– Отлично. Сколько мы здесь пробудем? Или переберемся куда-то, где есть потолок? Между прочим, я готовилась к “Фор Сизонс” – каблуки, шелковые платья. Если бы ты меня предупредил, что мы будем жить в походных условиях, захватила бы флиску.

– Mais non, Madame[104], у нас тут всегда четырь сезонн. На улице весна – voila! – в оранжери лето, без кондисьонэр, все стоки забиты опавшими листьями, а в стылых спальнях зима кругли год.

– Блистательно. Кстати, кому все это принадлежит?

– Одной моей знакомой паре.

– Они, должно быть, рехнулись.

– В некотором смысле так и есть. Она до безумия любит ремонтировать старые дома. А может, просто безумна. Да, пожалуй, так и есть. Совершенно сумасшедшая. Мне рассказывали, что она ездит в гости к вдовам мертвых рокеров и катается у них на лошадях. А еще скрывает свой возраст и врет, будто сама пекла кексы, хотя купила их в магазине.

Я стряхиваю воду с рук и оборачиваюсь:

– Джек, только не это.

– Что – только не это?

– Пожалуйста, скажи мне, что ты не сделал того, о чем я думаю.

– А я ничего и не сделал. Пока. Хотел купить тебе шарфик, но на Рождество проезжал мимо, увидел этот дом и подумал, что мы с тобой, ты и я, вполне могли бы им заняться. Вместе над ним поработать. Неюная красавица с шикарной фигурой, немного внимания, заботы – и она вернется к жизни. Чем не проект. Вполне можно вложиться. Я спец небольшой, но вполне могу выполнять указания женщины, которая в этом шарит.

– Шутишь? Да у меня просто времени нет жить в этой чертовой французской развалине и заниматься ремонтом.

– Нет, если ты против, я могу позвонить агенту, сказать, что нам это неинтересно, и купить тебе шарфик.

Я оглядываюсь, подмечаю, что нужно сделать. Если заднюю часть дома открыть, вставить большие окна, вид на гору будет замечательный. Можно позвать Петра, он всем займется. Покрасим ставни в мой любимый сизый цвет. Вдруг из архива появляется Рой, несет мне что-то, о чем хочет напомнить. (Рой, не сейчас. Неужели ты не видишь, что я занята?) Однако он все равно вручает мне воспоминание – мудрый совет от моей дорогой подруги Салли: “Если бы можно было повернуть время вспять, я бы осмелилась выбрать жизнь и любовь, а не долг и условности. Разумеется, решать, как правильно поступить, тебе и только тебе, но я хочу, чтобы ты знала: если ты выберешь жизнь с Джеком, я тебя всецело поддержу”.

– Джек?

– Да, мэм?

– Я не позволю тебе одному за все заплатить. Поделим расходы пополам, пятьдесят на пятьдесят. Но только если меня повысят. Только если мне вернут мой фонд.

– То есть “да”.

– Нет, не “да”. Но и не “нет”.

– “Не нет” – это английский вариант “да”. Мне не привыкать. Кейт, дорогая, я хотел сделать тебе на день рождения общий подарок, для нас обоих.

– Очень предусмотрительно, мистер Абельхаммер. Дай угадаю, что же ты собирался мне подарить. Тандем? Качели на доске? Теннисный корт? Партию в снап?[105]

– Почему бы и не снап? В этом деле, кстати, тоже без ловкости рук не обойтись. Снова и снова подбирать карты под пару.

– Так что же это за сюрприз для нас обоих? А, Джек?

Он берет мои влажные руки в свои, наклоняется ближе, еще ближе, потом еще ближе и говорит:

– Время.

Год и четыре месяца спустя

Барбара умерла на исходе лета. Мы сидели в пиццерии, отмечали окончание экзаменов Эмили, когда мне позвонил Дональд и сообщил, что ее бабушки не стало. В последний раз, когда я навещала их в Йоркшире, он расстроился из-за того, что Барбаре пришлось участвовать в концерте в доме престарелых.

– Но ведь хорошо, что с ними там занимаются. – Я попыталась его успокоить.

– Барбара не хочет играть на тамбурине. – Дональд беспомощно указал на жену, которая поднимала и опускала инструмент, ничем не обнаруживая, что понимает, что делает, и что это занятие доставляет ей удовольствие. – Ты же знаешь, Кейт, милая, ей бы это совершенно не понравилось.

Он был прав. Этот идиотский тамбурин взбесил бы Барбару. Она бы сочла это ниже своего достоинства – той непреходящей утонченной элегантности, которой ее лишил жестокий Альцгеймер.

