Я допиваю виски, встаю и протягиваю ему руку:

– Прошу прощения, Грант, мне пора бежать. Приятно было с вами познакомиться. И я очень рада, что вы рассмотрите наше предложение. Разумеется, я непременно пришлю вам всю информацию о ежегодных результатах нашей деятельности, наших протоколах и инвестиционных стратегиях. Боюсь, во вторник я занята, но мой коллега, Трой Тейлор, наверняка с удовольствием меня заменит и выведет наши с вами переговоры на новый уровень.

Грант слушает меня, наливаясь раздражением. Он довольно красив, прекрасно одет и очень-очень богат, но в эту минуту кажется воплощением уродства. Мужчин отказ озлобляет. Потом произносит медленно, буквально цедит слова:

– Да. Да, я знаю Троя. Это ведь он рассказал мне о вас. Мол, новенькая, хоть и старая. Но офигенный профессионал. Так сказал Трой. Я так понимаю, опыт у вас побогаче, чем у большинства из нас. Многолетний, прямо скажем. Вот Трой и думал, что мы, так сказать, договоримся.

Ах вот оно что. За бабником таился негодяй. Тошнотворный поворот сюжета.

– И мы договорились! Рада знакомству, Грант. Увидимся. До свидания.

Я выхожу. Слышу, как он щелкает пальцами у меня за спиной. Последнее танго для Гранта, но, увы, далеко не последний раз, когда я о нем услышу.

20:39

Сегодня на ужин суп, полезная запеканка из батата с мясом и зеленая фасоль – заскочила в “Маркс и Спенсер” на станции. Вообще-то Ричард обещал сам приготовить, но в последний момент ему понадобилось что-то обсудить с этой назойливой кошатницей – кажется, какой-то выездной семинар, посвященный здоровому образу жизни. Я подаю суп, а он сидит, уткнувшись в свой айпад.

– Кейт, ты только послушай. Глава правительственного органа по делам трудящихся старшего возраста предложила тем из нас, кто сдавал экзамены на аттестат зрелости старого образца, говорить работодателям, будто мы сдавали экзамены по новой программе, чтобы те не догадались, что на самом деле мы обессилевшие дряхлые старики сорока трех и более лет.

Ричард разворачивает планшет, чтобы я прочла статью. Чиновница утверждает, что “обладатели аттестатов старого образца”, как она их называет (звучит так, словно они написаны бычьей кровью на папирусе, правда?), могут столкнуться с возрастной дискриминацией. Разумеется, поясняет чиновница, она не призывает врать, однако “если вы столкнулись с подобной несправедливостью, то приходится играть по правилам”.

– Играть по правилам?! – Ричард вопит так, что у него ложка дребезжит в тарелке. – Почему бы ей тогда не упомянуть, что наши экзамены были гораздо сложнее теперешних, так что мы, старичье, умеем писать, читать и считать в уме, не прибегая к помощи электронных устройств.

Черт. Я вдруг вспоминаю, что в резюме для новой работы указала оценки, которые получила за те, прежние экзамены, и при этом написала, что мне якобы сорок два. Мне и в голову не пришло, что будь мне сорок два, я бы сдавала экзамены уже по новым правилам. Настоящее минное поле. Спасибо, что никто в “ЭМ Ройал” не обратил внимания и не попросил показать аттестат. Что бы там ни говорила эта чиновница, скрывать свой возраст не так-то просто. Память нужна как у молодой.

Эмили, которая скрючившись сидит на стуле, подтянув колени к подбородку, вдруг издает стон. Вся в черном, с шарфом, словно сделанным из рыболовной сети, она смахивает на ловушку для омаров, которая собралась на похороны.

– Пап, это несправедливо, – кричит она, – у нас тоже очень сложные экзамены. Вы с мамой вечно говорите, что в ваши годы учились лучше. Это несправедливо. Вы считаете, что я типа полная дура, а я просто переживаю из-за контрольной и остального, к тому же за сочинение я набрала всего шестьдесят три процента.

– Ты и есть полная дура, – бросает Бен, не отрываясь от телефона.

– Бен, прекрати. Хватит пялиться в телефон. Ричард, ты тоже убери айпад. Можем мы хоть раз поужинать так, чтобы вся семья не сидела в интернете? Как это ты набрала всего шестьдесят три процента за сочинение? – Настал мой черед оскорбляться. – Я же тебе помогала его писать. Почему всего шестьдесят три процента?

