Курай всё реже и реже вспоминал своего хозяина, и уже привык к новому имени Буян, но всё равно, к себе никого не подпускал и продолжал ждать и надеяться, что он придёт за ним и заберёт отсюда. Он не мог его бросить! Не мог! Ведь они вместе прошли по военным дорогам и даже были в огромном городе, который все называли Берлин. Город жеребцу не понравился. Травы там было мало, да и та горькая и сильно пахла дымом.

Курай дремал стоя, подогнув заднюю ногу и изредка взмахивал хвостом, отгоняя назойливых мух. Перед ним проплывали картины из его далёкого детства. Вот он, ещё маленьким жеребёнком, бежит по широкой степи, и прохладный ветерок гладит его бока. А вот огромная река и он стоит по колени в воде и не может напиться, и кто-то очень знакомый зовёт его к себе.

Он очнулся. На улице громко спорили, люди приближались, и жеребец услыхал знакомый голос:

– Мне сказали, что он здесь. Я с ним пол войны прошёл. Он мне как…

Дончак рванулся к выходу, но две, блестящие цепи держали его намертво. Он ударил задними копытами по двери и громко, призывно заржал.

– Курай, я здесь! – Майор, Иван Подопригора вбежал в конюшню. – Вот ты где. Я нашёл тебя.

Председатель колхоза Аркадий Петрович, вошёл в конюшню и остановился. Жеребец, который никого и близко не подпускал к себе, стоял тихо и, уткнув голову в грудь майора, странно урчал, а тот прижался к нему и что-то тихо шептал на ухо, а по щеке медленно катилась слеза.

Весной, 1944года, при освобождении Одессы и Одесской области шли ожесточенные бои и, отступая под напором советских войск, фашисты бросали не только оружие, но и технику. А уж боеприпасов было брошено неисчерпаемое количество. И в степи, и в лесозащитных полосах валялись патроны, гранаты, мины, снаряды. И даже нам, «детям Победы» хватило этого «добра».

В одном, небольшом селе, Озёрном, за околицей лежала огромная, немецкая авиабомба. Коричневая, по бокам от ржавчины и вытертая до блеска сверху. Весом если не тонну то 500 кг. точно. Бомба была (как сейчас говорят) полностью упакована. Два раза в неделю, среду и субботу, сюда из ближайших деревень приходила молодежь на танцы. Так и говорили: Завтра танцы на бомбе. Когда все собирались, гармонист как бы нехотя, важничая, садился на неё посредине, а по бокам усаживались две крали и, растягивая меха, перебирая лады, маэстро играл вальс, танго, фокстрот и так далее. Веселье заканчивалось обычно мирно, без драк, где-то около часу ночи. Трудно сказать, сколько бы это продолжалось, но как всегда вмешался его Величество Случай. Где-то в 1957 году партия объявила кукурузу королевой полей и оной засеяли всё что могли, а для её переработки и хранения начали строить заводы. Один такой завод начали строить и у нас. А для строительных нужд, песок брали в степном карьере за нашим селом, в сторону Мигаево. Песок был отменный, ярко-жёлтый кварц в солнечных лучах горел как золото. Экскаватор брал его ковшом снизу, а сверху пласт за пластом осыпался новый слой. Однажды, когда обрушился новый пласт песка, на срезе показалась огромная авиабомба. Через мгновение она медленно сползла вниз, и из рыхлой кучи песка, торчал только стабилизатор. Приехали сапёры, приказали выгнать экскаватор и рванули её прямо на месте.

– Ну чё, испугался? – спросили они машиниста.

– А чего её боятся – ответил тот – у нас такая в Озёрном лежит, на ней танцы всегда играют. Сапёры опешили, какие танцы на бомбе? Приехали, увидели, увезли и взорвали. Председатель сельсовета и председатель колхоза получили от вышестоящих товарищей по полной программе, а на месте бомбы были вкопаны лавочки. Но вот незадача, на танцы больше никто не приходил. Говорят, что иногда вечерами там играл одинокий гармонист, но желающих танцевать не было. Не было бомбы.

