— Интересно. Люблю загадки, — радуется дед, как ребенок, а я взрываюсь:

— Хватит паясничать!

— А кто тут паясничает? — дед усмехается и приглаживает бороду. — Мне кажется, не я.

Фыркаю и отворачиваюсь, чтобы не продолжать. Он всегда так: сначала выведет, а потом насмехается. Будто я маленький.

Дед на миг разворачивается к окну, а потом снова глазеет в мое лицо. Пристально и с долей насмешки:

— Говорят, старина Вольпий умер на днях.

— Говорят, старина Вольпий умер на днях, — произносит старик со странным сладострастием в голосе и косится на меня. И кажется, будто взгляд его — острая рапира. Раскаленная, причем. С таким усердием выковыривает дыру во мне, что вот-вот внутренности наружу выпустит!

Я мнусь. Мне страшно от его слов. Вот и подтвердилась последняя догадка — самая жуткая и нежелательная. Вот и оборвалась последняя нить, связывающая меня с домом.

Значит, придется вечно убегать? Как делал Вольпий? Ну, он-то хотя бы знал, как свою магию использовать. А меня едва на пару простейших заклинаний хватает.

Михаэль не поворачивается ко мне, но сжимает ладонь, согревая пальцы своими руками.

— А кто говорит? Как всегда, старушка-ведунья? — обращается он к родственнику и кривится.

— У меня везде уши есть, — машет дед сухой рукой. — И глаза. Поговаривают даже, что старик после себя наследницу оставил.

— Наследницу? — переспрашивает Михаэль и смотрит на меня.

Дед лишь сально улыбается и переводит взгляд с Михаэля на меня и обратно. Да гладит бородку свою, словно размышляя о чем-то, понятном ему одному. Так похож на одержимого, или маньяка. Мне становится холодно и страшно. Я ни секунды больше не хочу находиться рядом с этим мужчиной!

— Элен, расскажи о себе, — говорит дед, но не уводит взгляда и продолжает меня сканировать. Будто я — экспонат.

— Я экономист. У меня был… — заикаюсь, — была одежная лавка. Но женщина, с которой мы открывали ее, подвела меня, и лавку пришлось закрыть. Сейчас пока не при делах, но в ближайшее время решу этот вопрос.

— Как все серьезно, — тянет седовласый и снова потирает бороду. — Раммона и одежная лавка? Слабо верится.

— Не у всех есть… — старательно подбираю слова, — должная мера здоровой наглости.

Замечаю, что Алесса смотрит на меня: внимательно и хитро. Словно запоминает каждую фразу. А Евжин приподнимает шторку и прикипает к окну повозки, будто тревожит его что-то.

Михаэль напряжен и молчит, разве что не сопит от злости. А дед то на меня, то на внука посматривает и усмехается.

— Ладно, посмотрим, что за пигалица захомутала моего любимчика, — говорит с весельем в голосе, но смотрит серьезно, будто угрожает.

— Хватит, — шепчет Михаэль. — Не вмешивайся в мою жизнь.

Он отворачивается к окну, на щеках полыхает румянец.

Рыжик с девушкой прижимаются друг к дружке, будто боятся, что в перепалке их вышвырнут вон.

— Так же не вмешиваться, как в прошлый раз? — брякает дед и смахивает с дубленки невидимый мусор. — Я насмотрелся на твои похождения после развода.

— Да на что ты смотрел, если я уехал и отказался иметь с тобой дело? — Михаэль сверлит деда горячим взглядом и до боли стискивает мою руку.

— Не наглей, внучонок, я могу и разозлиться, — хмыкает мужчина.

— Тебя никто не звал. Мы вообще не к тебе ехали!

— А я уж подумал, что в кой-то веке обо мне вспомнили, — дед поворачивается и стучит в окно вознице костяшкой. — Тормози, у нас тут пассажиры выходят.

Я оглядываюсь на дремучий лес вокруг и замираю.

— Хочешь доказать мне что-то? — хрипит Михаэль. — Я уже говорил, что в твоей помощи и содействии не нуждаюсь! — он хватает ручку двери, чтобы выйти, но дед останавливает.

— Ну, хватит. Я соскучился. И рад тебя видеть. Разве сложно просто погостить у меня денек? Поедете потом, куда захотите, я не стану держать. Михаэль, ну… Извини старого за длинный язык.

— Может, лучше выйти? — шепчу я и легонько толкаю Михаэля плечом. — Как-нибудь доберемся до города. Может, и подвезет кто.

