— Думаю, что колесо, — ответил Павил.

— Нет. В моём представлении это пружина, — Тайлер вытянул руки перед собой, будто что-то держал в них. — Пружина — величайшая инженерная мысль человека. Она уникальна. Способна менять свои формы, но оставаться такой же.

— Если она меняет формы, то как она остаётся…

— Приятель! — Тайлер недовольный тем, что его перебили, серьёзно посмотрел на Павила. — Пружина. Спираль, спираль, спираль. Это уникальная форма для вселенной. Магнитная индукция, завихрения, соленоид, ДНК — миллиард и одна вещь, в которых ты найдёшь эту форму. Я часами могу смотреть на то, как она растягивается, превращаясь в амортизаторный механизм или удерживающий силу. Как кинетическая энергия наполняет её, равномерно распределяясь по всей конструкции. Но если ты спросишь меня, какое это отношение имеет к объекту, к Андану или любому происходящему, то я точно отвечу тебе — никакого. — Тайлер опустил одну руку, а другую скрутил в кулак, указательный палец наводя к потолку. — Это то, о чём я часто думаю. О пружине. Как думаешь, мог бы кто-нибудь догадаться об этом?

Павил улыбнулся.

— И всё же думаю, что стоит навестить Аманду, — сказал он.

— А как же ужин? — заикаясь, проговорила Вайсс.

— Не думаю, что мы всё-таки соберёмся до прибытия инспекции.

— Интересно, а как они пристыкуются, если стыковочный отдел практически потерян? — удивлённо спросил Тайлер. — Эвакуируют через скафандры?

— Скорее всего. Да, кстати, Тайлер, что ты ощущал там? Сидя в Эверике?

— Что я ощущал? Одиночество. Большое бесхозное пространство, пустое, как и вся вселенная. Я так ощущаю себя, когда нечем заняться. Пусто внутри, — он указал пальцем на себя. — Но всё стало ещё более пустым, когда наша миссия закончилась.

— Как думаете, он уцелел? — Вайсс отодвинула поднос с едой.

— Нет, — ответил Павил.

— Никаких шансов, — подтвердил Тайлер. — Даже если он пережил полёт через слой стратосферы, не сгорев, то уже под облаками его должно было уничтожить давлением. А, насколько мы знаем, он, пускай и сделан, возможно, из плотных и крепких материалов, ныне нам не известных, он всё равно из нашей вселенной. Так что, — Тайлер посмотрел на стол перед собой, — это ничего не меняет.

— Аманда не успела взять никакой пробы, а на поверхности её скафандра мы ничего не нашли.

— Ну да, мы многое могли найти, но в итоге ничего не нашли. Ничего и не получили. А насчёт материалов… мне не нужно знать состав, я могу и визуально определить, что объект, Ками, «коробка с крыльями» или как ещё она называется, больше не всплывёт. — Тайлер посмотрел на Павила. — Или думаешь, что это временно?

— Нет, — Павил помотал головой. — Уверен, что всё слишком однозначно. Может, мотивов мы никогда и не узнаем, но ответ контакту был предельно ясен.

— Но почему? — спросила Вайсс.

— Вот именно, почему? — Тайлер закинул руки себе за шею.

Павил хотел сказать, что у него нет ответа, но он промолчал.

Аманда ничего не сказал Павилу, когда он вошёл в обсерваторию. На широкой полоске иллюминатора красовался Сатурн, но что-то важное её сердце исчезло с поверхности этого холста художника. Словно эту вещь, личную и дорогую для неё, украли. Мириться всегда тяжелее всего. Она сидела на металлическом полу, обтянутым резиновым слоем. Слёзы, бесконтрольная сила человеческой души, бежали по её щекам, унося с собой её грусть и печаль.

— Аманда? — Павил осторожно подошёл к ней, встав позади.

Её было трудно говорить. Тяжесть утраты сдавливала ей грудную клетку, мешая нормально говорить. Каждый раз, когда он хотела что-то сказать, входящий в её лёгкие воздух перекрывал всякую возможность.

— Почему он сделал это? — едва сдерживая свои эмоции, Аманда проговорила. Она пыталась дышать ровно, но у неё не получалось.

— Я…

Что он мог ей сказать? Он так часто повторял всем, и себе в частности, злополучное «Я не знаю», что оно стало для него вторым языком.

