Салли кивает.

– В детстве я очень любила “Национальный бархат”[35]. Помнишь, как Элизабет Тейлор притворилась парнем-жокеем и выиграла скачки? Да и Барбра Стрейзанд вроде бы тоже переодевалась в мужчину? Вот только в каком фильме?

Мы обе на мгновение умолкаем, спрашивая у наших престарелых архивариусов ответ. (Рой? Фильм, в котором Стрейзанд переодевается в парня? Эй?)

– А вот фильмов, в которых женщина скрывает свой возраст, я что-то не припоминаю, – наконец замечает Салли.

– Я тоже, но Дастин Хоффман в “Тутси” играет молодого актера, который переоделся в климактерическую тетку, чтобы устроиться на работу, ну а я сделаю то же самое, только наоборот. Едва ли у меня получилось бы выдать себя за мужчину. Впрочем, если меня сейчас не возьмут в “ЭМ Ройал”, может, и придется попробовать. Перестану выщипывать волоски на подбородке, пусть себе растут, и вскоре обзаведусь симпатичной бородкой. Что скажешь?

Мы с Салли так громко хохочем, что Коко и Ленни наперегонки мчатся к скамейке и заходятся лаем, приняв веселье хозяек за ссору.

– Из тебя получился бы шикарный мужчина, Кейт, – говорит Салли.

– Что ж, не будем зарекаться.

На той неделе я звонила в клиентскую службу Ассоциации профессионалов в области финансовых рынков, чтобы выяснить, действителен ли еще мой сертификат инвестиционного менеджера. В финансовой отрасли без него никак. Женщина, ответившая на мой звонок, уточнила: “Какого вы года рождения?” И когда я сказала, что шестьдесят пятого, она издала звук. Не то чтобы изумленно хмыкнула, но, в общем, близко к тому.

– Неужели я слишком старая? – спросила я, рассчитывая, что женщина примется уверять меня в обратном.

Но она уверять не стала, просто уклончиво пояснила:

– У нас есть несколько человек старше вас, – так, словно я какая-нибудь шестидесятилетняя кляча, которая едет в Испанию, чтобы ее там оплодотворили.

И ведь та женщина не виновата. Она всего лишь честно ответила на вопрос. По их стандартам я практически памятник старины. Если меня возьмут на работу – в чем я сильно сомневаюсь, – я могу сразу же браться за дело, поскольку сертификат мой, как выяснилось, все еще действителен, несмотря на то, что владелица его малость устарела. Если меня примут на постоянную должность, нужно будет получить диплом, который дает право консультировать частных клиентов по поводу инвестиций, но к этому экзамену я смогу готовиться по вечерам и выходным. Все равно он мне потребуется не сразу, поскольку я буду заниматься не тем, чем раньше. Если бы я снова управляла фондом, то без него работать было бы незаконно.

Мы снова идем – вниз по другому склону холма, потом по тропинке вдоль вспаханного поля; под ногами у нас шоколадные листья формой и размером с ладонь. Яркие деревья до сих пор великолепны, осень в этом году стоит сухая, но через считаные дни листва облетит. Салли с Коко шагают передо мной; Салли признается, что терпеть не может выпадающие окна на сайтах туристических компаний, где нужно прокручивать список, чтобы отыскать свой год рождения.

– Смотришь сперва на то, с какого года все начинается – с тысяча девятьсот двадцатого, – потом на то, сколько приходится листать, чтобы добраться до своего пятьдесят третьего. И понимаешь, что со временем год твоего рождения будет опускаться все ниже и ниже, более ранние годы исчезнут один за другим, а вместе с ними и люди. – Она с усмешкой оборачивается: – Вот такие вот радужные мысли. Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом?

Я понимаю, что не решаюсь рассказать Салли о Перри. Хотя это, в общем-то, глупо. В конце концов, с ней же все это наверняка тоже было. И все равно такое ощущение, будто это запретная тема. Почему мы не можем поговорить начистоту о том, как сильно меняется наше тело? Ну то есть я понимаю, почему в таком обычно не признаются мужчинам, их и в лучшие-то времена пугает все, что хоть как-то связано с женским здоровьем. Но я ведь до сих пор не обсуждала это ни с одной из подруг, только с Кэнди, и то в письме. Словно мы боимся признаться другим женщинам, что теряем сексуальность, выходим из игры, в которой участвовали с юных лет. Разумеется, я могу рассказать обо всем Салли.

