Невесомая поступь — птичье порханье,
Один день без тебя хуже тысячи мук.
Ночью темной или солнечным днем
По тропинке усеянной розами белыми
Если позволишь, мы вместе пойдем
Навстречу рассветам и чаяниям смелым.
Стемнело. Стену залили факелы, скорбно клонившиеся под напором ветров. Мьямер с Самаэлем скучая, разглядывали созвездия северного неба. Благо, звездная пыль щедро засыпала его от горизонта до горизонта, и взглянуть было на что. С соседних стен доносились слабые ворчания и обрывки фраз — другие дозорные развлекали себя болтовней и тихим пением старинных баллад. Казалось, мартовская ночь пролетит в безмятежном покое.
Хлопнула задняя дверь, на зеркальные плиты упала длинная высокая тень. Зыблясь в серебре весенней ночи, тень поплыла по отражавшим звезды полам к подножию стены — туда, где располагалась потайная дверь, уводящая в горы.
— Гляди, — обернулся Мьямер. — Кто это там вышел через кухню?
Самаэл присмотрелся.
— Одэрэк Серый Аист.
— Какое лихо потянуло валларро к черному ходу да еще на ночь глядя? — Мьямер нахмурил золотисто-русые брови.
— Спустимся и спросим? — Предложил Самаэл, подхватывая лук.
Мьямер отступил на шаг в темноту — так, чтобы пламя факела не отливало контуры его силуэта, и покачал головой:
— Подождем.
Почти сразу из кухни выплыл женский образ. В синеве звездной ночи волосы и одеяние эльфийки искрились серебром, и определить их цвет было невозможно. Личико леди спрятала под капюшоном, по плечам рассыпала отделанную густым блестящим мехом накидку. Оглядевшись по сторонам, она плавно, будто птица, полетела в темноту — туда, где укрылся господин Одэрэк.
Мьямер и Самаэл улыбнулись. Все было ясно без слов. Весна — пора любви. Степенных и возвышенно благородных эльфов она сводила с ума не меньше, чем дурманила грубых и бесцеремонных орков, порывистых и упрямых гномов, вульгарных и жестоких гоблинов.
Пламя свечи горело ярко, но стоило Лексу накрыть огонек ладонью, оно тут же угасало, а стоило отвести — снова вспыхивало, как Багряная звезда Юга.
— Еще! Еще! — Хлопали в ладошки девочки и мальчики, наряженные в белые искристые одежды. Они окружили юношу кольцом и не отпускали который час. — Еще! Еще!
Лекс улыбался и заставлял свечу гаснуть и разгораться, так, что гостиная снова и снова наполнялась звонким детским смехом. Он был обладателем дара Магии Огня, по крайней мере, так говорил павший в Эбертрейле Алиан. Впрочем, бывший ученик чародея постиг лишь теоретические основы колдовства, и творить волшбу еще не научился. Все, что ему удавалось — изредка управлять огоньком свечи или, если повезет, пламенем факела.
Рядом, на мягком стуле с высокой резной спинкой сиял Эридан. Он и вовсе не постиг колдовских тайн, и наколдовать мог разве только случайно. Все потому, что за три года, что юноша ходил в подмастерьях Горного Лиса, он все чаще исполнял разного рода поручения — гонец, менестрель, глашатай, писарь, а образ ученика примерял лишь раз в месяц — в новолуние. Смышленый ученик не жаловался и не роптал. В любом случае — все уже в прошлом; силы затраченные на мечту «стать магом» потрачены за зря.
Эридан отхлебнул из кубка золотистого нектара. Сейчас жаловаться было грех. Новый учитель оказался благороден и честен — дал слово не щадить и обучать в полную силу, так и держал. На протяжении нескольких недель Габриэл гонял подопечных, не давая им продыха и покоя. Тела эльфов покрывали синяки и ушибы, и на месте старых, не успевших зарубцеваться, с лихвой наливались синим огнем новые ссадины и порезы. Впрочем, ни один из его четырнадцати воспитанников не жаловался. Обучение бэл-эли оказалось на редкость интересно, придавало уверенности в завтрашнем дне и вселяло в сердца робкую надежду на победу над силами зла, пленившими эльфийские земли тенями вражды и затянувшую сетями жестокости и горя.
