Монгол был худой и жилистый, словно провяленный на солнце. Он завизжал что-то на своём языке, выкатив белые от злобы глаза, и взмахнул кривой саблей...

Каратэ, кажется, тут и впрямь было в диковинку. Антон примитивно лягнул нападавшего в живот — примерно с той скоростью, с которой футболист бьёт по мячу, и добавил ребром ладони по шее. Монгол выронил оружие, вскинул руки и пропал.

Где-то впереди, метрах в ста, блестел крошечный огонёк и виднелся край палатки. Какой-то человек на корточках сидел возле костра — то ли Казбек, то ли Паша Климкин. У Антона отлегло от сердца. Едва не завопив от радости, он сделал шаг вперёд...

Крик — короткий и жалобный — ударил в спину. Кричала девушка, которую он оставил у реки. Антон остановился и развернулся кругом. Дикая, ледяная ярость мгновенно разлилась по телу, пробежав мурашками вдоль позвоночника. Сказать по совести, было немного страшно. Бог миловал, он ещё ни разу не участвовал в настоящей, серьёзной драке (порхание в белоснежном кимоно по татами, где строгие правила и аж трое судей по углам, — не в счёт). Он опустил взгляд: рукав свитера, куда на излёте угодила стрела, был порван и медленно пропитывался кровью. Кровь была вполне настоящая.

Его кровь.

— Ну нет, — медленно проговорил Антон. — Гусары от дам среди ночи не уходят.

Бежать обратно было легко: воздух словно подталкивал в спину. Издав отчаянный вопль, он взвился над обрывом в великолепном высоком прыжке-полёте (эх, видела бы меня сейчас Светка... или Динара), приземлился на обе ноги, бешено крутнулся волчком и замер в низкой боевой стойке. Страха не было — только злость и древняя, как само человечество, жажда боя. Сейчас ему было наплевать, сколько перед ним врагов: два или двести...

...Кругом было пусто и тихо. Только речка с женским именем Чалалат несла свои воды с востока на запад, вдоль высившегося чуть подальше хребта. Антон выпрямился и огляделся с некоторой опаской: могли ведь, сволочи, связать пленницу, сунуть в рот кляп, чтобы не крикнула, и схорониться за валунами. Да нет здесь крупных валунов (тот единственный, за которым он недавно лежал сам, Антон обошёл кругом, чуть ли не обнюхал), и кусты вдоль берега не так высоки, лошадей не спрячешь... Он несмело подошёл к воде: ни одного следа, ни конского, ни человеческого (опять же неудивительно: камни не хранят следов). Лишь котелок лежал на боку, там, где его оставили, — единственный свидетель... Да ведь не скажет ничего. Антон поднял его, тоже понюхал, как тот монгол, с белым хвостом на шлеме. Хмыкнул про себя (мысли были сплошь невесёлые, связанные с собственным душевным здоровьем), зачерпнул воды и медленно побрёл в сторону лагеря.

Возле костра сидел Казбек, подложив под зад хозяйственную дощечку. Лицо его несло на себе печать мудрости и лёгкой грусти, как у старого даоса. Впечатление усиливала некая заунывная песня без слов, практически на одной длинной ноте, которую он старательно, не пропуская ни одного куплета, напевал под нос. Узрев Антона, он кивнул на котелок и с флегматичным интересом спросил:

— Водичка-то, поди, с Волги?

— Почему? — наивно удивился тот.

— Бегал далеко, однако. Полтора часа прошло. И руку вон умудрился поранить. Попроси Динару, пусть смажет тебе бактерицидной.

— Она здесь?

— Динка? В палатке. Светка спать завалилась, умаялась за день рюкзачок с косметичкой таскать. А Паша покакать пошёл — от переживаний.

— Ты бы не отпускал его далеко, — нервно заметил Антон. — Мало ли кто шляется по окрестностям... А по поводу чего переживания-то?

Казбек назидательно поднял указательный палец и лаконично, но со значением ответил:

— Любовь!

— Понятно, — кивнул Антон. — Лампа стояла на столе, но Света не давала.

Мудрый горец пожал плечами.

— Ну, типа того.

Антон присел на корточки перед костром. Костёр был невелик — не костёр, а костерок из трёх тощих жердинок, на котором, конечно, воду не вскипятишь и каши не сваришь. Однако у огня было хорошо и уютно: он казался живым добрым существом и притягивал взгляд, как красивая ёлочная игрушка.