Я с бесконечной грустью наблюдала, как Эмили и Бен пытаются принять эту весть, свою первую безвозвратную потерю, и все же была рада, что моя свекровь ушла туда, где нет унижения и где ее не достанут люди, которые ни на что не годятся.

В утро похорон дети перелезли через забор на задах старинного фамильного дома, чтобы срезать цветов в саду Барбары. Перед домом появилась табличка “ПРОДАН”, однако новые хозяева еще не въехали. В конце концов, что может быть лучше, чем возложить у могилы, в которой она упокоилась, букет “епископа Лландаффа” с алыми головками на черных стеблях, собранный ее любимыми Эмили и Беном?

(Не курить возле “епископа Лландаффа”!) Я невольно улыбнулась, когда Рой мне это напомнил. Строгие требования Барбары распространялись даже на георгины.

Заплаканная бедняжка Эм держит меня за руку; звучат последние слова заупокойной службы. По другую руку от меня сидит Бен, в последнее время он очень вытянулся, буквально до смешного, словно каждый день весна и он растет. Впрочем, сейчас лицо у него печальное и растерянное, как у малыша.

Хорошо еще, что у детей каникулы и нам не нужно срочно возвращаться. Меня отпустили из “ЭМ Ройал” на похороны, я строго-настрого наказала Элис не звонить и не писать мне сегодня, но ни минуты не сомневаюсь, что ровно в полночь меня засыплют сообщениями.

По другую сторону от могилы стоят Ричард и Джоэли с Иггдрасилем и Рататоск[106]. Догадываюсь, что вы скажете. Да, я пыталась его вразумить. “Древо жизни играет важную роль в мифологии, Кейт. К тому же мы оба любим ясени”. – “Ричард, подумай о том, каково им будет жить с такими именами”. Без толку. К моему вящему удовлетворению, Ричард выглядит так, словно не причесывался полгода, глаза скрылись в черных впадинах. У него наметилось небольшое, но явное брюшко. В общем, отец близнецов. Сам кашу заварил, сам пусть и расхлебывает. С другой стороны, после серии душераздирающих телефонных разговоров, позабыв о взаимных обидах, он попросил меня приехать вместе с детьми на похороны его матери.

– Я понимаю, что вел себя как последний мудак, – признался он, – не думай, что я этого не понимаю, и мне правда жаль. Ты даже не представляешь, как мне больно. С тех пор как не стало мамы, я осознал, что ты все равно мой родной человек, Кейт, и папа тебя очень любит. Все время твердит, что я полный дурак, раз связался с этой малолетней потаскушкой.

Мы дружно смеемся, и я протягиваю бывшему мужу оливковую ветвь, в которой он явно нуждается.

– Вот увидишь, Рич, Дональд обязательно полюбит Джоэли. Он обожает близнецов. Они такие милые.

Надо отдать Джоэли должное, она оказалась гораздо лучше, чем мы ожидали. Она сумела найти достойное применение своим эзотерическим талантам: ухаживала за Барбарой, поила растерянную старушку травяными настоями для укрепления памяти, делала ей массаж с ароматическими маслами, который как ничто другое успокаивал Барбару в последние месяцы жизни. Кто знает, вдруг запах масел был способен обойти иссохшие клетки мозга и добраться туда, где сохранилась какая-то важная часть Барбары? Надеюсь, что так. Джоэли по-прежнему кормит детей грудью, они спят в ее постели, и она заявила, что будет их кормить, пока они не пойдут в школу. В общем, я так понимаю, ближайшие четыре года секса Ричарду не видать.

Рядом с едва оперившейся второй семьей Ричарда стоят Барбарины подружки. Все в безупречных траурных одеждах и литургию знают наизусть – последние, кто по-настоящему учился в воскресной школе. Все промокают глаза кружевными платочками и вежливо прячут платочки в рукав. Всем было велено не приносить ничего к поминальному чаепитию, которое состоится у Питера и Шерил и для которого Шерил составила целую бухгалтерскую таблицу. И все наверняка ослушались приказа, я в этом даже не сомневаюсь. Все они вслед за моей свекровью отправятся в последний путь – лет через десять, максимум пятнадцать. Какой же будет наша страна, когда все эти замечательные, на удивление сильные женщины, пережившие войну, уйдут в мир иной? Тогда настанет черед моего поколения занять места в первом ряду, а наши дочери сядут за нами, а за ними – их дочери, не успеешь и глазом моргнуть. Внучки и – подумать только! – правнучки. Женщины “поколения сэндвича” продолжают жить и держаться ради будущих поколений. Вот что важно, правда? Любовь не умирает, она лишь принимает другие человеческие формы.