Через три дня в полк прибыли еще два товарища из нашего взвода — Николай Индюков, 1922 года рождения, и Костя Сухарев. Оба с Московской заставы. Они и из нашего расположения могли рассмотреть свои дома на Благодатной улице. Ребята были зачислены в экипажи броневиков БА-10, но должны были работать на нашей станции, на связи с танкистами.

Вчетвером нам стало веселее. Да и скучать особо было некогда. Постоянно расчищали снег вокруг машины, ходили в наряд. Во время дежурства нас чаще всего назначали посыльными при штабе. Приходилось разносить документы командирам рот, вызывать нужных людей в штаб. При этом мы знакомились с командирами. Это помогло в дальнейшем держать с ними связь в бою.

31-й Отдельный гвардейский танковый полк прорыва был сформирован 25 ноября 1942 года, незадолго до нашего прибытия. Две роты были взяты — из 1-й краснознаменной танковой бригады, еще две из резерва. В полку по штату числились 214 человек и 21 танк. Это были тяжелые танки КВ («Клим Ворошилов»), с 76-миллиметровой пушкой и двумя пулеметами, один находился в башне, другой — у стрелка-радиста. Это были прекрасные машины. Экипаж состоял из пяти человек. Перед боем танкисты заполняли боеукладки и дополнительно клали унитарные (соединенные вместе снаряд с гильзой) снаряды на днище машины. Командир, артиллерист и заряжающий, находясь в башне танка, уходили в бой, стоя на снарядах, и расстреливали их в первую очередь. Зато снарядов в бою не жалели.

Механик-водитель и стрелок-радист размещались в передней части танка. У них был свой люк, хотя порой приходилось выбираться и через люк в башне. Имелся еще аварийный люк в днище танка, но им пользовались редко.

В одной из машин находился экипаж командира полка. Остальные машины были разбиты на 4 роты. В каждой роте по 5 танков. На одном — командир роты, и у него в подчинении два взвода по 2 машины, под командой взводных.

Командир полка — майор Крайзельбурд Абрам Эльевич. Ему было 34 года. Стройный, небольшого роста, он всегда выглядел подтянутым в хорошо подогнанном обмундировании. По утрам майор выходил на крыльцо, окидывал взглядом расположение части и направлялся не в танковые роты, где, он знал, всегда порядок, а шел в роту техобеспечения, реже — к автоматчикам или к нам, во взвод управления. Но чаще всего Крайзельбурд шел на кухню. Там всегда можно было найти недостатки.

Кухня помещалась на отшибе, в дощатом сарае. Повар Сашка, солдат уже в годах, вскакивал и, натягивая белый колпак, пытался доложить, что происходит во вверенном ему хозяйстве. Майор махал ему рукой, мол, нечего болтать, показывай, чем будешь кормить танкистов. А кормежка в то время была отвратительная. Пустые щи да картошка или макароны с котлетой на второе. За пищей на кухню по очереди ходили представители от экипажей. На должности командира и водителя танка назначали офицеров. Питались они совместно с экипажем. Офицеры дополнительно получали паек, но, чаще всего, делили его на всех. Обед выдавали в котелки. В котелки наливали первое, в плоские крышки второе блюдо. Однажды я видел, как солдат, получив пищу на экипаж, зашел за сарай и рукой стал вылавливать капусту из котелков своих товарищей.

У нас на рации был свой экипаж — шофер и четыре радиста. Как-то днем ко мне подошел Трунов и сказал, что приехали наши матери. Предупредив начальника радиостанции Мусиченко, мы по знакомой дороге пошли к Дому культуры Ильича. Там нас ждали родные. Постояли, поговорили и, забрав привезенные ими гостинцы, быстро побежали обратно в часть.

Получили приказ: на базе полуторки сделать фургон для нашей радиостанции. Под руководством Мусиченко занялись строительством. Пошли на станцию Шушары. Там ломали деревянные дома. Набрали брусьев, досок, железа. Несколько дней работы — и получился довольно неплохой кузов, обшитый кровельным железом. Потом он долго верой и правдой служил нам. По бокам и спереди фургона сделали небольшие окошки. В передней части кузова — стол. На нем радиостанция 5-АК для связи вверх и танковая рация для связи с танками. Под столом — аккумуляторы и блок питания. По бокам кузова откидные скамейки. Под ними ящики для запасного имущества. Сзади, у дверей, небольшая печурка, которая не раз потом нас выручала.

