мне вина… И сам выпей со мной.

Генрих, молча поклонившись, взял с резного столика бутылку бургундского и наполнил два кубка, стараясь держать руки на виду, чтобы никому не пришло в голову, будто он собирается отравить короля. Оба кубка он поставил на стол перед Карлом, как бы предлагая ему выбрать самому.