Эмили, точно черепаха, прячет голову в сетчатый капюшон.

– Мистер Янг сказал, написано хорошо, умно и все такое, но мало ключевых слов. Чтобы оценка была выше, надо было использовать ключевые слова, мам.

– Какие еще ключевые слова?

– Постой-ка, – вмешивается Ричард, – то есть ты написала за Эмили сочинение? Это еще зачем?

– Мама его не писала, а проверяла, – быстро поясняет Эмили, чтобы меня защитить, – она не виновата, что мне не поставили “отлично”.

Ричард переводит взгляд с Эмили на меня и произносит язвительно:

– Только не говори маме, что она не сумела получить за что-то отличную оценку. Такого не случалось с 1977 года.

Бен довольно ухмыляется; примерно такое же выражение лица было у сына в тот день в начальной школе, когда он выпустил на волю обитавших в классе песчанок, “потому что им хотелось на улицу”.

– Если мама не сумела получить “отлично” за сочинение Эмили, значит, экзамены не такие уж простые, – замечает наш домашний логик.

– А я и не говорила, что экзамены простые, Бенджамин. Они трудны своей… я не знаю… бессмысленностью, формальностью, неоригинальностью. По-моему, это никакое не образование. Эмили, дорогая!

Поздно. Дочь убежала наверх. И что теперь? Не могу же я заявиться в школу и нажаловаться мистеру Янгу. Что я ему скажу? “Поставьте Эмили отметку выше, поскольку половину сочинения написала я”? Отличная идея. Должна же быть в жизни хоть какая-то сфера, в которой мне не приходится врать напропалую.

– Мам?

– Чего тебе, Бен?

– Можешь сделать за меня домашку по истории. Мне все равно, какую оценку я получу.

21:43

Я твердо намеревалась рассказать Ричарду о липосакции. Честное слово. Но потом мы отвлеклись на “Двенадцатую ночь”. К тому же после встречи с Грантом еще одного скандала я просто не выдержу. Как вспомню, так мороз по коже, – и вполне возможно, что “ЭМ Ройал” потеряет несколько миллионов из-за того, что я отказалась стать одним из наших соблазнительных предложений. Выходя из отеля, я думала о том, что слишком стара, чтобы мириться с подобной херней. Совершенно верно. А еще я слишком стара, чтобы найти другую работу, так что ради сохранения той, которая уже есть, может, следовало бы и потерпеть херню, как бы ни было противно.

Если вдуматься, липосакция – исключительно выгодная штука, учитывая, во что бы мне обошлись многочисленные персональные тренировки, чтобы удалить эти упрямые зоны, которые ныне хранятся неподалеку от Гайд-парка, в мешочке для пылесоса. К тому же теперь не нужно покупать новое платье для встречи выпускников. Как ни посмотри, экономия существенная. Тем более что я теперь сама зарабатываю и удерживаю семью на плаву, а на себя еще не потратила ни пенни, так что не обязана отчитываться перед мужем.

К тому же я не уверена, что мне удастся убедить Ричарда: липосакция – не пример надвигающегося кризиса среднего возраста, как он наверняка подумает, но необходимая и целесообразная мера, дабы поддержать падающий актив. То есть меня. Кстати, о падающих активах: я выписала чек за операцию, дабы не возникло неприятностей из-за странной истории с кредитным рейтингом. (Рой, тебе удалось выяснить, почему он такой низкий?)

К несчастью, после ужина, когда дети поднялись к себе, Ричард разразился тирадой о бескрайней и безотрадной пустыне, в которую превратился наш сберегательный счет. Мол, это все “твоя стройка” в “твоем доме” виновата, при том что сам решил, презрев капитализм, переучиться на сопереживателя с гонораром в три фунта за час. Облекшись, точно в доспехи, в добродетель нового своего призвания, он словно не замечает, как его выбор повлиял на нас с детьми. Он ведь еще два года не будет ничего зарабатывать. Целых два года! Да к тому моменту помощь психиатра понадобится мне самой.

Я загружаю посудомойку, громыхая тарелками в своей фирменной пассивно-агрессивной манере, а Рич продолжает делиться полезными предложениями, на чем мы можем сэкономить.