И — ах! Ах, как было бы великолепно, как прекрасно было бы жить, если бы правительство Её Величества Елизаветы Английской целиком состояло бы из единомышленников! Оппозиция там пускай уж состоит из кого угодно — а противостоять ей, пёстрой и разобщённой, должно сплочённое правительство. Совет должен быть един во мнениях! Так нет же, ничего подобного. В самом правительстве засели и ура-патриоты, и пуритане, и испанские агенты, и чёрт знает кто ещё, и просто идиоты, мешающие править не по злобе, не из-за идейной вражды, а по глупости...

Страна только воспрянула. Она только-только начинает становиться тем, чем ей от Господа предназначено быть, — а эти преисполненные добрых намерений крикуны хотят всё и сразу! Они хотели бы, чтобы «завтра» истории совпало с «завтра» календаря. Чтобы великое будущее родной страны наступило уже при их жизни. А тысячи лучших людей страны — от Её Величества до безымённых шкиперов, от лорд-мэра столицы до последнего вечно пьяного матроса, и лорд-казначей, и величественные — куда до них герцогам! — дельцы лондонского Сити — работают бескорыстно, не рассчитывая видеть это. Работают, понимаете? Для величия Родины! А не просто хотят, чтобы оно было сейчас...

Подобное нетерпение можно понять и объяснить. Но нельзя, если ты политик и облечённый властью государственный деятель, это нетерпение поддерживать и особенно разжигать! Всё же погубится спешкой! Это же всё равно, что, услышав прорицание о великом будущем того же Александра Македонского, заставить Олимпиаду, мать его, пить зелья, чтобы родить на втором уже месяце... Всё равно, что гнать в бой трёхлетнего ребёнка — из опасения, что предначертанные тому великие победы произойдут позже смерти твоей... Нетрудно же понять, что подобные нетерпеливцы только загубили бы в зародыше величие Александра...

В долговременной перспективе национал-патриоты, пожалуй, враг наиболее опасный. Потому что их демагогию трудно опровергать. Ведь в мозгах среднего человека враз сложится образ проклятого чуждого интересам английской нации чиновника, равнодушного к Высшим Интересам Отечества. (Вот именно так — каждое слово с большой буквы — они и вещают).

Ну а на сегодня опаснее всех воинствующие пуритане. Такие, как почтенный госсекретарь мистер Уолсингем. Не особо родовитый — так, на ступеньку-другую выше по происхождению вовсе уж безродного Сесила, повторяющий в карьере его шаги по служебной лестнице и уже опасно дышащий в затылок. Талантливый, умный (мог бы быть вовсе умнющим, если б только фанатизм глаза не застил). Увы, мыслит Уолсингем, как и многие нынче, в испанском стиле.

То есть мир как целое и место в нём своей страны, как части целого, видеть не способный. Нет для него и для таких, как он, по обе стороны линии фронта единого мира. Есть «мы», «наши» — и есть «они», «чужие». Мы — хорошие, справедливые, добрые, честные от природы, любимые дети Господа Бога и всё такое прочее. Они — плохие, развращённые, жадные, воры, бандиты, лжецы, фанатики...

Вот ведь, чёрт его знает, умный же человек. Более того, человек, бессомненно, выдающегося ума. А как начнёт дудеть в эту дуду, так и ум защёлкивается. Скажите Уолсингему: «Испанцы — беспринципные фанатики!» — поддакнет и сто примеров приведёт. Скажите: «Англичане — беспринципные фанатики!» — мрачно ухмыльнётся в бороду и ехидно прокаркает: — «Дражайший милорд, вы же как-никак университет кончали. Поэтому не можете не понимать, что “беспринципный” и “фанатик” — понятия аб-со-лют-но несочетаемые! Принципы, исповедуемые тем или иным фанатиком, могут быть истинны или ложны, могут заслуживать порицания или поощрения, даже восхищения либо казни — но любой фанатик, по определению уже — раб своих принципов. Сказанное вами сейчас логически противоречиво — и, стало быть, с формальной точки зрения, бессмысленно. Согласны?»

Сесил прямо-таки физически ощущал при беседе, как в мозгу этого умного человека вдруг что-то происходит, едва свернёшь на эту тему...

Чёрные — белые...