При оборудовании машины я, видно, простудился. Несколько дней валялся с температурой. Шел январь 1943 года. Ко мне заглянул начальник связи Тимофеев и предупредил, что скоро полк идет в бой, а раз я болен, меня придется отправить в госпиталь. Я перепугался. Дал слово, что к наступлению обязательно поправлюсь. И действительно через пару дней был на ногах.

13 января 1943-го мы услышали далекий гул канонады, а через два дня получили приказ выдвинуться в район Шлиссельбурга. Начались бои по прорыву блокады. Войска 67-й армии уже форсировали Неву и закрепились на левом берегу. Надо было развивать успех. Настало время вводить в бой тяжелые танковые полки и бригады средних танков.

К Шлиссельбургу машины шли своим ходом. У переправы через Неву произошла заминка. Колонна остановилась. Вышли на дорогу размяться. Вдруг раздалась команда: «Воздух!». Все спрятались под машины. Стоя около нашего фургона, я пытался разглядеть высоко в небе летящий самолет. Кто-то дернул меня за ногу, и я очутился под машиной. Возмутившись, сказал, что это же наш самолет. Старшина взвода, водитель броневика Николай Емельянов, быстро меня успокоил, объяснив, что когда голову снимет, то будет поздно разбираться, наш это был самолет или нет.

Через некоторое время подошли к переправе. Через Неву по льду был проложен многослойный бревенчатый настил, выдерживающий даже наши КВ весом пятьдесят тонн. Рядом саперы уже начали возводить капитальный деревянный мост. Переправившись через Неву, мы поднялись на высокий левый берег, еще недавно занятый немцами. Повернули направо и проехали вдоль берега около километра в сторону 8-й ГЭС. Остановились в районе деревни Марьино, в сосновой роще. Никаких следов деревни не было. Сама роща была небольшая, с высокими соснами. На опушке виднелось мелколесье, а дальше шло чистое пространство, за которым возвышалось могучее здание 8-й ГЭС. Рядом стояло несколько уцелевших домов Второго городка (нынче город Кировск). Серое бетонное здание ГЭС было занято немцами. Сильно разрушенное снарядами, оно все равно оставалось мощной крепостью.

Еще недавно в роще находилась целая система немецкой обороны. Вдоль высокого крутого берега было проложено множество соединенных между собой ходов сообщения. Между ними — несколько больших землянок с крепкими бревенчатыми накатами. В одной из таких землянок мы и расположились. Здесь у нас произошла интересная встреча. К танкистам зашли соседи из танковой бригады, уже побывавшей в бою. Когда-то они служили вместе. Начали вспоминать старых друзей. Точно такой разговор показан в фильме «На войне, как на войне». Спрашивают: «А Мишка где?», — «Погиб», — «А Васька?», — «Сгорел», — «А Лешка?», — «В госпитале», — «А Петька?», — «Убит»… Редко кто из упомянутых танкистов был жив и здоров. В дальнейшем такие разговоры возникали у нас после каждого боя.

Утром мы отправились на Неву за водой. Умылись. Позавтракали. Я пошел прогуляться. На дне траншеи увидел немецкую гранату. Спустился, поднял и стал рассматривать. «Что это у тебя?» — смотрю, опять старшина Емельянов. Я с удовольствием показал находку. Он взял гранату и зашвырнул ее далеко в сторону, а потом доходчиво объяснил, что если мне своя жизнь не дорога, то надо подумать о товарищах, находящихся рядом.

Вечером работали на радиостанции. В углу гудела печка. Топили ее дровами. Дров хватало. Кругом стоял лес. Пилили небольшими полешками и в мороз круглые сутки поддерживали огонь. Иногда жгли маски от противогазов, их много валялось в лесу, или другую резину. Резина сгорала с ревом, и в машине сразу становилось жарко.

Неожиданно открылась дверь машины и наш шофер, здоровенный хохол Долгополов, сунул в печку какой-то брусок. Не успел он закрыть дверь, как из печи повалил густой, черный дым. Мы молнией выскочили из машины, оставив дверь открытой. Из проема двери выползал ровный прямоугольник дыма, лишь в стороне разносимый ветром. Прибежал перепуганный начальник связи. Оказалось, Долгополов зачем-то сунул в печь дымовую шашку. Шофер немедленно был переведен в роту техобеспечения. Когда дым рассеялся, и мы смогли войти в машину, там все было покрыто толстым слоем копоти. Много сил пришлось приложить, чтобы снять верхний слой сажи. И долго потом еще мы выковыривали копоть из разных щелей и лимбов.