А дальше все пошло как по маслу. Последовали встречи с Евстафием, многочисленные интервью, органичное вхождение в роль кандидата на должность Верховного правителя Российской империи – как если бы Матушкина к этому давно готовили. Человек образованный и начитанный, фотогеничный, с подвешенным языком (практически златоуст!) Матушкин чувствовал себя в политике как рыба в воде. Судьба, предсказанная ему удивительной смертью Юстаса, начинала свое воплощение. Жизнь Матушкина изменилась и покатилась как колесо всемогущего рокового фатума в древнегреческой трагедии. Матушкин выбирал эту новую жизнь как Ахиллес выбирал Троянскую войну, смерть и славу, отринув бесславное долголетие. Эта новая жизнь влекла Матушкина так же, как Анну Каренину влекла связь с Вронским, обрекающая ее на потерю сына и погибель.

Страна узнавала Матушкина. Многочисленные друзья, коллеги по работе, соседи, знакомые, знакомые знакомых и прочие приближенные приближенных без устали отвечали на вопросы журналистов. И если бы две собаки Матушкина Ахилл и Одиссей умели изъясняться, их бы тоже приобщили и пристрастили к жизнеописанию хозяина.

Говорил Матвей Александрович аккуратно, взвешенно. Обсудим, обсудим, обсудим. Подумаем, подумаем, подумаем. Пока не избрался, не вступил в должность, не хочу ничего обещать. Единственное, о чем Матушкин сказал конкретно, так это о желании вернуть в русскую орфографию букву ятъ. Но на желании не настаивал. На вопрос: «Какое имя возьмет в случае избрания?» отвечал лаконично: «Определимся». На вопросы о роли России в мире, о «малых мировых войнах», о сложных взаимоотношениях с Западом Матушкин отвечал глубокомысленно: «Думаю, Россия не сказала своего последнего слова». И добавлял: «Горячо убежден в этом!».

В воскресенье шестнадцатого марта Матвей Александрович Матушкин одержал триумфальную победу в первом туре выборов Верховного правителя Российской империи, а спустя полтора месяца – в среду седьмого мая вступил в должность.

Церемония в Андреевском зале Большого Кремлевского дворца потрясла мир. Матушкин стоял в холщовой рясе, босой, закрыв глаза и скрестив на груди руки. Председатель Конституционного Суда Российской империи произнес: «Веруете ли Вы, Матушкин Матвей Александрович, что при осуществлении полномочий Верховного правителя Российской империи будете уважать и охранять права и свободы подданных, соблюдать и защищать Конституцию Российской империи, защищать суверенитет и независимость, безопасность и целостность империи, верно служить подданным империи».

«Верую», – самозабвенно произнес Матушкин. В этот момент на глазах нового Верховного правителя появились слезы. Было видно, что Матушкин говорит искренне, переживая катарсис.

Клятва произнесена, громогласно отчеканил председатель Конституционного суда, обращаясь к залу и миру. Затем он обратился к Матушкину: согласно Вашему выбору, нарекаю Вас Евстафием Новым.

Председатель надел Матушкину кольцо Верховного правителя Российской империи и поцеловал ему руку. В знак верности все участники церемонии из числа подданных Российской империи преклоняли колено и целовали руку с кольцом. Последним к Матушкину подошел Евстафий Старый. Он обнял нового Верховного правителя, поцеловал его в уста, снова обнял и прослезился. С его плеч свалился тяжкий крест, с годами становившийся поистине непосильной ношей…

Завертелось, закрутилось. Матушкин работал, не покладая рук. Верховный правитель встречался с членами Совета Безопасности, Совета министров, министрами, губернаторами, бизнесменами. Как с конвейера сходили выпуски передачи «Москва. Кремль. Матушкин». И как раньше – сосед по даче и кум соседа по даче. И давно забытые – «Верховный правитель работает с документами». Мироед Блюдин, крысятничивший и отключавший Матушкину свет за долги, пошел под суд за растрату средств СНТ «Мечта крест»…

До выборов – все то время, пока страна и обескураженное окружение Евстафия Старого знакомились с Матушкиным, он производил впечатление покладистого парня. Но Матвей Матушкин оказался не бесхитростным человеком. И дело не в том, что власть изменила Матушкина. И не в том, что Матушкин хотел изменить власть. Просто он был человеком творческим и твердо верил в силу идей. И видел в своем воцарении проявление высшей воли, к которой нужно присовокупить правильное представление. Ибо в мире нет ничего сильнее идеи, которая овладевает умами людей – пусть и на самое короткое время.

