Вильям Хоукинз-третий, юнга с флагмана, когда ему пришлось перетаскивать тяжёленькие, восемнадцатифунтовые ядра, спросил, почему бы не держать ядра постоянно в пирамидках у орудий. Дрейк, услышавши это, объяснил:

— Потому, молодой человек, что море не всегда бывает спокойным, а ядра — круглые. При малейшем волнении они из пирамидок начнут раскатываться по всей палубе и переламывать ноги канонирам!

Дрейк — это Дрейк. Поэтому никто из команды «Пеликана» не удивился необычному приказу: подойти к «Лебедю» вплотную и встать борт к борту, как для абордажа. Никто ж точно не мог знать — взбунтовался ли «Лебедь», или просто отбился от стаи?

Сорокадвухфутовый «Лебедь» нёс двенадцать орудий калибра не крупнее кулеврины. Поэтому встречный залп был опасен. И как будто б не бортом подставляться, верно? Но Дрейк приказал приготовить «книпели» — ядра, распиленные пополам и плоскостями — «щёчками» — насаженные на железную штангу. Вообще-то книпели предназначаются для разрушения снастей, а не кузовов кораблей неприятеля — но при стрельбе в упор, как предположил Дрейк, и в чём канониры «Пеликана» согласились со своим адмиралом, — они просто разнесут в щепы борт «Лебедя», изрядно уже потрёпанного штормами...

Но капитан «Лебедя» Джон Честер, правильно поняв смысл манёвра флагмана, поспешил доложить:

— Адмирал! Пленник на месте! Только я посчитал бесчеловечным заточить его в тесной, душной каютке — и разрешил ему один раз в сутки, вечером, часовую прогулку по палубе.

— Прогулки, вот как? И что, мистер Доути был доволен? — со зловещей иронией обратился Дрейк к земляку (Честер ведь был, как помните, из мелкопоместных девонширских сквайров — бывших вассалов угасшего рода Куртене — нормандских графов Девоншира).

Тот иронии то ли не расслышал, то ли предпочёл не расслышать — и серьёзно, ровно отвечал:

— О, весьма! Но он попытался обращаться к команде с разного рода речами и призывами. Тогда я распорядился на время его прогулки зарифлять, а при свежем ветре вообще спускать паруса — дабы палубной команде нечего было делать во время этих прогулок, — и загонял всех в кубрик на час...

— Вот потому-то вы и отстали? — зло спросил Дрейк.

— Так точно, адмирал! — с готовностью и даже с облегчением ответил Честер.

— Врёт и не краснеет! — мрачно сказал Дрейк. — Уцепился за аргумент, который я ему сам только что подбросил. — И заорал: — А чем тогда вы изволите объяснить, сударь, что прогуливался ваш арестант — да-да, не благородный пленник, а паршивый арестант — и вы были извещены об этом его статусе заблаговременно, капитан Честер! — прогуливался этот паршивый арестант по вечерам, как вы изволили мне доложить, — а сейчас почти уже полдень и ваши паруса не подняты доныне? Или вы решили стоять на месте до второго пришествия? A-а, понял. Арестант загулялся — и вы, дабы дать ему спокойно догулять, не выпускаете команду на палубу, и потому не можете выйти в море и догнать суда экспедиции? Ведь так, капитан Джон Честер?

— Но, адмирал!..

— Вас озаботило, что арестант ещё не был осуждён. Так я вас обрадую. Вскоре мы достигнем бухты Святого Юлиана — вы знаете, той самой, где Магеллан пятьдесят девять лет назад судил и казнил изменников и заговорщиков. Ну так вот, в вышепоименованной бухте я предъявлю неоспоримые — слышите вы, капитан Джон Честер? — неоспоримые полномочия судить и казнить людей во время этого плавания. И в означенной бухте я буду судить изменника и его пособников! Ну всё, разговоры окончены... Поднимайте паруса, капитан Джон Честер, — и вперёд без промедления! Курс — зюйд-вест. Следовать в кильватере «Пеликана», дистанция — четыре кабельтова. Или нет, даже лучше — три. Один час на сборы — и вперёд.