Мир снаружи заливался звездным светом, за неприступными стенами замка пронзительно выли свирепые ветра. Внутри было иначе. В камине жарко пылал огонь. Чудесно звенели арфы, завораживала игра флейт. В углу торжественно пел Андреа и его голос заполнял зал чистым светом зимней луны.
Как вечер тих, как небеса алеют,
И птицы крик в душе воспоминания лелеет,
О золотых веках, о доблестных эпохах,
О славных предках, о победах громких,
О доброте и мужестве народа эльда
На веки преданного Солнцу, Звездам и Рассветам,
Душою светлой, как снега Аред Вендела,
И искрой в сердце, что горит огнями Мал'Алэны…
Столы, застеленные скатертями из элейского аксамита, ломились от изысканных яств, сочных фруктов и ягод. Бархатисто-терпкие вина и эль играли гранатовыми и янтарными искрами в высоких серебряных кувшинах. Пышный пир был в самом разгаре.
Во главе стола сидели Люка в сверкающем доспехе и Аинуллинэ в белых одеждах с розами в волосах. Влюбленные светились мягким золотом, обменивались теплыми взглядами и не размыкали рук. Гости поднимали тосты и желали безмятежной жизни, скорых детей и бесконечности на двоих. Невеста смущенно склоняла голову, прикрывая румянец широким, расшитым золотыми нитями, рукавом. Жених оставался спокоен и улыбчив, и принимал благожелания, коротко кивая головой, украшенной венцом из белых цветов. В отсветах ярких огней они блестели точно корона из драгоценных камней, а сам Люка походил на воплощение эльфийского короля из древних легенд.
Пахло цветами и ванилью, ярко горели свечи, заливисто смеялись дети. Мягко и тихо шелестели голоса гостей, звенело столовое серебро, прелестно напевал менестрель.
Хегельдер взял кубок и поднялся. После смерти Аннориена, советник остался старшим в королевской свите Эбертрейла, а потому считал своим долгом пожелать другу и соратнику, с которым знался не одну эпоху, счастья и добра.
— Всевидящий свидетель, этот союз благословило небо, — молвил он, улыбаясь. — Люка, мой добрый и верный друг. Светлая миледи. От сердца нашего народа желаю бесконечной радости. Да хранят вас свет и надежда, и да будет освещен ваш путь любовью и вечным счастьем.
Эльфы степенно воздали чаши в их честь и пригубили дорого розового вина. Бархатный шелк потек по венам и возрадовал эльфийские сердца. Остин был еще и щедр. Он не поскупился и в честь радостного торжества вскрыл запасы на «черный день», рассудив: горе видим каждый день, а счастье так редко, если и закатывать пир, так достойный величия эльфов.
Аинуллинэ обмолвилась с Люкой. Статный воин поцеловал руку жены и кивнул.
— Арианна, — обратилась невеста к юной подруге, — порадуй наши сердца песней.
— С радостью.
Девушка в платье лунного серебра с длинными рукавами, скользящими позади крыльями гордой птицы, торжественно выплыла из-за стола. Устроившись на резном пуфе с золотистыми ножками возле позолоченной арфы, Арианна тронула прозрачные струны и хрустально-чистая мелодия растекалась ароматами летних садов. Арианна запела на агаль и давно забытый, первородный язык покатился под высокими сводами светлой памятью.
Эльфы тысячелетия не говорили на агаль, но были среди живущих те, кто помнил песни и стихи на потерянном, канувший в бездну языке, что так редко теперь звучал под звездами и луной. Менестрели и поэты частенько не вникали в перевод, лишь воспроизводили утраченное на слух, удивляя волшебной красотой величественных переливов, звучащих, как льющийся в свете солнца медовый нектар.
Гостей заворожило. Неясные слова обретали краски и уплотнялись. Серебристые тени великих эпох обретали вторую, покрытую славой, жизнь; убранство гостиной таяло в сгустившемся тумане и грезы оживали на глазах.
Вокруг разрастались тысячелетние дубы. Из плоти земли появлялись могучие хребты и бесснежные отвесы узорных скал. Громадные волны несли царственные корабли. Из дымных завес складывались башни и дворцы; белые города разрастались в лесных чащах и на утесах, застывших над обрывами бездн. Даль зыбилась в туманной тишине под светом никогда не гаснущих звезд. Седые горные изломы облекали тихий блаженный край неприступными кольцами. Легкие игривые ветра дышали ароматами цветущих роз и гиацинтов.