Вспоминается застольная беседа Сталина со своими присными – Ждановым, Кагановичем, Калининым, Хрущевым и другими государственными мужами.

Судя по всему, беседа эта состоялась в 1946 году, вскоре после переименования отвоеванного у фашистов Кёнигсберга. Древний город, по-немецки – «королевская гора», родина Иммануила Канта, колыбель немецкой классической философии, обрел новое кургузое имя – Калининград.

Сталин поинтересовался у малограмотного «всесоюзного старосты» Калинина, в честь которого назвали город Канта, о главной идее философа. Скорее всего, Калинин о Канте что-то слышал. Но философия была для него непосильной ношей. Сталин предсказуемо и не без ехидства взял инициативу в свои руки. Он заметил, что главной идеей Канта была «вещь в себе» – Ding an sich. «Кант считал, что вне наших представлений находится объективная вещь, “Ding”, которую мы не в состоянии познать, однако она реальна», – сказал Сталин.

Потом добавил, что Кант ошибался. В пример Канту вождь привел другого немецкого философа – Артура Шопенгауэра, который, по мнению Сталина, «оказался ближе к истине». Однако экзаменуемые сплоховали и не смогли назвать величайшую идею Шопенгауэра.

«Величайшая идея Шопенгауэра, – продолжал Сталин насмешливо, – это мир как воля и представление. Это значит, что за видимым миром нет ничего объективного, никакой “вещи в себе”, и чтобы заставить существовать это представление, чтобы сделать его реальным, необходима воля; огромная воля, которая и должна внушить это представление».

И далее Сталин говорит самое важное: «Представлений о мире существует столько же, сколько людей за земле; это неизбежно создает хаос; как же упорядочить этот хаос? Ответ прост: навязав всем одно представление. И его можно навязать только волей, единственной огромной волей, которая превыше всех прочих проявлений воли. Это я и сделал, насколько мне позволили силы». И далее Сталин говорит самое-самое важное: «И уверяю вас, под влиянием сильной воли люди в конце концов могут поверить во что угодно! Да, товарищи, во что угодно!»¹.

Ко Дню России, отмечавшемуся в четверг двенадцатого июня, Матушкин приурочил первое обращение к подданным Российской империи. Предельно краткое, оно произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Стенограмма обращения Верховного правителя Российской империи Евстафия Нового (Матвея Александровича Матушкина) к подданным Российской империи.

Уважаемые подданные Российской империи!

В своем первом обращении, в своем первом программном выступлении хотел бы поднять вопрос, который видится мне ключевым для будущего нашей великой державы. Это вопрос доверия со стороны общества к власти. Доверие это, прямо скажем, невысокое. Подчас – нулевое.

В своей эпохальной речи мой предшественник Евстафий Старый вспомнил о видном политическом деятеле Афин Клисфене – сыне Мегакла и Агаристы, внуке сикионского тирана Клисфена Старшего из знатного рода Алкмеонидов. Евстафий Старый упомянул о заслугах Клисфена в обуздании тирании Писистратидов, в разгроме олигархической партии Исагора. Но, главное, отметил зримые успехи Клисфена в организации жизни афинского полиса, в развитии демократических институтов и гражданского самосознания.

В полной мере присоединяюсь к оценке, данной Клисфену Евстафием Старым. Предлагаю и дальше использовать бесценный опыт Клисфена в нашей работе на благо России. Считаю целесообразным заимствовать важную демократическую практику, введенную Клисфеном. Лидер Афин предложил изгонять из полиса лиц, которые – по мнению граждан полиса – не заслуживают доверия.