Утром 24 апреля 1942 года над городом разнесся сигнал воздушной тревоги. Начался сильнейший налет немецкой авиации на Ленинград. Была Страстная суббота накануне Пасхи, а получилась страшная суббота. Мы возили на тачках каменный уголь в кочегарку, когда раздались тревожные прерывистые гудки заводов и застучали зенитки. Через некоторое время послышались взрывы бомб. Дальше было что-то ужасное. Земля качалась. Кругом все грохотало. Мы такого еще не видели и не слышали. Позднее узнали, что в этот день фашисты пытались уничтожить военные корабли, стоявшие на Неве. Основной удар был направлен на флагманский корабль — крейсер «Киров». Он был пришвартован неподалеку от нас, у набережной напротив церкви на 15-й линии. Крейсер отбивался всеми орудиями. Огонь вели даже орудия главного калибра. Было сбито несколько вражеских самолетов. Но один бомбардировщик все же прорвался, спикировал почти до палубы, сбросил бомбу и тут же упал сбитый в Неву. Бомба попала в трубу и разорвалась внутри корабля. К крейсеру подогнали машины. На них увезли большое количество убитых и раненых моряков. Ночью крейсер «Киров» отбуксировали к Адмиралтейству и замаскировали, а на старое место поставили транспортное судно «Сибирь». На другой день налет повторился. В «Сибирь» попала бомба, и судно легло на бок у самого берега, а крейсера «Киров» и стоявший у Летнего сада «Максим Горький» вместе с другими кораблями Балтийского флота продолжали громить врага. Сейчас на Морской набережной Васильевского острова сооружен памятник в честь крейсера «Киров». Там установлены башни главного калибра знаменитого корабля.

Приближалось время призыва в армию. Нас, допризывников, взяли на всеобуч. Каждый день утром мы шли на Большой проспект в клуб Балтийского завода, после переименованный в Дом культуры имени С. Орджоникидзе. В клубе проходили занятия по строевой подготовке. Мы изучали винтовку, стояли в карауле, строем ходили обедать на 22-ю линию в столовую Горного института. Через месяц сдали экзамен на стрелка. Нас стали оставлять на вторую очередь обучения, подготовку автоматчиков. Меня вызвал начальник курсов и спросил, правда ли, что я работал на хлебозаводе. Когда я подтвердил это, он поинтересовался, прокормлюсь ли я, если меня отпустят со сборов. Я сказал: «Да». Так я снова оказался на хлебозаводе. На этот раз меня определили грузчиком на автомашину. Это была не работа, а мечта. На полуторатонной машине мы с шофером разъезжали по городским базам. Получали растительное масло, солидол, другие материалы. Тяжело было грузить соль. Потом долго щипало тело. Муку на завод привозили другие машины, а пустые мешки на мельницу имени Ленина отвозили мы. Это было любимое дело. На мельнице приходилось долго ждать очередь на разгрузку. Можно было полежать на мешках, греясь на весеннем солнышке. К машине сбегались местные мальчишки. Забравшись в кузов, они собирали комочки муки, присохшей к мешкам, и складывали их в висящие на шее мешочки. А мы приглядывали, чтобы они не слишком свирепствовали и не очень тормошили мешки.

Директор завода решила съездить в Токсово. Там на озерах бригада заводских рабочих ловила рыбу. Среди них был и мой отец. Рыбы было немного. Хватало только бригаде да начальству. Директор решила проверить, как идет работа. Надеясь, что с директором обыскивать не будут, я прихватил для отца буханку хлеба и засунул ее в противогазную сумку. Действительно хлеб удалось провезти, но по дороге в Токсово что-то случилось с машиной. Когда ее отремонтировали и подъехали к поселку, наступила ночь, и с нею комендантский час. Нас задержал патруль. Доставили в местную комендатуру, где и продержали до утра. Все это время я опасался, чтобы не обнаружилась злополучная буханка, но обошлось. С отцом увиделись, а в скором времени бригаду ликвидировали.

В августе 1942 года пришло время призыва в армию. Собрали нас, призывников, в военкомате. Комиссар держал речь: «Не хотелось нам, — говорил он, — брать на фронт вас, мальчишек. Но ваши отцы и старшие братья не сумели остановить врага, допустили его до города. Придется теперь вам бить врага. Надеюсь, что обратно паспорта будете получать в Кенигсберге».

