Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A
В небесное стекло
С размаху свой пустил железный молот…
И молот грянул тяжело.
Казалось мне – небесный свод расколот…

«Небесный свод расколот». Эти строки он послал Блоку в Питер. Тот ответил немедленно:

«Милый дорогой друг Борис Николаевич. Твое письмо поразило меня сразу же… Лик безумия, сошедший в мир, – и притом нашего нынешнего безумия – грозил и прежде. Но знаешь ли? Он разрешит грозу и освежит. Я спал и видел холодные сны… Мы поняли слишком много – и потому перестали понимать. Я не добросил молота – но небесный свод сам раскололся. И я вижу, как с одного конца ныряет и расползается муравейник расплющенных сжатым воздухом… сваренных заживо… закрученных неостановленной машиной – а с другой – нашей воли, свободы, просторов. И так везде – расколотость, фальшивая для себя самого двуличность, за которую я бы отомстил, если бы был титаном, а теперь только заглажу ее… Как видишь, я пишу несвязно».

Может быть, и несвязно, но как выразительно. И с каким страшным предчувствием о «сваренных заживо».

К тому, чтобы писать под псевдонимом, молодого Борю Бугаева склонил его старший друг Михаил Сергеевич Соловьев, литератор, умный собеседник, издатель сочинений своего прославленного брата, философа Владимира Сергеевича. Начинающий поэт Борис живет неподалеку от Михал Сергеича и часто заглядывает к нему в гости. Говорит он много, горячо, порою путано. Михаил Сергеевич слушает его внимательно и серьезно.

«Белый цвет – символ богочеловечества. Сверкнувший белый луч мистического солнца – необходимое условие для обретения божественного ви́дения… Но как непросто к нему пробиться, – голубоглазый, светловолосый юноша танцующей, прыгающей походкой носился по комнате. – Цвет ужаса – черный. Ужас, воплощенный в бытие, – это серое. Серая пыль – ужас, путь во мрак. Мрак этот воистину мрачен, ибо слой серой пыли так толст, что сияние белизны, мерцающее на горизонте, пробиться не в состоянии. И только ритм тут может спасти».

– Ритм? – спрашивает Михаил Сергеевич. Он удивленно поворачивается в кресле, и его пенсне на мгновение вспыхивает.

«Да, ритм. Повтор. Возврат. Как в музыке – вечная погоня за новым образом и вечное возвращение. А на деле – сведение всякого образа к точке, к дыре. Дыра черна, это прокол в пространстве, это мистический провал. Сквозь черный этот колодезь старый образ мира проходит – через музыку – в новый. И – возвращается свет. Трудный, мучительный путь от вечно черного – к белому, другим словом – к новому. Недаром в «Откровении» «новый» и «белый» почти синонимы».

– Поразительно! – шепчет Михаил Сергеевич. – Это не речь, мой юный друг, у вас это действительно музыка. Бесконечная музыка. Да такая, какой мы еще не слыхивали.

«Грехопадение – великая ошибка. Она случилась благодаря смешению огненно-красного с огненно-пурпурным, и отсюда срыв… Пурпур – тот огонь Отца, которым Христос сожжет землю и который для праведных будет восторгом, а для грешных – морем огненным. И смерть, и ад повержены в пучину огня. Белый цвет – это предвкушение Христова второго Пришествия. Но белое есть лишь нечто от Христа. Лишь часть, лишь намек… Белое – человекобожеское, но еще не богочеловеческое, утешение не Святым Духом, но однако же утешение… и оно светлое, оно белое».

– Вот только сейчас я понял, – сказал Михаил Сергеевич. – Вы не просто проповедник белого. Вы и сам – Белый.

– Что?

– Как вы подписываете свои стихи?

– Пока никак. Они только сданы в печать. Но под моим, естественно, именем – Бугаев.

– Послушайте меня. Никакой вы не Бугаев.

– То есть как?

– А вот так! Вы – Белый. И не Борис вы, кстати.

– А кто же?

– Постойте… Сейчас понял… Вы – Андрей.

– Думаете?

– Не думаю, а знаю. Дальнее, дальнее эхо от Андрея Первозванного. Вы такой же туманный, такой же мистический. Такой же пришелец на нашу землю. Чуть ли не с небес. Не человек, а миф.

