По роду своих научных интересов мне приходилось бывать в исправительно-трудовых учреждениях, знакомиться с архивными материалами. Порой встречаются документы, недоступные для широкого круга долгие годы, а потому вроде бы и не существующие ни для печати, ни для тех, к кому имели когда-то непосредственное отношение. Именно так, случайно, и попало ко мне лагерное личное дело А.М. Лариной, осуждённой якобы за контрреволюционную деятельность. Отдельные материалы её дела (ниже они публикуются полностью) и побудили ещё раз обратиться к воспоминаниям Лариной «Незабываемое» (Знамя, 1988, № 10, II, 12).

Итак, обратимся к воспоминаниям:

«Декабрьское постановление 1938 г. не застало меня врасплох, к нему я была психологически подготовлена, оно не подавило меня неожиданностью. Смерть, она не страшна. Мёртвый не мыслит.

Страшен предсмертный час, предсмертное мгновение».

Далее следует красочное описание того, как Ларину вели на казнь. Эпизод, безусловно, впечатляет и вызывает естественное чувство сострадания. Но попытаемся подойти к нему с точки зрения документальных фактов. Так вот, в деле содержатся все постановления Особого совещания, под которыми стоит её подпись. Если бы существовало постановление о расстреле, то оно, несомненно, сохранилось бы так же, как и все остальные, сохранилось бы и постановление об отмене смертной казни.

Допустим существование такого документа, впоследствии изъятого из дела. Но какая необходимость в этом была?

Человек может забыть многое другое, но день, когда заново рождаешься, вряд ли не сохранится в памяти. Обратимся вновь к документам. Ларина свой приезд в Москву относит к концу декабря 1938 года. На акте же о личном обыске в тюрьме Москвы стоит дата — 4 декабря 1938 года. Следовательно, даже если эпизод с мнимым расстрелом перед вызовом в Москву состоялся в Мариинске не в первых числах декабря, а 1 декабря, то никаким образом она не могла оказаться в Москве даже с учётом проезда в скором поезде, не говоря уже об обычном маршрутном эшелоне с осуждёнными.

Вызов в Москву вряд ли был связан с кампанией по пересмотру дел членов семей, репрессированных за измену Родине, которая в то время проходила. Подлежавшие освобождению в связи с прекращением дела по решению Особого совещания получали справку об освобождении. Все они имели право свободного выбора места жительства. Скорее всего, Берию интересовал определённый круг вопросов.

Конечно, кому не хочется показать себя на допросе, носящем характер непринуждённой беседы, с самой выгодной для себя стороны. Именно таким образом описывает этот эпизод встречи с Берией Ларина, в котором они находились вроде бы по разные стороны баррикад, и каждый остался при своём мнении. Тем не менее, она до сих пор уверена, что в период содержания в Москве Берия проявил о ней заботу, переведя на её лицевой счёт деньги. С какой стати он стал бы это делать? Видимо, это те 20 рублей, розыск которых вёлся по её за явлению в управлении ИТЛ и ТП и МЗ УНКВД по Новосибирской области с просьбой об их высылке во внутреннюю тюрьму в Москве. Вовсе не исключено, что какая-то часть денег была снята с конфискованного у неё 22 мая 1939 года аккредитива на сумму 2000 рублей (деньги по тем временам немалые, хотя, как мы помним по «Незабываемому», нечем было заплатить за квартиру после переезде из Кремля, так как они с Бухариным до этого сами бедствовали). Этот аккредитив был изъят у Лариной ещё при аресте в Астрахани и истребован в Москву в начале мая 1939 года.

О том, как Ларина вела себя при встрече с Берией, написано ею собственноручно в письме на имя Берии, датированном 10 января 1944 года. Уже первая фраза представляет интерес и позволит читателю сделать собственный вывод. Оказывается, с Берией они вовсе и не противники, а самые настоящие единомышленники. Но для Берии Бухарин — враг. Кем же в таком случае он был для Лариной? Далее из письма следует, что она была готова забыть всё, а ведь это всё, по её воспоминаниям, жизнь с Бухариным. И Берия уже вовсе и не враг, а старший товарищ для неё. А старшего товарища вроде как-то и нехорошо даже спустя полвека называть «извергом», «безыдейным карьеристом», «преступником», готовым всадить нож в спину Сталину-диктатору. Оказывается, и свобода была обещана ей Берией. Интересно бы знать, за что именно? По всей видимости, эта свобода была обещана ей после того, как Берия посоветовал Лариной спасать себя. Правда, в воспоминаниях не рассказывается, каким образом она это делала. Ни за что ни про что такие обещания, как известно, не даются.