Начали проходить комиссии. Медицинская комиссия признала меня годным. На мандатной комиссии спросили, в каких войсках хочу служить. Я этот вопрос уже обдумал. В авиации собьют. В артиллерии придется пушки на себе таскать. А про танки в то время говорили, что их и снаряды не берут. Действительно в 1942 году танки КВ пробивались только при прямом попадании тяжелого снаряда. Я и заявил, что хочу в танкисты. Возразил председатель комиссии: «Если бы ты был шофером или трактористом, — сказал он, — тогда можно бы, а так не подходишь». Но вмешался военком района, старый танкист капитан Бармашов, потерявший на Финской войне глаз. Он сказал, что в танковых войсках нужны не только водители, там нужны и грамотные люди. А у меня как-никак было девять классов, и меня зачислили в танкисты. Вручили повестку, когда явиться подстриженным, с ложкой и кружкой. Необходимо было сдать продовольственные карточки, но я решил их не отдавать, пусть родители хоть на неделю получат продукты.

В назначенный день пришел на призывной пункт, все в тот же клуб Балтийского завода. Родители проводили, поплакали. Нас построили, стали проверять. Подстрижен, ложка с кружкой есть, а справки о сданных продовольственных карточках у нескольких призывников не оказалось. «Выйти из строя и через три дня явиться со справкой»: вернулся домой. Мать в слезы: «Вот попадешь теперь в пехоту или в саперы», но отец спокойно сказал: «Ничего, день минешь — год живешь». Он пошел в жилконтору и за пайку хлеба получил справку, что карточки украдены. Накануне отправки мать взяла у меня бумажник, где хранились документы, и пришила внутри медный крестик, сказав: «Пусть Господь тебя хранит». Всю войну и до сих пор остается этот крестик у меня в бумажнике. Всякое пришлось пережить, побывать в разных передрягах, но, слава Богу, я остался жив и здоров.

Через три дня опять слезы матери, и я снова прибыл на призывной участок. В этот день шел набор в саперы и связисты. Мы гадали, куда попадем. Павел Карпеко, тоже одно время работавший на хлебозаводе, пошел в разведку. У знакомой девушки, секретаря комиссии, он узнал, что мы зачислены в радисты. О радио, кроме репродуктора, я тогда и понятия не имел.

Нам объявили, что будем учиться в Ленинградской военной школе радиоспециалистов. На трамвае доехали до Советского (Суворовского) проспекта. Зашли во двор военного училища связи. Расположились на газонах. Со всех районов народу набралось много. Вызывали в помещение. Заполняли анкеты. Переночевали на полу в каком-то большом зале. Утром получили обмундирование. После завтрака нас отправили на Финляндский вокзал и дальше на поезде в Левашово. Там курсантов построили в колонну и повели в Осиновую рощу, в филиал училища. Разместились мы в сарае с двухэтажными нарами.

Сразу начались занятия. Изучали уставы. Занимались строевой подготовкой. Много внимания уделялось радиотехнике. Некоторые курсанты никак не могли понять, как радиоволны проникают через стены зданий.

Но главное — прием на слух и передача на ключе. Для начала учились отличать точку «ти» от тире «та». Начали изучать буквы. Сначала простейшие: е — ти; т — та; м — та, та; а — ти, та. Затем более сложные. Некоторые буквы звучали как словосочетания.

Буква «Б» — та, ти, ти, ти — звучит как «дай закурить». «Ф» — ти, ти, та, та — «тетя Катя». Цифры почти все переводились на словосочетания: 2 — ти, ти, та, та, та — «я на горку шла»; 3 — «идут радисты»; 4 — «скоро будет пять с протяжными пять»; 5 — «скоро будет пять с коротким пять»; 6 — «дай закурить»; 7 — «дай, дай закурить». Так было проще и быстрее запоминать.

С увеличением скорости передачи на ключе многие перестали успевать записывать принятый текст. Не успевавших отсеивали. Был у нас курсант Швец. Весельчак и балагур, по профессии гужбан, ломовой извозчик. Образование пять классов. Его отчислили первым, перевели в дизелисты. У меня учеба шла неплохо. Здесь же, в Осиновой роще, мы приняли присягу.