Стояли белые ночи. Как-то в полночь часовой у парка боевых машин увидел, что к танкам кто-то идет. Оказалось, знакомый командир орудия. Танкист объяснил, что завтра будет инспекторская поверка, а у него не вычищена пушка. Вот он и решил ее почистить. Часовой пропустил. Боец забрался под брезент, укрывавший машину, и начал работу. Через некоторое время в танке раздался взрыв. Взрывной волной сорвало брезент. Позднее следствие установило, что артиллерист в танке закурил и, не глядя, положил папиросу на гильзу. Тлеющий окурок прожег промасленный картон, закрывавший порох, и гильза взорвалась. Танкист погиб. Хорошо еще, что не сдетонировали остальные боеприпасы.

Мы прогуливались недалеко от расположения части. В небе летел истребитель. Это был «томагавк», поставляемый нам из Америки. Следом появился «мессершмитт». Вдруг наш летчик, без какой-либо видимой причины, выбросился на парашюте, а брошенный самолет стал падать. На место приземления парашютиста выехала санитарная машина. Скоро она вернулась. На носилках лежал высокий красивый парень лет девятнадцати. Он неудачно приземлился на дерево, ударился и сломал ногу. На вопрос, почему он бросил свой самолет, парень ответил, что испугался. Летчика увезли в госпиталь. После лечения его ждал трибунал и, в лучшем случае, штрафбат. На другой день мы сходили на место падения самолета. Набрали проводов, их всегда не хватало нам для подключения аппаратуры. Провода с американского самолета были хорошие, в незнакомой нам изоляции. Такого качества провода в нашей промышленности появились лишь в 1960 году.

Из Карелии, после отдыха на станции Кямяря, нас решили эшелоном перебросить под Нарву. Подогнали состав. Как всегда, танки поставили на платформы, а колесные машины закрепили между платформами. Ожидая отправления, мы стояли около машины. Вдоль состава шла молоденькая железнодорожница, совсем девчонка, проверяла сцепку. Мы посмеялись: «Смотри, мол, не сломай что-нибудь!». Она шутку не приняла, сердито огрызнулась и, осмотрев сцепку, пошла дальше. Стемнело. Я забрался в кабину, прилег на сидение и уже почти заснул, когда послышался гудок паровоза. Состав дернулся и медленно тронулся вперед. И вдруг я почувствовал, что проваливаюсь вниз. Вскочив, увидел, что передняя часть машины свалилась на рельсы, а задняя продолжала стоять на отъезжающей вместе с поездом платформе. Передние колеса запрыгали по шпалам. Я открыл дверь кабины, пытаясь выпрыгнуть, но это было опасно. На перроне засвистели железнодорожники, замахали фонарями. Состав остановился. Только я успел выскочить из кабины, как поезд дал задний ход. Передние колеса развернуло и начало обдирать о перрон. Наш шофер Борисов, вскочив на подножку, пытался выровнять колеса. Опять раздались свистки, и состав встал. Нагнали солдат. На руках подняли машину и сняли с платформы. Борисов подравнял погнутую тягу, сел за руль и погнал радиостанцию на перрон. Расцепившийся эшелон соединили. Машину поставили на прежнее место, закрепили, и состав тронулся в направлении Нарвы.

На следующий день, на рассвете, проехали вдоль залива в районе Лахты. Увидели родной Васильевский остров. Состав шел по окружной железной дороге. Миновали Охту, пересекли Московский проспект у здания райсовета и по Балтийской ветке прибыли в Сланцы, небольшой городишко на западе Ленинградской области. Через несколько дней перебрались на плацдарм на западном заболоченном берегу реки Нарвы. Захвачен он был еще весной. Сейчас на этом месте плещутся воды Нарвского водохранилища. Болотистые дороги в этих местах саперы вымостили жердями, уложенными поперек друг к другу. Если ехать по такой дороге на машине, то может вытрясти всю душу. В честь ленинградских улиц старожилы плацдарма называли эти трассы «Невским проспектом» и «Садовой улицей».

