Мы выскочили из общей колонны и окольными путями пробрались на перрон. На путях стоял длиннющий состав из товарных вагонов. Все они были битком забиты людьми. Мы побежали вдоль состава, пытаясь забраться в какой-нибудь из вагонов. Вдруг из открытых дверей теплушки высунулась чья-то рука, и меня с еще одним парнишкой втянули внутрь. Я протиснулся к стенке и пристроился на какой-то балке возле окошка. В это время поезд тронулся, и мы без остановок помчались к Ленинграду.

В город прибыли ночью. На вокзале дождались окончания комендантского часа и в шесть утра добрались до дома. Через несколько часов прибыли и остальные наши товарищи. Больше ездить на оборонные работы нам не хотелось.

30 августа пала Мга, и последняя железная дорога, связывающая город со страной, была перерезана.

А немец к этому времени вплотную подошел к городу. Уже слышен был гул артиллерийской канонады. В газетах пытались объяснить это испытанием новых орудий.

В какой-то момент враг прорвался к Средней Рогатке, но его удалось отбросить за Пулковскую высоту. А в Стрельне и Автово уже хозяйничали немцы.

8 сентября 1941 года Ленинград оказался в блокаде. Участились воздушные налеты. Начались артобстрелы. Однажды, вернувшись домой, увидел, что весь двор засыпан битым стеклом. На пятом этаже в стене зияла пробоина от разорвавшегося снаряда. Хорошо, что никто не пострадал. Один осколок влетел и на нашу кухню. Разбитые окна сразу заколотили фанерой, но вскоре нашли и вставили стекла.

В тот же день, во время сильнейшего налета фашистской авиации, в южной части города поднялся высокий столб черного дыма. Взбежав на верхние этажи дома, мы увидели за Измайловским проспектом бушующий пожар. Горели Бадаевские склады, расположенные вдоль Московского проспекта. Там хранились основные запасы продовольствия для города, в том числе сахар. Через пару месяцев уничтожение Бадаевских складов тяжело скажется на жителях Ленинграда.

10 сентября поздно вечером, когда мы уже спали, Мария Соколова разбудила нас стуком в дверь. Мы выбежали во двор. Там было светло, как днем. Горели новостройки окружавших нас заводов. Полыхал дворец культуры имени Кирова. За проходной «Электроаппарата» был небольшой склад с какими-то трубами из прессованного картона. Там тоже был пожар. С отцом и другими мужчинами разбросали и погасили трубы. Несколько зажигательных бомб были сброшены с чердака нашего дома. Не было слышно отбоя тревог. Снова и снова раздавались гудки заводов, извещавших о новых налетах. Так длилось до самого утра. В эту ночь в саду Госнардома сгорели знаменитые Американские горы, а в зоологическом саду погибла слониха Бетти.

Сестра отца тетя Паня работала в «Лентрамвае» ремонтником. Мы с Павлом Соколовым решили устроиться к ней в контору. Взяли нас с удовольствием. Мужчин, кроме двух стариков, там не было. Все ушли на фронт. Наше подразделение, 7-я дистанция пути, располагалось в полуподвальном помещении на углу Садовой и Большой Подьяческой улиц.

Работа была несложная, но тяжелая. Приходилось менять рельсы, гнуть их по шаблону, сверлить, забивать костыли, подбивать под шпалы щебенку. Чтобы не прерывать днем движение, менять рельсы приходилось чаще всего в ночную смену.

Начальство направило нас с Павлом в только что созданную бригаду для восстановления разрушенных трамвайных путей. Подразделение находилось на казарменном положении. База размещалась в полуподвальном помещении на Колокольной улице, напротив Стремянной, рядом с Владимирским собором. Поначалу выезды были редки. Но вскоре интенсивность налетов увеличилась.