– Ну, это вы круто взяли.

– Я же говорю – эхо дальнее. Так что не смущайтесь.

– Все равно… Звучит сильно.

– Послушайте, это не совет, а приказ. Вы будете подписывать свои стихи, статьи и книги – а надеюсь, что книги будут – Андрей Белый. Звучит и читается красиво, но главное в ином – это новое имя больше соответствует вашему поэтическому облику.

– Погодите… – Борис все же смешался, задумался на секунду, потом вскинул голову. – Впрочем, не смею ослушаться. Мне даже нравится.

– Еще бы! – сказал Соловьев.

Патентный эксперт третьего класса

Швейцарский город Берн. Патентное бюро. Молодой сотрудник терпеливо перебирает скучные рабочие бумаги. По большей части это заявки на всяческие изобретения – упругая скрепка для бумаг, безопасная бритва новой конструкции, втулка с крылышками для ручной маслобойки, кронштейн особой прочности… В особою стопку отложены заявки серьезные – машиностроение, механизмы, приборы… Но мысли его витают в иных мирах. Это не ускользает от взгляда директора бюро.

– Молодой человек, – ворчливо говорит директор. – Прежде чем мух в окне считать, надо бы разобрать заявки, скопившиеся на вашем столе. Мы постоянно опаздываем с ответами, на нас уже жалуются.

– Да, да, господин директор, – рассеянно отвечает сотрудник. – Разумеется. Я все разберу. Можете не беспокоиться.

Директор скептически поджимает губы. Он не до конца верит подобным обещаниям.

– Вы только посмотрите, что тут написано, – восклицает эксперт второго класса Франц Нольде, удивленно вглядываясь в газету. – Взрывы бомб случились практически одновременно!

– Какие такие взрывы? – спрашивает эксперт третьего класса.

– Террористы. Один в России, другой на Балканах. Словно сговорились.

Все уже знают – в России неспокойно. На Балканах тоже несладко. Газеты накинулись на эти события. В королевстве сербов какая-то «Черная рука» безумствует, в русском царстве вообще чуть ли не революция. По улицам, размахивая шашками, скачут казаки, рабочие строят баррикады. Даже здесь, в тихой, молочной Швейцарии общественность оживилась, кто-то встревожен, кто-то озадачен, кто-то ждет перемен. Нельзя сказать, что задумчивого эксперта третьего класса политические события не интересуют. Напротив, он тут довольно отзывчив. Они его тоже тревожат, даже ранят душу. Но нечто странное происходит с его мозгами. Их кидает куда-то в сторону, в туман предельных абстракций. Он глубоко задумывается о загадке одновременности. Казалось бы, житейская чепуха, мелочь, а на самом деле все очень не просто.

Начнем с элементарного, думает он. Что, например, означает фраза «два взрыва случились одновременно»? Существует ли одновременность двух разделенных пространством событий в принципе? Или это мы ее сами воображаем? Допустим, в разных точках пространства висят часы. Но кто доказал, что все они идут одинаково? Неужели мировое время – химера?

Недавно он внимательно проштудировал сочинение австрийского физика Эрнста Маха об истинном познании. И Мах его поразил. В этой умнейшей книге сказано твердо: «Никакие понятия, если они не подтверждены опытом, не могут иметь места в физической теории…» Как же быть с одновременностью? Разве это не наша субъективная выдумка? Убедиться в одновременности можно только опытным путем. Другого способа нет. Допустим, я, наблюдая с крыши дома вечернее небо в трубу, становлюсь свидетелем двух одновременных событий – левый глаз, свободный, замечает какую-то вспышку на окраине города, а правый, который приник к окуляру, фиксирует в эту же секунду повышение светимости Марса. В моем сознании эти вспышки одновременны. Но с окраины свет долетает практически мгновенно, а от Марса идет несколько минут. Значит, в реальности вспышка на Марсе должна была произойти на эти минуты раньше, чтобы поспеть вровень со вспышкою местной. Значит, если кто-то сигналит мне с Марса прожектором, да хоть факелом, я увижу его сигнал минут через десять.

2
{"b":"664789","o":1}