С надеждой смотрю на белую дорогу позади повозки. Она пуста, но на заснеженной земле четко отпечатались следы колес и полозьев. Значит, местность не пустынна: здесь ездят. Вопрос в том, насколько часто, и не успеем ли мы замерзнуть.

— Хватит бояться, раммона, — говорит дед и с осуждением смотрит на меня. — Не у всех дедов взгляды совпадают со внуками. Это закон отцов и детей. Читали Тургенева?

Я киваю, удивляясь тому, что успеха в двух мирах — по крайней мере, в творчестве — добились одни и те же люди.

Михаэль берет мои руки в свои, улыбается смущенно Евжину и Алессе и откидывает голову назад.

— Долго еще ехать? Я жутко устал.

— Да-а-а, давно у деда не был, — проговаривает старик, и повозка замедляет ход. — Тут бы, даже если остаться в лесу, пешком по дороге минут пять до особняка, — смеется он и выходит на улицу.

Мы выбираемся следом в звенящий от мороза воздух. Крупные хлопья летят с высоты, устилая наши плечи, путаясь в волосах. Сосны, накинув белоснежные шапки, мирно спят. Такой красоты в городах моей России, наверное, и не увидишь уже: все поглотила железная поступь прогресса.

Особняк — это слабо сказано. Роскошный замок на два крыла с аркой посередине. Огорожен кованным забором, а дорожки вымощены круглым камнем.

И мне становится страшно. Словно дом — это огромная тюрьма, а кованый забор — решетка.

В доме дед хитро улыбается, отдает невысокому дворецкому дубленку и довольно говорит:

— Комнаты для моих гостей приготовлены?

Мужчина сдержанно кивает, окидывает всех изучающим взглядом и застывает на Евжине с Алессой.

— Только две. Еще две приготовить?

— Одну, — выступает вперед Михаэль. — Я невесту не оставлю.

— А как же чистота отношений до брака? — хитро щурится дед, а затем взрывается искристым смехом. — Да что вы такие смурные? Расслабьтесь. Здесь вас Контора не достанет, город мой, никто не войдет без спроса или предупреждения. И вы давно не дети, чтобы я вам указывал. Согревайтесь, переодевайтесь, и жду вас к столу. Михаэль знает, куда идти.

Михаэль, нахмурив брови, ведет меня на второй этаж, по изогнутой лестнице с резными перилами. Все вокруг восхищает, но в то же время такое чужое и холодное. А меня не покидают вопросы: как дед нас обнаружил? С чего бы у него такая мощная охрана? Как отыскать дочь Вольпия, чтобы она рассказала о его даре? И, наконец, отчего Михаэль так не рад видеть деда?

— Элен, не спрашивай, — отвечает он на мой взгляд. — Долгая история. Пусть она в прошлом останется. По крайне мере пока. Я слишком устал и жутко раздражен, чтобы сейчас изливать душу. Прошу тебя.

Евжина и Алессу еще минут пять назад забрал дворецкий. Мы остаемся одни, и с любимого словно слетает тонна груза. Он припадает к стене спиной и, опуская голову, прячет лицо под ладонями.

— Извини, что не предупредил об этом, — говорит сквозь пальцы.

Тьма сквозит в его словах. Сыплется пеплом с кожи, холодит взгляд… Разделяет нас плотной стеной непонимания, не давая дотянуться друг до друга. Что скрывает Михаэль? Он знал что-то?!

— Это касается дочери Вольпия? — спрашиваю я, и мне неожиданно становится холодно. Будто выгнали на мороз без шубы. Или открыли все окна разом, впуская в дом белую метель.

— Элен, ты до сих пор не поняла? — он вонзается взглядом в мои глаза и взбивает покой правдой: — Ты наследница. Других Сказочников нет.

— Но это же глупость! — возмущаюсь. — Я знаю своего отца!

— Тогда, как ты объяснишь все это?

— Это вы мне объяснять должны, как так вышло. И Вольпий в частности.

Михаэль отлипает от стены.

— Я сам ничего не знаю. Я просто сложил все факты, — он психует и сильно жестикулирует. Скидывает на кровать перчатки, шарф и пальто. — Ты — Сказочник — раз, ты раммона — два, умер Вольпий аккурат, как эти точки появились — три! Какие еще нужны доказательства?! — отворачивается и яростно расстегивает рубашку. Ткань трещит под его пальцами и натягивается на плечах.