Как-то днем прозвучал сигнал тревоги, застучали зенитки, и сразу началась бомбежка. Бомбы ложились где-то совсем рядом. Пол дрожал от взрывов. Нам с Павлом захотелось посмотреть, что делается на улице. Мы приоткрыли дверь. Снаружи раздался мощный взрыв. Дверь тут же захлопнуло взрывной волной, а наши глаза засыпало известкой. Мы решили спуститься в подвал. Там молодая женщина, она работала у нас шофером, впала в истерику. Ей казалось, что бомба уже падает на наш дом, и всем нам пришел конец. Ее пытались успокоить, но она продолжала рыдать и причитать. Слушать это было невыносимо. Мы поднялись наверх. Вышли на Стремянную улицу. Все было в дыму и пыли. Одна из бомб попала в соседний жилой дом. Он горел. Дружинницы выносили и выводили оттуда пострадавших. Другая фугасная бомба попала в трамвайный путь. Искореженную взрывом рельсу забросило на крышу соседнего дома.

Нас срочно вызвали на базу. Надо было приступать к работе. На этот раз ехать никуда не пришлось. Трамвайные пути были разрушены здесь же, на проспекте Нахимсона, сейчас Владимирский проспект, прямо напротив Владимирского собора. Три бомбы попали точно в рельсы. Огромные воронки тянулись вдоль проспекта. Большой участок пути оказался разрушен. Прихватив инструмент, мы приступили к работе. Грузовые машины начали подвозить гравий для засыпки воронок. Следом доставили шпалы и рельсы. Работа закипела. На продолжавшиеся один за другим воздушные налеты мы не обращали внимания. В шесть часов утра, к открытию движения, все было восстановлено. Уставшие, но с чувством выполненного долга мы отправились отдыхать.

Наступили холода. Сократились нормы выдачи продуктов по карточкам. Стало ясно, в «Лентрамвае» долго не протянем. Мы с Павлом решили увольняться. Нас не хотели отпускать, работать было некому. Пришлось принести документы, что идем учиться, и, действительно, мы поступили в топографический техникум. Он находился на улице Рубинштейна, около Пяти углов. Это было одно из немногих учебных заведений, где еще продолжались занятия.

В это же время мы с Павлом побывали на спектакле в театре оперетты, единственном театре, работавшем в городе.

Поначалу мы довольно старательно занимались в техникуме. Но с каждым днем становилось все труднее. Ударили морозы. Паек уменьшился. Начались перебои с транспортом. Часто в техникум приходилось ходить пешком, а путь с Васильевского острова до Пяти углов немалый, почти семь километров. Учебу пришлось бросить.

Мать продолжала трудиться на хлебозаводе. Там пекли хлеб, сушили для армии сухари. К зиме и отец устроился на хлебозавод кочегаром.

В октябре Соколовы эвакуировались к себе на родину, в Калининскую область.

8 ноября немцы взяли Тихвин и создали второе кольцо окружения. Подвоз продуктов в город почти совсем прекратился. Кое-что доставляли воздушным путем. По карточкам ничего не выдавали. Мы начали доходить. С едой стало совсем плохо, зато с теплом был полный порядок. У нас в комнате была печь. Дров хватало. Кругом разбирали на дрова деревянные дома. Родители наедались хлебом на работе, и дома старались не кушать. Но продуктов все равно не хватало. Из муки, получаемой по карточкам, мать делала лапшу и в большом двухведерном котле варила суп. Когда половину супа съедали, ставили самовар и кипятком доливали котел. Получалась мутная похлебка, казавшаяся нам неописуемо вкусной. Как-то нес я с кухни самовар, но сил не хватило, и уронил его. Хорошо, не ошпарился. Я разревелся от обиды, что настолько ослаб. Родители решили, что надо попытаться и меня устроить на хлебозавод.

К декабрю дед совсем отощал. Он перестал подниматься и вскоре умер. Отец сумел достать гроб. Деда положили на санки и повезли отпевать на Петроградскую сторону на проспект Добролюбова в Князь-Владимирский собор. Волокли санки втроем. Мать и отец впереди, я подталкивал сзади. После отпевания отвезли дедушку на блокадное кладбище. Оно располагалось напротив старого Смоленского кладбища, на противоположном берегу реки. Похоронили. Поставили крест. После войны я пытался найти могилу, но не смог.

Водопровод в городе уже не работал. Сначала за водой ходили на Неву. Напротив Горного института были прорублены проруби. Потом посреди 23-й линии, напротив детской больницы, прорвало трубу. Образовалась ледяная воронка. Там и стали брать воду. Проливаемая вода замерзала. Получалась ледяная гора. Люди забирались на нее, набирали воды, спускаясь, часто падали. Но все же водой город был обеспечен.