Часть моря, в которой «Золотая лань» тогда оказалась, носит ныне имя адмирала. Это самый широкий в мире пролив — около четырёхсот пятидесяти миль. В том, что пролив этот носит имя не испанца, а англичанина, виноваты махровый бюрократизм испанской сверхдержавы и сверхсекретность, царившая в ней. Дело в том, что англичане не были самыми первыми европейцами в этих неприветливых водах. Ещё в феврале 1526 года, за пятьдесят два с половиной года до Дрейка, в эти воды занесло штормом испанский корабль «Санто Лесмес». Но это была злосчастная экспедиция Гарсиа Хофре Лоайсы — Хуана Себастиана Элькано, посланная повторить плавание Магеллана и проложить устойчивые пути на легендарный Восток. Только при пересечении Тихого океана скончались последовательно... четверо руководителей её. Кругосветку экспедиция так и не завершила, а все материалы о её плавании и открытиях были надёжно захоронены в Севилье, в архиве Совета по делам Индий. В ведомстве Уолсингема острили, что этот архив — самый надёжный в мире: якобы никому никогда ещё не удавалось отыскать ни единой бумажонки, положенной туда на хранение! Шутники из «С.И. С.» несколько перебарщивали, конечно. Но — очень немного...

После десятка попыток пробиться на юг или юго-запад, чтобы добраться до этой самой «Терра Аустралис Инкогнита», Дрейк, к великой радости измученного экипажа, дал наконец приказ идти на север! Его матросы отощали, обросли волосами, их шатало ветром. Нечего было и думать с таким экипажем, да на единственном корабле, о победах, о добыче, да если честно — даже и о возвращении на родину.

Но Нуньеш да Силва успокоил офицеров. Он уверил, что к югу от реки Био-Био, что на тридцать восьмом, кажется, градусе южной широты, испанских гарнизонов нет и власть Его Католического величества на берегах этих остаётся чисто формальной. На деле же там живут, обходясь без заокеанского владыки, гордые индейцы племени «мапуче», которых испанцы именуют, по названию реки Арауко, где впервые с ними встретились, «арауканцами». Испанцев, которым, по мнению всей Европы, этот край принадлежит, по крайней мере после походов конкистадора дона Педро де Вальдивии, который в 1550—1552 годах дошёл аж до сорокового градуса, там на деле нет вовсе. Арауканцы оказались непобедимыми для испанцев! А дона Педро де Вальдивию индейцы убили в конце 1553 года...

Так что ещё по крайней мере три недели можно набираться сил, не опасаясь прямого столкновения с превосходящими силами противника. На отдельных рыбаков там, старателей или просто авантюристов, ищущих, что плохо лежит, наткнуться можно — но эта публика не опасна: во-первых, у них каждый за себя, никто никому не верит. А во-вторых, ищет прибыли в этих незамирённых краях только тот, кто в неладах с законом и потому вынужден скрыться за пределы цивилизованного мира. Испания этих людей считает мёртвыми. Так что они не поспешат докладывать о появлении англичан...

А уж за три недели люди отдохнут, окрепнут, залечат раны и язвы, а главное — найдут укромную бухточку и починят «Золотую лань», а то разболталась, бедняжка, за два месяца штормов. Ну и, возможно, удастся объединиться вновь с остальными кораблями экспедиции...

А уж тогда можно воевать хоть с испанцами, хоть и с самим дьяволом: отдохнув и набрав прежнюю силу, девонширские ребята покажут на деле, что непобедимы!

Весь экипаж за два месяца намёрзся, а вернее — промёрз насквозь, и теперь радовался каждому проблеску солнышка между тучами, нестудёному порыву ветерка, — а то из всей команды разве что один Тэд Зуйофф сохранял работоспособность, да ещё и пошучивал при этом! Ночи становились темнее, а дни длиннее день ото дня: во-первых, «Золотая лань» шла к экватору, а во-вторых, в Южном полушарии начиналось лето!

Ну и что же, что дует норд-вест, мешающий продвигаться вперёд, — приходится лавировать, идти крутыми галсами — так, что проложенный курс и фактический путь образуют изображение пилы с частыми зубцами. Зато нет шквалов, снегопадов, и опасности гибели нет, и теплеет ежедневно, и впереди — страна сокровищ, таинственная Перу...

