Васер с нетерпением ждал, когда откроется дверь, и он сможет, наконец, обнять дорогого человека. Зарыться руками в воздушные локоны…

— …так нет, дочки-то, — сказали из-за двери с запозданием. Никто не стремился отворить ее и принять бывшего Смотрителя в горячие объятия. — В обед еще в Хаталу к тетке уехала. Захворала она, и пригляд за собой потребовала. А мы-то старые… Иди… уехала она.

— Давно уехала?

— …утром еще, до восхода.

— А когда вернется?

— Месяц можно не ждать… иди, сынок.

Васер занес руку, чтобы вновь ударить по неприступной створке, которую так никто и не озаботился открыть, и которая в другие времена оказывалась для него гостеприимно распахнутой в любое время дня и ночи.

Передумал. Сунув руки в карманы, спустился на мостовую.

А чего он ожидал?

Что после всего случившегося Роксана обливаясь горючими слезами, бросится ему на шею? Усмехнулся — дурак и есть дурак…

Вдали послышался протяжный гудок прибывающего поезда. Васер постоял еще немного, втайне надеясь, что дверь откроют и его пригласят зайти. Глупец. Он не смотрел в окна, но чувствовал на спине брошенный из-за плотных штор взгляд. Можно забыть эту дорогу.

Оставался, еще вариант, куда он мог бы податься, но уж очень не хотелось претворять его в жизнь. К несчастью, особого выбора у него больше не оставалось: все добрые знакомства, нажитые в пору смотрительства, окажутся пшиком. Не стоит даже напоминать о себе — никто не будет разговаривать с заочно похороненным человеком.

Примерно через час Васер вышел к безлюдной привокзальной площади. Она наполнится лишь вечером, когда придет время для отправления состава на восток. Суховей задувал порывами. Гнал ветки и жухлые былинки по широкой плотно подогнанной гранитной плите.

Обойдя здание вокзала с южной стороны, он вышел к грузовому сектору. Несмотря на пекло, от которого спирало дыхание и жутко хотелось пить, на присыпанной угольной пылью платформе суетились чернорабочие. Вяло перекрикиваясь бранными словцами, они разгружали прибывший с запада состав с рудой.

Васер и сам когда-то пытался зарабатывать на жизнь подобным образом, но достаточно скоро осознал, что быстрее обзаведется грыжей позвоночника и другим ворохом болячек, присущих пыльной профессии, чем сколотит на этом состояние. Предпочел и дальше чистить кошельки зевак на рынках.

Прошествовав вдоль вагонов, вышел к хозяйственным постройкам. Тут было не так людно. Схватил за руку пробегавшего мимо мальца в измазанной сажей робе.

— Виолика где? — спросил он, стараясь перекричать железный грохот. Ржание недовольных лошадей и окрики извозчиков мешались с дребезгом камня о металл. Отражались от стен, взлетая к высоким сводчатым аркам. Сливались там в безумную какофонию, среди которой становилось крайне затруднительно разобрать обычную человеческую речь.

— Хы, гром-баба эта… — ответил пацан, вырываясь. — Так работает, че. Сам не видишь? А-а-а, — протянул он, — Да ты ж одноглазый!

Чтоб его правильно поняли, ладонью прикрыл половину лица.

«Молодежь, — мысленно закатил глаза Васер, — берегов совсем не чувствует…» Остро захотелось надавать пацану по щам.

Указав на состав, где полным ходом шла выгрузка руды, мальчишка поерзал немного — возможно почувствовал, что слегка перегнул палку. Сказал, напрягая голос:

— Вон, товарняк прибыл — зашиваемся.

— Веди.

— Не велено мне от пути отклоняться! Туда иди, — махнул он в сторону противоположную той, куда рвался недавно, — у инструментального она, бумаги на выдачу готовит!

— Не пустят меня одного в цех, сам знаешь.

— А, че… Попросишь кого, кто первым выйдет. Не впервой, наверное.

— Зубы-то не заговаривай. Веди уже.

— Отпусти — хуже будет, — не сдавался паренек. Сделал попытку ударить ногой пониже коленной чашечки, но не дотянулся. — Пусти, гад — укушу!

Чтобы показать, что настроен решительно, пацан приблизился ртом к кулаку, сжавшему тонкую руку. Опомнившись, Васер встряхнул его — не ожидал такой прыти от мальчугана. Для острастки отвесил зверенышу подзатыльник.

