Когда я была маленькой, считалось, что пятьдесят – уже старость. Бабушка Нельсон, мамина мама, которая в детстве полежала в “железных легких”[92] и всю жизнь прихрамывала, к моему возрасту уже облачилась в старушечью униформу. Платье в мелкий цветочек, непременно комбинация, уютный неяркий кардиган из “Маркс и Спенсер”, желто-коричневые чулки, плотные, как смесь для кекса, боты из овечьей шкуры – на молнии, до щиколотки, бабушка их носила и дома как тапки, и выходила в них во двор за углем, который у нее хранился в кирпичном сарайчике. Седину не закрашивала никогда: волосы красят только ветреные женщины, распутницы, Иезавели, которые уводят мужей и трогают себя ТАМ.

Никому бы и в голову не пришло, что женщина в пятьдесят лет может заниматься разнузданным страстным сексом, депилировать зону бикини, работать на ответственной работе, пользоваться снэпчатом или в обеденный перерыв съездить на липосакцию и удалить валик жира на животе. Для особых случаев приобретали утягивающие панталоны, пользовались кольдкремом “Пондс”, трогали губы помадой, душились “Блю Грасс” от “Элизабет Ардан”, и только. В климакс бабушка Нельсон сидела в кресле с высокой спинкой у открытого окна, пила ячменный отвар с лимоном и смотрела по телику “Суд Короны”. Но с тех пор прошла целая вечность. Тогда бабушки нянчили внуков, а не разъезжали по заграницам.

Не буду врать. Порой из-за климакса мне хочется свернуться клубком и умереть, но терапия, которую назначил мне Доктор Либидо, уже действует. Суставы не болят, кожа не сохнет, где нужно, влажно, вернулось ощущение, что я справляюсь с делами, и небо над башней авиадиспетчера почти ясное. День, проведенный с Абельхаммером, доказывает, что мое либидо более-менее в рабочем состоянии, и мне не терпится повторить опыт, чтобы в этом убедиться. Доктор Л. прописал мне тироксин, благодаря которому мне не приходится днем бороться с сонливостью. Так что свернуться клубком – не вариант, и сдохнуть – тоже. Впрочем, как и признаться в том, что мне пятьдесят, или ходить с естественным цветом волос, каким бы он ни был. Я не сдамся. Не имею права.

И все-таки я испытала неимоверное облегчение от того, что во время разговора о Мадонне не зашла речь обо мне и мою легенду не раскрыли. Пусть Джей-Би продолжает думать, что Кейт всего лишь сорок два, она перспективная сотрудница, а не какая-нибудь старая кошелка вроде королевы поп-музыки. Но тут дверь переговорной распахнулась и на пороге показалась тележка, которую катила Розита.

– Ой, Кейт, привет! – Женщина, которая привезла кофе, заулыбалась и явно обрадовалась, увидев меня.

У меня кровь застыла в жилах. Розита много лет работала в нашей офисной столовой. Мы познакомились ближе, когда фотографировали Розиту за письменным столом, поскольку начальство настаивало, что в корпоративной брошюре должны быть фотографии не только белых. Дескать, нужно показать, как “ЭМФ” уважает “национальные и культурные различия”. Короче, подлог, оскорбительный и, скорее всего, противозаконный, но они все равно сделали по-своему. За эти семь лет здесь сменилось столько сотрудников, что когда я в октябре вышла на работу, то не увидела ни одного знакомого лица. Ни одного. Я и подумать не могла, что в “ЭМ Ройал” остался хоть кто-то, кто мог меня узнать.

– Как же я рада тебя видеть, – сказала Розита, – что ты здесь делаешь?

– О, привет. Э-э-э…

– Кейт здесь работает, – раздраженно ответил Джей-Би. – Вы знакомы?

Верите ли вы в божественное вмешательство? Вот и я не очень, но в эту самую минуту в дверях за спиной Розиты появилась Клэр из отдела кадров.

– Прошу прощения, что прерываю, Джей-Би, – сказала она, – Кейт, боюсь, с вашей мамой беда. Она упала. Звонила ваша сестра.

Кейт – Ричарду

Мама упала. Подозрение на перелом бедра. Джули с ней в больнице. Я еле успела на поезд. Пожалуйста, не говори ничего детям, пока я все не выясню. На ужин лазанья и стручковая фасоль, в холодильнике. Корм Ленни в кладовке. Дай ему сухого и влажного, налей воды. Завтра должны привезти плитку для душа. Пожалуйста, распишись за доставку. Эмили пора дальше готовиться к экзаменам, напомни ей, только, пожалуйста, помягче. хх К.