В конце июля сосредоточенные на Нарвском плацдарме войска перешли в наступление. Стояла задача отрезать и взять город Нарву и, вырвавшись на оперативный простор, освободить Эстонию. Поначалу дело шло хорошо. Немцы отступали. Мы вылезли из болот. Смогли посмотреть на Нарву. Справа от нас виднелся маленький городишко с небольшими одноэтажными домами. Сразу за Нарвой возвышалось три высоты, так называемые «Голубые сопки». Две из них, 60 и 70 метров, были захвачены нашими войсками с ходу, а высота 90 метров осталась у врага. Несколько попыток взять ее были неудачны. На высоте было много глубоких бетонированных колодцев. Немцы прятались в них, пережидая артподготовку, а потом поднимались наверх и отбивали атаки. Майор Примаченко поставил командиру первой роты задачу взять высоту, обещая представить за это к званию Героя Советского Союза. Рота ворвалась на высоту и стала ее утюжить. Но поддержки танкам со стороны пехоты не последовало. Командир роты запросил помощи. Примаченко велел продержаться еще немного. Мы по своей рации тоже говорили, чтобы они держались. Одна за другой умолкали рации танкистов. Дольше всех держались ротный и еще один танк. Ответив несколько раз, Примаченко перестал отзываться на их призывы. Наконец все танки умолкли. Высота осталась у противника.

Поздно вечером перенесли КП на станцию Аувере-Яам, неподалеку от Голубых сопок. Станции, как таковой, не было. Не осталось ни одной постройки. На рельсах стояли две пустые платформы. Трунов установил рацию в мощном блиндаже, метрах в трехстах от станции, и держал связь с танками. Мы поставили машину недалеко от платформ. Рядом стояла 76-мм пушка. Мимо проходил к переднему краю взвод пэтээровцев. Только начали разворачивать станцию, как на нас обрушился шквал снарядов. Выскочив из машины, бросились к платформам. Под ними уже не было свободного места. Все места были заняты артиллеристами и пэтээровцами. Мы залезли на солдат сверху. Началась ругань. Но нам-то тоже надо было укрыться, хотя платформа защищала только сверху, а с боков все было открыто. Обстрел усилился. По нам били прямой наводкой. Выстрел, и тут же разрыв. Свиста снаряда не было слышно. Когда обстрел прекратился, то оказалось, что мы свободно лежим между шпалами. Каждый выкопал себе, вернее, выскреб, ямку, чтобы спрятать хотя бы голову. Сели. Закурили. Снова начался обстрел. Все опять легли на свои места. Осколки звякали по платформе. Наконец обстрел стих. Через некоторое время мы услышали голос Трунова: «Радисты здесь?». Я ответил: «Вовка, мы здесь. Залезай к нам скорее». Он забрался к нам и спросил: «А чего это вы под платформой?». Мы рассказали, как противник лупит по Аувере. «Николай, у меня в блиндаже на рации аккумулятор сел. Надо заменить. Кто пойдет?» Мне жуть как не хотелось вылезать, а послать кого-то другого было неудобно. Скажут: «Вот, мол, сам сидит, а мне идти». «Подожди, — говорю, — сейчас сходим». Он выкурил еще папиросу: «Николай, надо идти. Сейчас поверка связи будет». Не хотелось, но пришлось вылезать. Выбрались из-под платформы, зашли в машину. Вытащили из-под стола аккумулятор. Он был пробит осколком. Володя стал осматривать машину. Обнаружил еще несколько пробоин в фургоне. Я достал другой аккумулятор и стал торопить Володю. Наконец Трунов закончил осмотр машины, и мы пошли. До блиндажа нужно было идти по дороге, проходящей вдоль небольшого озера. Ровное место. Спрятаться негде. Я почти бежал, не чувствуя тяжести аккумулятора. Володька же шел вразвалочку. Я удивился его смелости и спокойствию. Наконец спустились в блиндаж. Заменили аккумулятор. Володя провел поверку связи с танкистами. Была половина двенадцатого ночи. Передавали последние известия. Мы переключились на них. В этот день 27 июня 1944 года прозвучали пять приказов Верховного Главнокомандующего. Это был единственный день за всю войну, когда в Москве прогремели пять салютов в честь освобождения городов — Львова, Даугавпилса, Шауляя, Станислава (теперь — Ивано-Франковск) и Белостока.

Пока слушали известия, за стенами блиндажа несколько раз раздавались глухие разрывы снарядов. Вошел лейтенант — водитель танка. Его вызвали, чтобы заменить погибшего танкиста. Войдя, лейтенант громко крикнул: «Кто меня вызывал?!». Начальник штаба ответил, что это он его вызвал. Лейтенант снова закричал: «Кто меня вызывал?!». Выяснилось, что он контужен и ничего не слышит. Пришлось его отпустить.