– Мне последнее время как-то паршиво, – улыбаюсь я, точно извиняясь за свои слова. – Наверное, эти нудные возрастные дела.

Салли останавливается.

– Бедненькая. Не нужно страдать молча, Кейт. Я дам тебе телефон гинеколога, я к нему раньше ходила, он принимает на Харли-стрит. В твоем возрасте я чувствовала себя прескверно, и он назначил мне заместительную гормональную терапию.

– Да не нужна мне никакая терапия, – возражаю я. – Не настолько все плохо, в целом я в порядке, справляюсь.

– А будет еще лучше, – отвечает Салли, оттаскивая Коко от кучи сухого конского навоза. – Его даже прозвали Доктор Либидо.

– Ха, чтобы отыскать мое либидо, нужно быть полярником. Оно явно застряло где-то во льдах, как корабль Шеклтона[36]. Позволь я куплю тебе кофе, Сал?

– Нет, сегодня моя очередь. Разве не Шеклтон сказал: “В конце концов, трудности – обычные задачи, которые нужно решить”? А теперь пойдем в кафе, посидим, мне страшно интересно, в чем ты будешь завтра. Сто лет не была в офисе, уже забыла, что там и как.

Когда Салли рассказывает о работе в испанском банке, я вижу совсем другую женщину. Конечно, ей приходилось непросто в таком агрессивно-мужском, даже по банковским стандартам, окружении. Когда Уилл и Оскар были совсем малышами, ее регулярно отправляли в командировки на Ближний Восток.

– Я возвращалась к себе в номер и ревела. Начальство явно посылало меня туда в расчете, что я сдамся, и тогда бы они избавились от меня после рождения мальчиков, но я твердо решила добиться успеха и, кстати, привела массу клиентов, чем немало всех удивила. – Она упоминает коллегу, который работал с ней и в Египте, и в Ливане. – Они полагали, что мне понадобится мужчина, чтобы меня охранять, но тогда эти страны были гораздо свободнее, чем теперь. Там невозможно было увидеть женщину в чадре, тем более в крупных городах. Бейрут был мирным, колоритным, изысканным, мы его обожали. – Салли достает телефон и показывает мне фото худой невысокой брюнетки, похожей на Одри Хепберн, в шортах и ажурной белой блузке, завязанной узлом на тонюсенькой загорелой талии. Женщина стоит на стене у моря и с озорной улыбкой смотрит в камеру. – Кажется, это в Джие, году в восемьдесят пятом – восемьдесят шестом.

Ну конечно. Это же Салли. Я не сразу увязываю этого веселого эльфа с женщиной, которая сидит напротив меня, в флисовой куртке и мягкой шапке для прогулок с собакой. Теперь Салли уже перевалило за шестьдесят.

– Выглядишь безумно счастливой, – замечаю я, и она кивает.

– Обожаю жару.

Не успели мы усесться в кафе, низеньком деревянном домике, приютившемся у холма, как телефон Салли принимается звонить на все лады. Эсэмэски и голосовые сообщения требуют ее внимания. Наверху телефон не ловит, поэтому здесь пришло все сразу.

– Не возражаешь, я посмотрю, что там? Прошу прощения, Кейт, это, наверное, дети. – Она говорит, что одно сообщение от Уилла, нет, два от Уилла, он пишет, что потерял паспорт, и спрашивает, что делать и где искать чистые трусы. Эсэмэска от Оскара: он мучительно переживает разрыв с девушкой, они встречались несколько лет, сегодня вот опоздал на работу и его уволили. Сообщение от Антонии. Салли зачитывает мне вслух: “Мам, найди, пожалуйста, мои коричневые ботинки. Скорее всего, они у меня в шкафу на нижней полке. Люблю тебя”.

Салли прижимает ладонь ко лбу, точно проверяет температуру.

– Я в отчаянии, – признается она.

Уиллу двадцать девять, и он до сих пор не определился, мечтает стать военным корреспондентом, а может, профессиональным крикетистом, живет с Салли и Майком и работает в агентстве недвижимости “Клинк и сын”. Оскару двадцать семь, высшее образование, который год учится в аспирантуре по специальности “Международные отношения и разрешение конфликтов”, снимает какую-то конуру в Форест-Гейт, курит слишком много травы, из-за чего заработал тревожное расстройство, хотя и отрицает это, и ждет, что родители помогут ему деньгами, так как работает он велокурьером в компании по доставке еды. А теперь вот, похоже, его и оттуда выгнали.