На страницах воспоминаний присутствуют и любовь, как говорится, до гробовой доски, и преданность идеям Бухарина, и отстаивание его позиций, и так далее и тому подобное. Теперь Ларина стремится убедить читателя в том, что «…никогда не испытывала сожаления, что вместе с Н.И. прожила короткую жизнь и самые тяжелые для него дни». А как же тогда расценивать её утверждение в письме Берии: «Хватит уж, ну сколько же можно расплачиваться за такую короткую — двухлетнюю жизнь с Бухариным».

Ко времени написания письма Берии шёл 7-й год с момента её ареста и оставалось менее двух лет до конца срока. Самое трудное время для всех находящихся в лагерях и колониях было уже позади. Работала Ларина в конторе. Администрацией характеризовалась следующим образом: честно и добросовестно относится к работе, усидчива, исполнительна, замечаний по работе не имеет, дисциплинированна, опрятна, уживчива с окружающими.

Разумеется, вполне возможно допустить мысль о стремлении добиться освобождения при помощи этого письма. Но тогда выходит, что цена за это — отказ от Бухарина и всего с ним связанного. Как-то не укладывается это с нынешней преданностью ему и борьбе за восстановление его доброго имени.

В «Незабываемом» читаем: «Я росла в среде профессиональных революционеров, после свершения революции ставших во главе страны. Поэтому внутрипартийная жизнь начала интересовать меня очень рано; отец, безусловно, этому способствовал. Интерес к политике был особенно обострен близостью к Н.И. Казалось, судьба неотвратимо притягивала меня к нему в самые тяжкие его дни». Не вяжутся эти нынешние слова о Бухарине и с тем, что писала Ларина в заявлении на имя министра государственной безопасности СССР в ноябре 1948 года, которое мы позволим себе процитировать: «Я никогда не была политической сторонницей Бухарина…» А далее ещё один и, пожалуй, самый сильный удар «по светлой памяти»: «За свои преступления Бухарин ответил сам, я не могу нести ответственности за него…»

Оказывается, Бухарин, по её же собственным словам, был преступником. Наверное, жене лучше знать, кем в действительности был её муж. Не отсюда ли стремление теперь поставить под сомнение всё опубликованное меньшевиком Б.И. Николаевским за рубежом, объявить его фальсификатором. (Речь идёт о содержании бесед Николаевского с Бухариным во время командировки последнего в Париж для покупки архива Плеханова.) Впрочем, обвиняется не только Николаевский, но и жена Ф.И. Дана — Л.О. Дан в связи с опубликованием ею воспоминаний «Бухарин о Сталине». Это наводит на мысль, что предпринимаются попытки для обеления Бухарина, отметая то, что хоть каким-то образом мешает этому.

Возникают вполне закономерные вопросы, а почему мы должны верить на все сто процентов Лариной? Разве только потому, что истина в споре, тем более с ушедшими из жизни оппонентами, должна остаться за последним из живых? Но ведь это тоже не бесспорная истина?

Всё изложенное наводит на определённые размышления и вызывает сомнение относительно существования письма Бухарина «Будущему поколению руководителей партии». Если уж память Лариной не сохранила полных строк собственного сочинённого стихотворения своему первому ребёнку, то текст письма она тем более не позволяла сохранить. А ведь ребёнок для матери всегда стоит на первом месте перед мужем с его заботами. По всей видимости, кому-то очень хочется, чтобы Н.И. Бухарин оставил письмо-завещание. И цель этого изобретения просматривается вполне отчётливо: создать в лице Бухарина ещё одного вождя. А какой же это вождь без завещания?!