Больница Бизли-Коттедж

16:43

Когда я в прошлый раз навещала маму в больнице, то конфисковала ее туфли на каблуках и спрятала в глубине шкафа. Обычно женщинам за семьдесят не нужно объяснять, что разумнее носить обувь на плоской подошве, они без возражений переходят на обувь без шнурков и охотно признают, что ковылять на шпильках уже не стоит. Но только не моя мать. Когда она гостила у нас на Рождество, я отвела ее в обувной магазинчик на окраине города, продавщица принесла несколько удобных пар обуви, соответствующих ее возрасту, но мама взяла одну из них в руки и громко заявила:

– Они похожи на корнуолльские пирожки из резины.

– Эта пара нравится нашим клиенткам старшего возраста, – проворковала продавщица. – Туфли прекрасно сидят на ноге и не скользят.

– Я не старуха, – возразила мама.

Теперь она, белее простыни, лежит на койке в боковой палате, поскольку оступилась и слетела с лестницы. Нашла те черные лакированные лодочки с золотой пряжкой, и туфля со свернутым набок трехдюймовым каблуком одиноко стоит на стуле рядом с маминой одеждой.

Мама спит. Я целую ее в щеку, беру за руку, за ее морщинистую руку, искривленную артритом – вероятно, из-за всех перечищенных овощей и перемытой посуды. Даже в Рождество она хлопотала, все время спрашивала, чем еще помочь, ни разу не присела. Под обвисшей кожей прощупываются воробьиные косточки. Первая рука, которая держала мою.

– Не надо было приезжать, родная. – Мама открывает глаза, на левом молочная пленка.

– Мне сказали, ты опять ходила на танцы.

Она улыбается.

– Сегодня вторник?

– Нет, мам, сегодня четверг.

– Правда?

Медсестра сказала, что у нее еще путаются мысли.

– Как Эмили и Бен?

– У них все хорошо. Совсем хорошо.

– Замечательные дети. Какие же замечательные дети. Медсестра сказала, я упала.

– Да, ушибла бедро, не сломала, слава богу. Все в порядке, скоро поправишься. Мы с Джули будем за тобой ухаживать.

– Сегодня вторник? – Мама волнуется. Расстроилась.

– Да-да, мам, вторник. Не беспокойся.

– Ты побудешь со мной, доченька?

– Ну разумеется. Я с тобой посижу. Куда ж я денусь, глупенькая?

Это ее, похоже, успокаивает. Она закрывает глаза и позволяет себе забыться сном. В больничной пижаме мама кажется такой маленькой и сухонькой. Джули поехала домой за ночнушкой и туалетными принадлежностями. Как я и предполагала, моя сестрица воспользовалась маминым падением и с удвоенной силой набросилась на меня, чтобы я “вносила больший вклад” в уход за мамой, ну и просто так, поругаться. Мы поссорились на стоянке у больницы. Прорвались давние затаенные обиды. Напоследок Джули выпалила мне, и слова ее повисли в воздухе, словно дым от ружейного выстрела: “Между прочим, Кейт, когда мама вернется домой, ухаживать за ней будешь не ты”.

Я сижу у маминой кровати, отчаянно желая, чтобы она поправилась, снова стала прежней, но не только потому, что больше всего на свете хочу, чтобы она выздоровела, но и потому что Джули права. Я не могу остаться с мамой надолго. Я слушаю голосовое сообщение от Джея-Би. Точнее, переслушиваю второй раз. Он говорит, что очень мне сочувствует, но “обязательно держи нас в курсе событий”. Перевожу: ты можешь отсутствовать на рабочем месте еще два дня максимум, потом мы начнем искать тебе замену. Будь это постоянная работа, все было бы иначе, но я заменяю сотрудницу на время послеродового отпуска. И “ЭМ Ройал” совершенно не хочется искать замену замене. Положение мое в компании так же шатко, как мамина походка на каблуках.

Придвигаю стул к кровати, выключаю телефон. Давно пора последовать совету из книги “Как воспитывать подростков в цифровую эпоху”. Не хочу я никаких сообщений ни с работы, ни от кого бы то ни было. Я хочу все внимание уделять маме. Я слушаю, как она дышит, смотрю, как легонько поднимается и опускается ее грудь в больничной пижаме.