Одинокие звёзды, раскинувшиеся на миллионы световых лет, проплывали за окном. Как глаза вселенной, следившей за своими неудачливыми отпрысками.

— Он мог выжить? — сквозь слёзы спросила она его.

— Нет, Аманда, — он смотрел на её блондинистые волосы, скрученные в небрежный узел. — Мне очень жаль.

— А что, — каждое слово вырывалось из неё с боем, сквозь горький вздох, жгущего лёгкие, — а что, если вы все ошибаетесь?

— Боюсь, что… — Павил остановился на полуслове, не зная, что он мог действительно полезного сказать. — Мне очень жаль, — повторил он мантру человеческой печали.

Ему было жалко Аманду. Нет ничего более обидного, когда у тебя отбирают последнюю надежду, дав перед этим ещё один шанс.

— Знаешь, — он неуверенно усмехнулся, разделяя горечь человека, спиной сидящего перед ним, — мне пришла на ум аналогия, — Павил тихо рассмеялся. — Я уже видел подобное, когда существо пытается познать мир вокруг себя через одно и тоже действие. Видел этот паттерн, — он, едва ступая, подошёл к ней ближе. — Есть млекопитающие, которые практически слепы. Как грызуны. Они вынуждены познавать окружающий их мир через укусы. Да, есть и обоняние, но я выбрал именно то действие. Грызть, кусать. Вот, что мне пришло на ум, когда я попытался понять причину возникновения миллископических чёрных дыр. Тех, что разрушали Андан, но причинили минимум ущерба нам, людям.

Аманда обернулась. Её заплаканное лицо, с проведёнными под глазами напухшими комочками, было прекрасно. Свет, исходящий с Сатурна, освещал её, отражаясь в глазах и небольших линиях влаги, стекающей к подбородку, огибая тонкие губы. Она тяжело дышала, рывками вдыхая и выдыхая воздух.

— Разве он не искал контакта? — слетело с её губ.

— Я не знаю, Аманда, — он повторил это.

Какое-то время они смотрели друг на друга, но потом Аманда отвернулась, возвращаясь к окну иллюминатора, за которым звёздное небо сменялось небесными телами, входя в повторяющийся калейдоскоп.

Павил хотел утешить её, обнять. Он протянул руку к её плечу, но остановился. Он чувствовал себя бесполезным. Он чувствовал себя незнайкой. И он не решился. Выходя из обсерватории, он ещё раз посмотрел на Аманду, но та, склонив голову, хотела остаться наедине с собой. Вселенная не лишена иронии.

Леклерк сам вызвал его к себе. Переступая порог личных апартаментов Павил словил себя на мысли, что не знает, чего ожидать. Но в итоге всё оказалось более предсказуемым.

Мобильная постель уже была собрана и задвинута внутрь стены. Неизменный ковёр из чистого хлопка, сшитый из разной формы кусков, напоминающих диаграммы Эйлера-Венна, и ведущего к плоскому столу из стеклянной поверхности, под которой виднелись металлические конструкции, которые обволакивали оптоволоконные кабеля, уходящие под всё тот же ковёр. А за самим столом, на котором стояла безымянная бутылка спиртного с открытым вакуумным затвором, сидел Леклерк, развалившись в своём кресле. Павил был здесь впервые с момента прибытия.

— Ты пьян?

— Нет. Ну, немножко, — кучерявые волосы Леклерка были взъерошены, но на лице растянулась улыбка. — Разве уже нельзя? — Он поддался к столу, доставая ещё один пластиковой одноразовый стаканчик. — Будешь?

— Почему бы и нет? — Павил вытянул из стены собранный, раздвижной стул, выпрямляя его.

Интерактивные стены превратились в обычные офисные, словно состояли из бетона и железа. На одной из них висело изображение: фреска Рафаэля «Афинская Школа». Трёхмерные модельки действующих лиц выпирались из стены, словно имели углубление под золотистой аркой, вдали в которой виднелось голубое небо с белыми, пористыми облаками. Евклид, как всегда наклонившись, чертил что-то для своих новых учеников, Диоген прилёг на ступеньки, рассматривая свои философские идеи, а за ним, выступая на первый план, Аристотель и Платон что-то обсуждали между собой. Казалось, что картина переливается волнами, подстать мозаике, собранной из миллиона маленький частиц.

— Присаживайся, друг, — Леклерк налил в пустой стакан.