Заядлый шахматист, Уолсингем создал в кратчайшие сроки и сравнительно дёшево одну из наилучших в мире (считая «миром» не один современный, а вообще все времена и все народы) разведывательную сеть, «Сикрет Интеллидженс Сервис». И вот этого-то Сесил ну никак не мог постичь!

Он сам немало лет занимался грязноватым, но необходимым делом разведки и контрразведки — и потому знал не понаслышке, что достичь успеха в этом деле могут только люди оч-чень гибкие, до беспринципности, небрезгливые. Что в этом деле часто приходится налаживать сотрудничество с людьми не двухцветного, а многоцветного, пёстрого мировидения. И надо срабатываться и даже уважать таких людей, с точки зрения «чистого» протестанта вообще не имеющих прав на существование!

Потому что самый лучший агент, если почует, что хозяева его не уважают (а хороший агент, по определению, всегда чувствует точно и тонко!), перестанет хорошо работать, а при первой возможности предаст. Так каким же образом фанатик Уолсингем отыскал в себе ресурсы уважения и понимания?

Начиная думать об этом, Сесил всегда кончал тем, что сам себя ощущал перестающим понимать мир и людей, устаревшим и бесконечно усталым... Ему начинало казаться, что время, отмеренное Богом ему, давно кончилось, а он влез по ошибке в другую эпоху. В такие часы ему казалось, что видение мира в целом — такая же устарелая рухлядь, принадлежащая целиком прошлым векам, как готические соборы.

Уолсингем! Чёрно-белый, фанатичный Уолсингем был для него, умудрённого годами и опытом, загадочен и непостижим более, чем светская львица для нецелованного юнца! Новая, небывалая доселе людская порода... Ведь это не один Уолсингем, и иные есть... Да вот юнец этот, везучий Дрейк. Тоже таков. Не придумать и названия... Широколобый фанатик, что ли? Требует крайних мер — а испанцев, попадающих в плен к нему, милует. Дружит с черномазыми — и одновременно с работорговцами Хоукинзами. Как всё это в одной душе вмещается, не разрывая её?

Порою Сесилу казалось, что и государыня — в их стане, непонятных новых людей. Немноголюдном, но растущем и уже, несомненно, стане. И что ему их уж не догнать! Тогда вспоминались кембриджские, студенческие годы. Соревнования в беге, или, скажем, речная регата. Небольшая сплочённая стайка лидеров впереди — и тебе, толстяку, их уже не догнать... Вот-вот скроются за поворотом последние из них, издали сливающиеся в одно разноцветное, колыхающееся пятно, и ты останешься совсем один. Или, что ещё хуже, — не один, а среди толпы людей, не имеющих значения...

Но покуда он находил в себе силы встряхнуться, отогнать эти назойливые видения. Стало быть, пока ещё не стар! И все люди — это люди, те самые, которых он знает. Только кажется, что кто-то из них — иной, непостижимый...

И он удалялся в свой знаменитый (говорят, первый во всём королевстве) розарий, отгонял от нежнейших красавиц всех — и садовников, и леди Милдред — и через час-полтора был вновь готов к дальнейшим схваткам жизни...

Фрэнсис Уолсингем с детства любил пугать сверстников. Но чтобы удовольствие от этого было полным, неурезанным, истинным — ему непременно требовалось, чтобы пугаемые не подозревали, кто их напугал! Он с ранних лет научился ради такого торжества подавлять бесёнка тщеславия. Тот так и норовил выскочить и признаться: «Что, перепугались? А это был и не дьявол вовсе, а — я! Выдолбил тыкву, прорезал в ней три дырки — “глаза” и “рот”, вставил внутрь свечку, зажёг её, сунулся под ваше окно и заухал!» Нет, он стерпит, пренебрегая мигом торжества, — зато будет наслаждаться не один, а много раз, выслушивая вновь и вновь рассказы о неразгаданном и оттого незабывающемся ужасе...

Но ещё выше этого наслаждения было — наслаждение знать неведомое другим. Бессмертные слова пророка Исайи он понимал буквально! (Сейчас можно их прочесть на мозаичном полу центрального холла штаб-квартиры ЦРУ США в Лэнгли, штат Вирджиния: «И вы познаете Истину, и Истина сделает вас свободными».) С одною только малосущественной поправкой: могущество, а с ним свободу даёт не Истина с большой буквы, в философском смысле, а с малой, в житейском смысле.