Регви, его подруга Санна и трое их детей — Бьяшти и дочери, трехлетняя Бара и годовалая Бьёшк, — живут в одном из немногочисленных пятиэтажных домов Торсхавна. Это столица Фарерских островов, в ней проживает примерно 40 % пятидесятитысячного населения страны. Квартиру им предоставила больница, где работает Санна. Она доктор. В небольшом Торсхавне и так все близко, но больница совсем рядом, через дорогу. Там появились на свет их дочери. А вот сын родился в Копенгагене, где около десяти лет назад Регви познакомился с Санной.

Сейчас все больше молодых фарерцев учатся в местном университете, где за последние лет пять расширили список специальностей. А раньше молодежь предпочитала уезжать на учебу в Копенгаген — и не возвращаться. Там, на материке, больше людей и больше возможностей.

Население стало медленно сокращаться, и на островах решили, что пора принимать меры: нужно, чтобы у людей были причины остаться.

Регви тоже не планировал возвращаться на родину. Вообще, он даже свое первое самостоятельное путешествие совершил в самое далекое от Фарер место: «Мне был 21 год, я красил дома в своем родном городе Кла́ксвуйке, заработал денег, родители немного добавили — и я улетел в Австралию».

Потом ненадолго вернулся — и снова уехал, теперь уже учиться. Сначала Регви хотел быть психологом, но после разговора с двоюродной сестрой, изучавшей этнологию, очень заинтересовался этой наукой. Так он стал этнологом и даже преподавал в Копенгагенском университете. А на Фарерские острова вернулся потому, что у него уже была семья. Санна заканчивала обучение, а практику в последний год решила пройти на родине.

«Я очень не хотел переезжать, — говорит Регви. — Но мы переехали, ведь я не один распоряжаюсь своей жизнью. В конце концов, Фареры — отличное место. Здесь у нас много друзей, тут живут наши родители и четыре брата Санны. Единственное, я не смог тут найти работу. Этнологи точно не те специалисты, которых тут отрывают с руками». Сейчас он работает в компании, которая занимается обустройством домов: отопление, канализация, окна, двери. Говорит, что такой труд для него непривычен, но ему интересно делать что-то руками и держать в них не только книги.

Интерьер гостиной, где мы сидим и пьем кофе, тоже рассказывает о его прошлой жизни. В углу стоит диджериду́ — духовой инструмент австралийских аборигенов. На стенах — репродукции картин Фрэнсиса Бэкона и собственные живописные работы Регви, среди которых портрет французского философа Мишеля Фуко. На книжных полках — энциклопедии и справочники вперемешку с книгами Ника Кейва и Достоевского.

Регви и Санна жили вместе уже не один год и хотели детей, но это желание было абстрактным: «Они предполагались в неопределенном будущем. Я не думаю, что мы хотели их по-настоящему, хотя мы это обсуждали, конечно».

Но однажды у Санны появились обычные признаки беременности. Она купила тест по дороге в кафе. Пока Регви брал на стойке кофе, Санна зашла в туалет. «Я расплатился, пошел к столику, она выходит, кивает мне — и обе чашки падают на пол, — вспоминает он. — Когда вы узнаёте, что у вас на самом деле будет ребенок, это так странно! Это что-то абсолютно тебе чуждое: как это — ребенок? Что я с ним делать-то буду?»

Беременность они проживали вместе. Регви ходил с Санной на все консультации, курсы и семинары для будущих родителей. Он чувствовал связь с сыном на протяжении всех этих долгих месяцев. И все же, когда Бьяшти родился, Регви открыл в себе что-то совершенно новое.

«Знаете, — он как будто не сразу решается произнести это вслух, — я не сочиняю и нисколько не преувеличиваю, но, когда я в первый раз взял сына на руки, посмотрел на это новорожденное человеческое существо, моя первая мысль была такой: „Я умру. Сын будет жить дальше, а я уйду“. Такая вот происходит штука: ты понимаешь, что жизнь идет своим чередом и что она не бесконечна. Да, мы все знаем, что не бессмертны. Но только некоторые чувствуют это по-настоящему. Вот о каких вещах я думал, когда впервые держал на руках своего ребенка».

До рождения сына, признаётся Регви, он жил одним днем. Друзья, вечеринки, путешествия. «Мы делали что хотели, я делал что хотел и не чувствовал особой ответственности ни перед Санной, ни перед своей работой. А между тем я становился старше. Мне нужно было, чтобы произошло что-то такое, что заставило бы меня повзрослеть, встряхнуться, посмотреть на свою жизнь по-другому».

Рождение сына стало именно таким поворотным моментом, потому что повзрослеть просто пришлось. «Многие люди, когда их спрашивают о родительском опыте, часто говорят: „О, это было так здорово, я сразу почувствовал такую любовь к ребенку!“ Ничего подобного. Когда сын появился на свет, я… — Регви задумывается, подбирая правильные слова. — Я воспитывал в себе любовь к нему. Это была совсем не депрессия, нет, я ждал сына, все было замечательно. Но дело в том, что когда люди рассказывают, как они стали родителями, они обычно имеют в виду романтическую сторону своего опыта. А я почувствовал совсем другое. Я обсуждал это с друзьями, у которых тоже есть дети, и они говорили мне то же самое. Что совсем не чувствовали спонтанной, беспричинной любви».

Регви просто оказался перед фактом, что ему нужно заботиться о новом маленьком мужчине. «Этот опыт очень материален, ты просто должен забыть о себе хоть немного, отставить себя в сторону. Быть настоящим, сопричастным, любящим. Сначала ребенок, а потом уже ты сам. Вот что во мне изменилось: теперь я не могу делать все, что захочу. У меня есть семья, трое детей, я должен быть с ними. Иногда я не хочу всего этого, хочу быть свободным — но не могу, я же взрослый. Фантастический опыт смирения, вот что это такое».

Регви говорит, что быть активным отцом — его сознательный выбор: «Отцовство, конечно, меняет тебя как человека. Но только если ты сам этого хочешь. Я знаю отцов, которых рождение детей ничуть не изменило, потому что они не были вовлечены в их жизнь, в их воспитание».

Регви имеет в виду и собственного отца. Он был моряком, надолго уходил в рейс, возвращался на неделю-другую, а потом снова отправлялся в плавание. Когда отец оказывался дома, это был настоящий праздник, в том числе и потому, что он привозил замечательные игрушки из дальних стран. Но Регви помнит, как однажды просто его не узнал: «Мама говорит: да это же папа! Но я как-то скептически к этому отнесся».

Это до сих пор очень типичная история для Фарерских островов. Отцы надолго уходят в море, а матери — якоря, на которых держатся семьи. Они занимаются детьми и всей домашней работой. Общество здесь более традиционное, чем в остальных Северных странах. Отпуска по уходу за ребенком берет пока не очень много отцов. Суровые рыбаки и моряки считают, что не мужское это дело — менять подгузники, они добывают деньги для семьи. А большинство фарерских женщин понимают это и принимают. И считают воспитание детей своей заботой.

Но все постепенно, хотя и медленно, меняется. «Мне 37 лет, и мы уже не такие, как наши родители, — говорит Регви. — А те, кто младше нас, отличаются еще сильнее. Традиционный образ мышления сохраняется потому, что Фарерские острова изолированы от остального мира и географически, и культурно. Но благодаря интернету мир открылся всем и каждому. И еще на острова возвращаются те, кто уезжал учиться в Данию или Англию, где все устроено совсем по-другому. Поэтому так радикальна разница между поколениями».