В тот раз дело кончилось разговорами. Матросы и офицеры, хоть и ворчали, хоть и не были всем довольны — но заговорщиков не поддержали. Винтёр донёс Дрейку, сомневаясь вслух, достойно ли поступает. Фрэнсис его успокоил:

— Вы правильно понимаете свой долг, мистер Винтёр. Был бы вам крайне признателен, если б вы и впредь информировали меня обо всех подобных действиях моего «лучшего друга».

...Когда через пару дней Дрейк объезжал все корабли экспедиции с обычным осмотром, Доути вдруг объявил:

— С искренним сожалением должен поставить вас в известность, что брат ваш украл множество различных вещей с «Марии», ныне переименованной в «Сент-Кристофер»!

— Том, что ты можешь на это сказать? — сухо спросил Фрэнсис у побагровевшего, набычившегося парня. Но тут же, не дав тому ответить, добавил: — Впрочем, не здесь, нет. Зайдём в твою каюту.

Вскоре в каюту Тома Дрейка затребовали двоих матросов, участвовавших в перегрузке с «Марии» штук полотна, одежды, что составляло основной груз судна, а также некоторого количества вельвета и шерсти в кипах. Тут, прослышав о случившемся, к Дрейку явился баталёр — «завхоз» «Елизаветы» и заявил смело, громко:

— Да, о пропаже части груза мне известно. Мне и вор известен. Это — мистер Доути!

Произвели обыск в каютах Томаса Дрейка и Томаса Доути. В каюте Доути обнаружили большое количество одежды испанского или португальского покроя. В каюте же Дрейка-младшего — только ношеную морскую одежду хозяина.

— Ну и как вы это объясните, мистер Доути? — ледяным тоном спросил Дрейк.

Известный гуманист отвечал на это любезно и невозмутимо:

— Это испанская и португальская одежда. Бархат у них, у папистов проклятых, особенно хорош. Что ещё? Ах да, откуда это у меня? Это, знаете ли, подарки от команды «Марии». Португальцы меня полюбили...

— Допустим. А как с обвинениями против моего брата?

Доути улыбнулся глумливо и вместе с тем высокомерно:

— А что, неужели не нашли ничего? Ищите получше. Ищите, ищите.

Тут уж возмутилась вся команда судна, принявшая сторону Тома Дрейка. Матросы требовали примерно наказать славного кавалера Доути за клевету. И Фрэнсис принял такое решение:

— Ты, мистер Томас Доути, переводишься на борт флагмана и примешь командование над волонтёрами. Вмешиваться в управление кораблём воспрещаю безусловно! Муни переходит на «Пеликана», а я временно побуду на «Марии»! Всё!

А Муни ворчал:

— Какого дьявола пускаешь этого щёголя вольно бродить по флагману и совать нос в каждую щёлку? Его судить надо, а не... Попомни моё слово, Фрэнсис: ничего, кроме вреда для тебя лично и для всего дела, это не даст!

Дрейк не ответил ничего. Видимо, он хотел разъединить Доути и основную группу «кавалеров», бывшую на «Елизавете»? В команде «Пеликана», набранной им самолично, без участия мистера Худа, капитана флагмана, он был уверен абсолютно — и, возможно, хотел накопить побольше информации о преступных, провокационных действиях этого злокачественного джентльмена? На обычный образ действий Дрейка это, разумеется, не похоже — но и случай ведь был не обычный. Доути его «достал», а судить секретаря влиятельнейших особ Дрейк мог себе позволить, лишь набрав с избытком бесспорного материала. Вот Фрэнсис и пошёл на шаги, которых сам в принципе не одобрял...

И тут пассат затих — и на флотилию Дрейка упал тяжкий тропический штиль. «Лошадиные широты»...

Скука, безделье... Между тем Доути на «Пеликане» усердно старался вбить клин между офицерами и матросами, между новичками и ветеранами, между девонширцами и лондонцами... Дрейк ходил по палубе «Марии» и нервничал, слушая донесения. Тут, недолго пробыв на флагмане, на «Сент-Кристофер», бывшую «Марию», вернулся Том Муни с сообщением малорадостным, но уж никак не неожиданным:

— Мистер Доути — кол ему в глотку! — открыто подбивает людей на бунт. Повторяет, что нас гонят на верную смерть; что наши корабли не смогут пройти сквозь гибельные теснины Магелланова пролива; что, даже если бы это вдруг удалось — при выходе из пролива нас бы встретили огромные военные корабли испанцев. Они без труда расправятся с нашими скорлупками — и те, кто не утонет, очень скоро станут завидовать утонувшим, потому что непременно попадут в лапы инквизиции.