Вот только вода совсем уже негодной стала да еда такая, что неизбалованных моряков — и то выворачивает от одного её вида, до того, как кусок в рот возьмёшь...

Заправиться бы свеженинкой — а то трюмы набиты сгнившей тюлениной, которую уж не лопатами выбрасывать придётся, а вёдрами выливать! Тысяча фунтов на каждого члена команды «Лани» — вот аж сколько зазря пропало тюленьего мяса. Но кто ж мог заранее предвидеть, что придётся два месяца болтаться, не видя берега? A-а, бог с нею, с тюлениною! В конце концов, труды по заготовке были невелики. А те, первые два десятка туш, что Том Муни с ребятами обрабатывал, — те целы.

Но свеженины добыть невозможно, потому что вдоль берега идут непрерывной полосой гористые острова, а меж ними вода аж кипит — там тебе и сулои (встречные течения), и рифы, и всё, что угодно. Шлюпка там не пройдёт, не то что стотонный галеон! Всё ж таки попытались — под ответственность мистера Нуньеша да Силвы — подойти вплотную к островам. И действительно, берег был настолько крут, что в двадцати саженях от острова ни один лот дна не достиг!

Но двадцать саженей не делали нисколечко доступнее продовольствие и воду — а ввести «Золотую лань» в один из проливов между островками и дон Нуньеш да Силва не дерзнул. Глубины в этих проливах и в длинных лагунах меж ними и материком не знал ни он, ни, похоже, никто в целом мире. Острова, поросшие густым, пышным и мокрым лесом, были безлюдны, и в лагунах, кажется, ни лодки не видать.

Или, может, раньше когда-то и были — но, чтобы меньше обид от испанцев терпеть, гордые эти мапуче потопили все свои лодки и вовсе перестали в море выходить? Ведь военное превосходство испанских судов, вооружённых хотя бы лёгонькими фальконетами да устаревшими аркебузами, было слишком очевидно...

Странные то были места. То свалится ливень, почти как тропический — шумный, краткий и обильный, то в тот же день через пару часов зарядит нудная мелкая серая морось, как осенью в Усть-Нарове какой-нибудь. То вдруг солнышко проглянет — и все эти изменения при одном и том же норд-весте! Менялась только сила ветра, но не направление: с ливнем дует норд-вест крепкий и порывистый, в морось — равномерный и слабый, а в вёдро — шквалистый. Но тут, спасибо португальцу, он по цвету наветренного края неба такие перемены наперёд безошибочно угадывал — и на «Золотой лани» успевали без авральной спешки, покуда ещё команде непосильной, марсели спустить и нижние паруса зарифить. Ни разу не допустили того, чтобы внезапный шквал понёс потрёпанное судно на юго-восток, в неизведанные и, скорее всего, погибельные межостровные проливы...

Между тем мало-помалу теплело, хотя для лета — а ноябрь в этих широтах должен быть месяцем уже не весенним, а летним — было чересчур свежо. Но в лесах на берегу всё цвело. И цветы-то какие невиданные! На одном кусту — густые гирлянды мелких белых цветочков. На другом — цветы одиночные и нечастые, но какие! Лиловые узкие колокольчики... в фут длиною! А вот тоже как бы колокольчики, но двухцветные: нижний — поуже, пурпуровый, а верхний — широкий. Точь-в-точь испанская танцовщица в юбках разной ширины... Но Фёдору самыми прекрасными, не здесь самыми, а, пожалуй, вообще в жизни — от Севильи до Вест-Индии и от Гвинеи до Ижорской земли, — показались деревца, сплошь покрытые цветками, так, что ни ветвей, ни даже ствола под цветами не видать. И цветы эти разных, можно даже сказать — всех оттенков красного цвета на одном и том же дереве! Да не так, что багровый рядом с нежно-алым, а розоватый с яблочной прозеленью рядом с почти оранжевым, а так хитро, что два любых соседних цветочка как бы одинаковы, чуть-чуть разницы — а всё дерево полыхает, как живой огонь: начало ветки — в один цвет, середина другой оттенок кажет, а конец — третий. И если водить глазами по такому дереву, — кажется, что по нему, как по углям тлеющим, огоньки бегают... Позднее Фёдор узнал, что это — «дримис», священное дерево мапуче-арауканцев, и понял их... Во всяком случае, в таком дивном дереве божественного проглядывает куда больше, чем в симарруиском боге Гу в железной шляпе и с тазиком у железного живота!