Хегельдер, почуяв опасность исходящую от непримиримых врагов, позвал:
— За мной.
Эльфы свернули на юг и утонули в тени проулка. Сзади полетели грубые голоса варваров и шипяще-хриплые вопли гоблинов. Похоже, они все же решили напоить клинки кровью, в очередной раз выясняя, кто более велик и бесстрашен.
Через сотню ярдов эльфийским глазам открылась полукруглая площадь в кольце колонн. В центре в колодках чах белый гоблин. Сомкнутые в деревянной конструкции почерневшие руки и голова не двигались. Белые волосы, пропитанные чем-то темно-бурым, свисали до талии, закрывая лицо, и только большой острый нос виднелся сквозь грязную, не чесанную много дней, шевелюру. По драному серо-черному тряпью струились свежие капли крови — совсем недавно заключенного били плетьми. Босые ноги были подогнуты и почерневшие от пыток ступни утопали в апрельской грязи.
Эльфы остановились у колонны, стараясь затеряться в толпе.
Скрипнули ставни — из окна второго этажа высунулся староста — отвратительный зеленый гоблин, мрачная слава о котором вышла далеко за пределы торгового городка. Его лицо и руки покрывал ковер волосатых бородавок, на лысой макушке гнездился махровый лишай, маленькие пронырливые глазки сверкали, как раскаленный лигнит. Оперевшись о подоконник, он зарычал:
— Уберите эту падаль, а то к утру завоняет!
Харисуммцы бросились исполнять приказ. Механизм щелкнул — колодка открылась и белый гоблин беззвучно вывалился из заточения на мокрые камни. Неподвижный, холодный и бледный. Распахнутые серые глаза невидяще глядели в небо, залитое сине-вишневыми облаками, лицо было сведено посмертной судорогой боли.
— Взяли! — рявкнул стражник. Мертвеца схватили за руки и за ноги и потащили за угол ближайшего дома.
Не успели эльфы проследить за стражей волокущей замученного, как из туманной пелены близкого парка донеслись хрустальные звоны цепей, шипящие посвисты плетей и грубые низкие крики.
— Ну, шевелите ногами, никчемные твари!
На площадь выступила вереница рабов под конвоем вооруженных стражей. Рабы всех оттенков и рас теперь были покрыты дорожной пылью и казались одинаково серыми. Орки, низкие тролли, белые гоблины, несколько гномов и один эльф с коротко стриженными волосами цвета солнечной бронзы ежились и дергали плечами — пронизывающие порывы, летевшие с Драконовых гор, леденили их полуобнаженные тела, покрытые ссадинами, синяками и свежими шрамами, в то время, как стража, тупыми концами копий подталкивала полуголых измученных и тощих пленников к высокому богато отделанному дому старосты.
— Господин! Пополнение! — Зарычал страж.
Глава Аяс-Ирита хлопнул в ладоши и рявкнул:
— Вы должны были прибыть вчера! Почему задержались?
— Застряли на перевале Халлор-А-Нарар, — повинился страж.
— Заводи их в ворота, Зирто, — махнул староста, и с шумом затворил окно.
Ворота с лязгом распахнулись и навстречу рабам вышли харисуммцы в доспехах. Зазвенели кольчужные капюшоны.
— Вперед! Шевелитесь!
Поникнув головами, скованные одной цепью по рукам и ногам покорно повиновались «властелину». Только молодой эльф не смирился с участью раба, не утратил гордости, не поддался судьбе. Он шел с высоко поднятой головой, с прямой спиной, с достоинством, присущим только этому прекрасному величественному народу. Он не страшился получить наказание за каплю света, еще теплившуюся в его сердце, не боялся вкусить боли за толику доблести, еще не угасшую в душе.
Пленный повернул голову и встретился взглядом с сородичами, застывшими у края площади. Чистые светло-карие глаза лучились блеском непогасшей надежды. Губы тронула теплая улыбка — узреть своих перед смертью, что могло быть лучше для эльфа, потерявшего семью, дом и веру. Свистнувший хлыст укусил его спину. Эльф зажмурился, молодое золотистое лицо перекосило от боли, но он не издал ни звука.
— Хватит пялиться по сторонам! Шевелись, давай, — зарычал в его ухо надсмотрщик. — А вы, остроухие, — обратился он к отряду из приюта, — топайте, куда шли, а то и вам всыплю!