— Вот сволочь! Он же прекрасно знает, что никаких военных кораблей за Магеллановым проливом нет! Испанцы считают Тихий океан своим внутренним озером — им просто не нужны галеоны в водах, в которых доселе не бывал ни один европейский корабль, кроме испанских, в которых на испанские владения за сорок лет не нападал никто! И им там нужны торговые суда, но, разумеется, иные из них вооружены. И только! Для борьбы с восставшими индейцами достаточно нескольких пинасе.

...Дрейк и без того был «на взводе» — штиль, когда не продвигаешься к цели и ни-че-го не можешь сделать для приближения её, кого хочешь взбесит — а тут ещё духота и зловещая напряжённость, разлитая в воздухе (мы в двадцатом веке называем это «наэлектризованностью» атмосферы). Ещё и этот «лучший друг»! Дрейк впал в бешенство. Вприскочку забегал взад-вперёд по палубе (в таком состоянии знающие его хорошо люди предпочитали близко не оказываться), комкая платок, — потом остановился и ме-едленно, явно следя за собой и уже в силах контролировать себя, приказал передать на «Сент-Кристофера» приказ «советнику по вопросам применения войск» прибыть немедля «к борту флагмана».

Приказание странно звучало: не «на борт» — а «к борту». Но вскоре выяснилось, что то была не оговорка. Едва адмиральский вельбот с «советником» толкнулся в борт «Пеликана» и старшина уже приготовился ловить штормтрап — Дрейк лично перегнулся через фальшборт и скомандовал:

— Оставайся в вельботе, Томас Доути, — поскольку я отсылаю тебя на «Лебедя», где ты будешь содержаться под стражей!

И тут же послал мистера Муни в ялике на «Лебедя» с инструкцией капитану Честеру о порядке содержания мистера Доути. В инструкции Доути был назван изменником и мятежником!

Тем временем штиль сменился слабым западным ветерком: с ним уже можно было двигаться к цели, хотя и не кратчайшим путём... Переход от островов Зелёного Мыса до бразильских берегов отнял аж пятьдесят девять дней. Эти два месяца экипажи Дрейка не видели суши хотя бы на горизонте.

Единственным развлечением была жизнь за бортом. Может быть, рыб и рачков тут было не больше, чем где-либо, зато прозрачность воды позволяла видеть их всех на пару ярдов в глубину. И смотреть было на что! Преподобный Флетчер писал: «Всё это время мы не преставали удивляться и восхищаться Господом великим, создавшим неисчислимое количество как маленьких, так и огромных тварей в необозримых морях».

Коки жарили падающих на палубу летучих рыб и — реже — морских птиц, на лету ударившихся о мачты или присевших на палубы отдохнуть. Летучих рыб с палубы одного только «Пеликана» каждое утро собирали не менее двух десятков. Создавалось впечатление, что кто-то свыше специально посылал их людям, соскучившимся на солонине, на продовольствие! Хотя на самом-то деле всё было куда прозаичнее: рыбы выскакивали их воды, спасаясь от хищников, и летели в самых разных направлениях — но над палубами натыкались на снасти и падали оглушёнными.

В экваториальных водах, как писал далее Флетчер, условия для человеческой жизни просто райские — ни на суше, ни на море ничто сравниться с ними не может. Аристотель и Демокрит и с ними многие иные греческие и римские мудрецы заблуждались, полагая, что близ экватора жизнь вообще отсутствует из-за невыносимой жары. На самом-то деле в Африке или в Вест-Индии куда жарче.

Ритуал празднования пересечения экватора — с непременными Нептуном, чертями, сиренами, купанием в бочке и выдачей самодельных дипломов — тогда ещё не установился. Но по чарке доброго испанского вина каждому члену команд выдали — причём выбирал себе каждый по вкусу: красное, белое, сухое или крепкое...