С этого разговора Дрейк уверовал, что Честер и вся команда «Лебедя» (во всяком случае, часть её), как сказали бы мы языком нашего века, «распропагандирована» изменником Доути. На чём была основана эта уверенность? Бог весть. Разве что на том, что изменнику позволили гулять — и даже обращаться к команде. Раз или два всего — но немного ведь и нужно для того, чтобы люди, смущённые неслыханностью всего предприятия и неочевидностью успеха, поддались смутьяну. Тем более, что мистер Доути красноречив и опытен в интригах...

Экспедиция шла вперёд — даже когда она шла назад! Вообще-то целью её в те майские дни был проход в Тихий океан, открытый великим Магелланом и лежащий к юго-юго-западу от залива Святого Мэтью. Или нет, даже ещё на целый румб южнее. Но, выбираясь из этого залива, Дрейк повёл свои корабли... на северо-восток. По цвету воды было очевидно, что «кратчайшая дорога ведёт в преисподнюю!» — как невесело пошутил мистер да Силва.

По мере того, как приближались к Магелланову проливу, погода улучшалась. Яркое солнце — «светит, да не греет!», и очень даже прохладные отгонные норд-весты... Прямо-таки девонширская осень, а не зима в Новом Свете...

Голубые воды Южной Атлантики, чуть налетит редкое облачко, немедля приобретали так хорошо Фёдору по Балтике знакомый серо-зелёный оттенок...

3 июня 1579 года достигли бухты Святого Юлиана. Мрачная, треугольная бухта, никак не защищённая от восточных ветров... Впрочем, никто, кажется, из побывавших здесь ранее восточных ветров здесь и не заметил ни разу. А вот от шквалистых норд-вестов прикрывает плосковершинный хребтик. Пресноводных источников не видно. Есть одно озерко, но воды в нём ни капли. Оно целиком заполнено кубическими кристаллами соли! Земля под ногами необычная: похожа на известь, перемешанную с мелким гравием, сыпучая, но мало почему-то пылящая.

Живности в тех поганых местах было так мало, точно её специально люди истребили. Как в окрестностях большого города. Зато на удивление много медленно летающих кусачих мух. «Непонятно: чьею же кровью они питаются?» — записал об этих насекомых португалец да Силва.

На островке близ берега, среди безлесной сухой степи, где трава перемежалась каменными россыпями, высилась воздвигнутая ещё первопроходцем Магелланом виселица. Сделана она была из корабельного леса — а за пятьдесят девять лет, что она простояла, ничем не укрытая от непогоды, дерево и вовсе почернело. Магеллан в этой бухте зимовал. Сейчас зима и была. Наверное, не один Фёдор то и дело цепенел, глядя зачарованно на чёрную «букву» и представляя в лицах, как это было — и как это будет вскоре...

До входа в Магелланов пролив оставалось чуть более каких-то двухсот миль. Дни стояли короткие, ночи длинные: тут же сейчас самая зима — а сорок девятый градус — это уж вовсе не тропики!

В заливе Святого Юлиана Томаса Доути перевели на «Пеликана» и надели на него кандалы. Адмирал (с нелёгкой руки капитана Честера теперь никто Дрейка иначе и не называл — а он не возражал) начал готовить суд по всей форме... Во всяком случае, не без формальностей. На кораблях назначили выборы присяжных — по одному от каждых шести нижних чинов и по одному от каждых трёх офицеров и приравненных к ним лиц. Всего — получилось сорок человек.

А тем временем совет офицеров освидетельствовал «Лебедя» — и нашёл, что к дальнему переходу корабль не годен. Решено было его уничтожить. Возглавить работы по уничтожению «Лебедя» было поручено Тому Муни.

С обречённого корабля сняли все металлические части, раздав их боцманам. Груз распределили по остающимся кораблям. Такелаж перебрали, отсортировав новый и неистёртый. Так же внимательно перебрали рангоутные брёвна. Боцмана разбирали: какое бревно лучше, чем на его судне, какое годится на материал для починок, а какое сжечь лучше. Им помогали парусные мастера и корабельные плотники.

Когда эта работа была закончена, «Лебедя» подпалили сразу с нескольких концов. Выдержанные, почти морёные шпангоуты из глостерширского дуба и многократно просмолённая обшивка кузова разгорались трудно, но горели долго, невысоким пламенем с неожиданными всполохами и отсветами то жёлтого, а то вдруг синего цвета, разбрасывая фейерверки искр. Они шипели и превесело трещали. Так что со стороны это, пожалуй, больше походило не на похороны, а на праздник...