— Это невыносимо, — не по-эльфийски зловеще прошипел Мьямер.
Его трясло от злости, рука потянулась к клинку, но Габриэл жестко пресек попытку обнажить оружие на глазах стражи, превышавшей их числом в десять раз.
— Нет, — тихо сказал темный. — Ты погубишь нас.
— Но там наш собрат. Я не стану смотреть, как эти твари над ним издеваются…
— Габриэл прав, — грозно шепнул Эллион — судя по голосу, ему было трудно признать правоту исчадия ночи. — Их слишком много, Мьямер. Мы пришли пополнить припасы, а не затевать бойню. Уйдемте с площади.
Левеандил и Рамендил подхватили поводья и поспешили за Хегельдером. Габриэл дождался, пока последнего раба втолкнут во двор аяс-иритского старосты и захлопнут окованные железом ворота, и тоже исчез в переулке. Солнце давно пропало за вершинами гор, небо быстро темнело, а начинавший накрапывать дождь, разошелся в потоки бурного серебра.
… Снятая на ночь комната отличалась малой величиной и скудной обстановкой. Посредине дубовый стол, вокруг несколько стульев; окно занавешивала штора, покрытая пылью; у противоположных стен две низкие кровати, застеленные темными покрывалами; в углу горящий камин.
Габриэл поставил лампу, бросил заплечную сумку в угол и, отстегнув ножны с клинком, положил на стол. Его спутники проделали тоже в тяжелом молчании: увиденная несправедливость, ранив сердца милосердных созданий, пала на души глубокими незаживающими ранами. Мьямер и вовсе был обижен и сердит. Он не мог простить собратьям того, что они молча презрели унижение одного из них и не бросились на помощь, как того требовали непреложные законы их народа.
Светлые эльфы, обездоленные и потерянные, несчастные и бесприютные, погибали тысячами…
Как много их сородичей еще томилось в цепях и кандалах по подвалам, выгребным ямам, тюрьмам — униженных, сломленных и лишенных гордости. Сколько умирало в муках под пытками или просто на потеху гоблинам, троллям или оркам-степнякам. Весь народ Перворожденных медленно вымирал. Семейные союзы заключались все реже, дети не рождались; многие, связанные брачными клятвами просто не желали рожать, ибо мир полный боли и страданий не мог быть достоин их прекрасных невинных чад. Их становилось все меньше и меньше, в то время, как по древним эльфийским землям растекалась гнусная, темная скверна.
Бросив оружие, Мьямер зло сорвал походный плащ и, расстелив на полу, лег и отвернулся к стене — даже ужинать не стал.
Левеандил и Рамендил молча выложили из мешка лепешки, горсть орехов, несколько яблок, холодное вяленое мясо и половину головки мягкого сыра. Кусок в горло не шел, и трапеза закончилась, толком не начавшись.
Хегельдер сел на стул с прямой спиной и замер, глядя в одну точку. По золотистому лицу советника бегали змейки желтого света. Эллион оперся плечом о стену, медленно сполз на пол и уронил светлую голову на руки. Левеандил и Рамендил, как самые младшие заняли кровати в тишине.
Габриэл встал у окна. Серебристая застежка у горла звякнула, и светлый шерстяной плащ опал к ногам сугробом серебра. По длинным, расшитым искристыми узорами, рукавам, подолу и воротнику эльфийского полукафтанья замигали искорки света. Парень скользнул по стене ногтями — на сердце было погано. Пальцы потянулись к верхней пуговице стоячего воротника. Оттянув его, он поглубже вдохнул, — стало легче.
… По стеклу тарабанил дождь. Тлело трухлявое полено. Бросалась косыми полосами догорающая масляная лампа. Рядом мерно и спокойно дышали эльфы, утомленные трехдневным переходом по хребтам и ущельям Драконовых гор.
Аяс-Ирит накрыла ночь, но город не спал. Из таверны лилась музыка и крики. С улиц, объятых дождем и зарницами багровых фонарей, летели звон клинков, пьяные песни, стоны раненных, конское ржание, топот сапог — ночная жизнь Предгорного города оказалась насыщенней и ужасней торговых будней.
Темный эльф откинул вещи ногой и улегся на пол — в окно виднелись крыша и водосточный желоб, по которому водопадом стекала дождевая вода, еще лоскут сине-черного неба с мчащимися на восток облаками и бледными каплями редких звезд.