— Бешеный, что ли?! Я тебя по-хорошему попросил.

— Худо мне будет, если с тобой к ней приду, — заканючил он. — Пусти, пожалуйста!

— Узнал, значит… — сказал Васер. — Она предупреждала?

— Она, че… — обреченно вздохнул мальчишка, размазывая грязь под носом. — Виолика.

— Выбирай — или она тебе уши надерет, или я — руку сломаю. К Виолике я тогда не попаду, но и ты месяц-два одноруким походишь. Бесплатно. А за дело только через квартал примешься, — просто сказал Васер. Некогда ему было тянуть кота за причинное место. А пацан не сахарный, не растает. Утрется, …че.

Шмыгнув носом и обиженно засопев, мальчишка потянул в сторону цеха.

Дошли они быстро. Васер помнил дорогу, хоть и проработал здесь в юности не больше четырех недель. Ничего практически не изменилось за двадцать пять лет: все те же хозблоки из плитняка и глины, и узкоколейка протянувшаяся меж них.

Дальше рельсы ныряли под ворота высокого крытого железным листом ангара. С утра до позднего вечера в нем стояла страшная духота — все выжидали, когда опустится неласковое светило, а ночью там было не протолкнуться от народа: мастера-станочники спешили выполнить двойную норму, чтобы не истекать потом днем.

Натуральная баня.

— Куда это вы? — спросил охранник на входе.

— Сахиб велел ключи принести, — не задумываясь, ответил провожатый. Мальчонка быстро соображал, что к чему.

— Ключей-то много надо? — Охранник со скепсисом оглядел пришельцев.

— Много. Один не дотащу. Вот, калеку в помощь присоветовали.

«Ладно. Пусть говорит, что хочет — лишь бы до Виолики добраться», — подумал Васер. Пацан уколол его украдкой, но не выдал — и на том спасибо. Не хотелось дожидаться заката, когда старая знакомая освободится. До срока, что обозначил Выворотень, оставалось мало времени. Он планировал провести его с пользой для дела.

Просветив колючим взглядом странную парочку насквозь, охранник потянул на себя воротину.

Из цеха пахнуло смазкой, раскаленным металлом и подгоревшим деревом. Жужжали станки, приводимые в движение маховиками. За дальней стеной пыхтела, соединенная с ними через хитрый редуктор, паровая установка. Машину не было видно, зато прекрасно слышался ритмичный перестук ее поршней. Истерично визжали заготовки, когда к ним, отсекая лишнее, прикасался твердосплавный резец.

Справа были выделены несколько помещений. Пройдя с дюжину шагов, не по возрасту смышленый паренек завел Васера в первую по ходу движения дверь.

— Вот, — сказал он, утирая сопливый нос.

— Что значит — вот? — переспросил Васер, глядя на шестерых крепких парней, которые похоже, оттрубили половину смены и, судя по робе, частично развешенной на дверцах индивидуальных шкафчиков, собирались сейчас в столовую. Война войной, а обед, как и всегда, — по расписанию.

От неожиданности Васер Лау разжал пальцы, и мальчишка тот час же отбежал от него подальше. Спрятался за спиной того из работяг, что выглядел повнушительнее.

— А ты чего, вернулся? — спросил один, скалясь во все тридцать два зуба. На темном от загара лице они смотрелись беле обычного. Смотрел он при этом только на пацана. — Тебе чего было велено?

— Да этот пристал, — растирая отдавленную руку, сказал мальчуган. — Поймал, и говорит, — показать что-то хочет. Веди, мол, в место укромное, че… Конфет сладких обещался за это дать …

Всхлипнул в сторонке, утирая рукавом самые натуральные слезы, проступившие в уголках глаз. Вот-вот, и зарыдает в голос. Ему бы в театре играть.

Мужчины теперь смотрели только на Лау. Не мигая.

«Смекалки мальчонке не занимать, — успел подумать Васер. — Талантливый. Далеко пойде…»

Мысль оборвалась безудержной руганью, булыжниками полетевшей в него со всех сторон. В тесной раздевалке сразу стало не повернуться.

Не успел даже пикнуть — налетели, скрутили, прижали к земле. В грудь уперлось колено. Чья-то мозолистая рука нащупала горло и принялась душить. Ударили пару раз по ребрам, под дых, сорвали повязку с лица.