— Скажи, ты когда-нибудь слышал об аланах? — непонятно зачем спросил он.

Казбек поковырял щепочкой в золе.

— Слышал. Жило такое племя в здешних местах — все сплошь воины на конях и с мечами. Теперь разные недоумки с пеной у рта доказывают, что аланы — их предки. Осетия так вообще переименовалась в Аланию, срам, да и только. — Он презрительно сплюнул. — Хотя все знают, что истинные потомки аланов — это мы, черкесы...

Ледник издалека напоминал змеиный язык: длинный, узкий и разрезанный вдоль круглым скальным выступом, «бараньим лбом». Подниматься к нему пришлось по осыпи — средним и крупным камням, надоевшим хуже горькой редьки. Антон ненавидел осыпи: ступни на них ежесекундно оскальзывались и норовили вывернуться под неестественным углом. Чуть зазевался — и готово, койка в лечебнице (отнюдь не психиатрической) обеспечена. И по сторонам не поглядеть, и природой не полюбоваться... К тому же у самого носа всё время маячила Светкина спина, эротично обтянутая ярко-голубым капроном. Казбек с Динарой легко шагали впереди, вроде бы даже не замечая неровностей дороги. Где-то посередине плёлся унылый, точно Пьеро, Паша Климкин. А рюкзак-то ты, парень, укладывать так и не научился, подумал Антон с минутной жалостью, болтается мячиком, натирая спину, да ещё и подвешенные снаружи котелок и каска, которые громыхают при каждом шаге, вызывая мысль о коровьем стаде на пути к ферме.

Постепенно подъём стал круче. Ледник утратил сходство со змеиным языком — отсюда, с плато, речушка, которую они оставили внизу, казалась игрушечной. По другую её сторону, далеко-далеко, виднелись несколько домиков, каждый размером с булавочную головку. (Уж не местные ли решили меня разыграть, мелькнуло в голове. Так вроде не первое апреля. Да и сложновато для розыгрыша: наряжаться в кольчуги, махать мечами... И та стрела, кстати, была вполне настоящая: рана до сих пор побаливает).

Рану на предплечье заботливая Динара смазала бальзамом и наложила повязку. При этом внимательно посмотрела на Антона, будто хотела о чём-то спросить, но промолчала. Антона и самого подмывало поинтересоваться, не она ли была там, возле речки, в меховом плаще, в образе девушки-аланки, спасшейся из взятого монголами города... Может, и спросил бы, кабы не было свидетелей вокруг.

Вдоль «бараньего лба», с южной его стороны, в ледовой трещине, журчал ручеёк. Светка тут же присела возле него, зачерпнула воды и выпила одним изрядным глотком.

— Вкусная, — сообщила она, потянувшись за новой порцией. — Только холодная.

— Этой водой жажду не утолишь, — сказал Антон. — Только булькать начнёшь, как грелка. И горло заболит.

Светочка вздохнула.

— А пить-то хочется. А фляжку-то я на стоянке забыла.

Антон молча отстегнул от пояса свою — с остатками апельсинового сока — и протянул девушке. Та моментально опустошила её, потрясла вниз горлышком и огорчённо спросила:

— Это всё?

— Увы.

Путь на хребет был только один — по неширокому кулуару, обрамленному влажными скальными выступами. Солнечные зайчики задорно играли на их чёрных боках, и оттого скалы напоминали тюленей, высунувшихся из воды. По дну кулуара спускалась ледовая полоска метра полтора шириной. Казбек попробовал ступить на неё — и тут же съехал вниз вместе с целым пластом, отчаянно ругаясь и отплёвываясь. Лед основательно подтаял на солнце.

— Можно, конечно, обойти западнее, — задумчиво пробормотал Казбек, — но, во-первых, потеряем день-полтора, а во-вторых, здесь интереснее. Антон, вставай на страховку, я поднимусь слева по отрогу и провешу перила.

Антон кивнул, правда, без особого энтузиазма. Ему самому хотелось пойти первым (не век же плестись в хвосте, любуясь на Светкин рюкзачок-косметичку). Но — лучше Казбека в их группе никто не лазал по скалам. Даже Динара.