Лесничий Кардамычёвского леса, Иван Рябоконь, ехал на свою заимку. Погода была солнечная, морозец градусов 15, настроение отличное. Весело бежала, ёкая селезёнкой, каурая лошадка, легко скользили небольшие сани с бесценным своим грузом, который призывно плескался в двух молочных бидонах. Они были аккуратно укутаны ватным одеялом и укрыты от завистливых глаз, свежим, душистым сеном. Дорога шла сначала по степи, потом через замёрзшую речушку Кучурган и вошла в лес. Скрипел снег под полозьями, пахло лошадиным потом, тихонечко и как-то мелодично, позванивали бидоны. И в предчувствии скорого отдыха, лесничий запел хрипловатым голосом, знакомую до боли ему песню:

– Эх, дорожка, фронтовая, не страшна нам бабёнка любая.

Уже прошло 12 лет после Великой Победы, а ему всё ещё снились немецкие мессеры, взрывы бомб, и нелёгкие, фронтовые дороги. Прибыв на место, он сначала выгрузил кадку, за ней котёл, потом две фляги с брагой, занёс всё это в избушку и растеряно остановился. Не было змеевика! Ругая себя, на чём свет стоит, вылил брагу в кадушку, а пустые фляги бросил в сани и, хлопнув дверью, заторопился домой. До деревни было километра четыре и как не торопись, а время идёт. Возвратившись назад, к зимовью, Иван увидел, что дверь в избушку открыта, но не придал этому большого значения. Не спеша распряг лошадь, завёл её в конюшню, бросил сена в ясли и с приличной охапкой дров вошёл в избушку. То, что он увидел, не входило ни в какие планы. На полу, вокруг пустой, (как потом оказалось), кадки, лежали, в шикарных шубах, мертвецки пьяные три волка. Один лежал на спине, раскинув лапы в разные стороны, другой на боку, а третий, наверное, вожак, лежал на животе, вытянув задние ноги, а передними обнимал кадку и прижав к ней голову. Такой подлости от хищников Иван не ожидал и в начале, даже растерялся, но после войны, за шкуру волка, на приёмном пункте, давали тысячу рублей, а зарплата у лесничего была всего триста двадцать, и он сразу же сообразил свою выгоду. Не откладывая дело в долгий ящик, «раздел» серых халявщиков до «нижнего белья» а через несколько дней, в субботу, поехал в Одессу на привоз, где старый еврей, дядя Сеня, принимал от охотников шкуры разных зверей, от сусликов до медведей. Но медведей в Одесской области никогда не было, а шкурки сусликов его мало интересовали и дядя Сеня, прямо, скажем, скучал. Хотя скучать на Привозе, в принципе, невозможно.

Одесситы говорят: Париж – это не Одесса, вот Одесса – это Париж! А если Вы были в Одессе и не были на Привозе – значит, Вы нигде не были. Вдруг старый еврей встрепенулся, он почувствовал свой интерес, как только лесничий вышел из вагона. Нет, дядя Сеня не был жуликом, Боже упаси! Он просто был одесситом, и ещё не видя нужного себе человека, уже кое-что за него знал. Он тут же достал ворох старых накладных, и в ожидании клиента, начал внимательно их изучать, а когда в конторку вошёл лесничий, то было такое ощущение, что именно сейчас решается судьба мира.

– Здравствуйте – Иван подошёл к стойке, за которой, с озабоченным видом сидел Сеня. – Вы принимаете волчьи шкуры?

– Волчьи шкуры? Вы что, серьёзно? – Старый еврей с сожалением оторвался от важных бумаг.

– Ну да, а шо?

– Тогда удивите нас.

Иван снял с плеч увесистую котомку, развязал её и начал доставать шкуры. Опытный глаз приёмщика сразу увидел свой интерес.

– Что-то я не понял, а Вы как их взяли? – спросил Сеня, рассматривая шкуры – никаких следов стрельбы, капкана или петли.

– Сима! – Позвал он жену, которая частенько заменяла его. – Иди, посмотри на этого волшебника.

– А что, таки хорошие шкуры – сказала Сима. – И стоило меня звать?

– А ты спроси, как он их взял!

– Ой, не морочь мне голову, я, что работник ОБХСС?

.-Когда ты спрашиваешь за деньги, я думаю, что таки да, – парировал он.

– Ладно, мне некогда. – Сима вышла на улицу, а Сеня начал расспрашивать лесничего про его жизнь, за удачную охоту, а тот, по простоте душевной, рассказал какой урон нанесли ему волки.

– Вы знаете, товарищ Рябоконь, я Вас очень уважаю, но я бедный еврей и мне не нужен этот гембель.