— Не знаю, — сказал Антон чистую правду.
Живы, если предположить, что существуют где-то рядом параллельные миры, точно огромные трёхмерные зеркала, вытянутые вдоль граней Великого Кристалла (Антону приходилось читать о подобной теории, бывшей модной в научных кругах лет десять назад, — само собой, официально она не признавалась, даже обсуждать её было опасно, можно было огрести массу неприятностей...). И тогда где-то совсем близко — только протянуть руку — гудят машины на улицах, продают эскимо возле метро «Пушкинская», народные избранники и заступники наперебой обещают всеобщее и немедленное процветание, стараясь перекричать друг друга с экранов телевизоров, и тётя Сара, что в незапамятные времена подрабатывала вахтёршей в школе, где учился Антон (дама была чрезвычайно чопорная и строгая, имела партийную кличку Вытирайте Ноги), бормочет что-то сердитое, глядя с высоты третьего этажа на пацанов, с упоением гоняющих на велосипедах... Но — ударила лавина, пробила нечаянную брешь между гранями, куда злая сила втянула Антона (оказался ты, парень, в плохом месте и в плохое время). И тогда — вдруг озарила надежда — можно попробовать вернуться обратно, стоит лишь отыскать снова эту дыру...
А возможно и другое. Время вдруг спятило, какие-то контакты перемкнуло, программа допустила сбой, и его в самом деле швырнуло в прошлое. И теперь его родителям только предстоит родиться (мрачноватый каламбурец) — через бесконечные шесть веков, чтобы оперировать в областном хирургическом отделении (папа) и сеять разумное, доброе, вечное в школе с английским уклоном: «Good morning, children!» — «Good morning, Alla Konstantinovna!» (мама). Они встретятся случайно на автобусной остановке, спасаясь от внезапно хлынувшего ливня, и папа (тогда ещё не папа) предложит маме (ещё не маме) свой зонтик... А ещё через пять лет появится на свет маленький Антошка, чтобы вырасти и пойти в горы в компании таких же, как он сам, лоботрясов, и Светка Аникеева будет сидеть на лавиноопасном склоне, бесшабашно разглядывая свои истёртые пятки...
Голова кругом.
Он прикрыл глаза, отчаявшись постичь мудрёные капризы природы, и вдруг различил в ночной тиши посторонний звук. Он никогда не услышал бы его, если бы прислушивался специально. Лоза собрался было спросить о чём-то, но Антон легонько шлёпнул его по затылку. А ещё через секунду оба замерли, увидев череду безмолвных зыбких теней, взбирающихся по склону...
Глава 5
КРЕЩЕНИЕ
...Они очень старались ступать тихо, но, похоже, были больше привычны к седлу и стременам: нет-нет да зашуршит камень под ногой, скрипнет кожаный панцирь, брякнет изогнутая сабля... Антон не поклялся бы, но ему почудилось, будто он узнал седоусого монгола, что крался впереди, — его шлем украшал белый бунчук.
Лоза, видно, не привык думать долго. В мгновение ока он сунул два пальца в рот и издал резкий свист — такой сильный, что Антон инстинктивно зажал уши. Те, в пещере, не могли не услышать. Настоящие воины, они были приучены сначала вскакивать и хвататься за оружие, а просыпаться уже потом, на бегу. Так получилось и в этот раз. Полог, закрывавший вход в пещеру, будто снесло тайфуном, и кто-то — похоже, Заур — оскалясь по-волчьи, взлетел в высоком прыжке над головами опешивших монголов, обрушивая на них свой страшный меч-кончар.
Тот, с белым бунчуком, однако, тоже был воином, родившимся с саблей в руках. Он ещё не видел напавшего, но массивное, почти квадратное тело само, без команды мозга, прянуло в сторону, и удар Заура пришёлся на второго монгола, который шёл следом. Тот упал сразу, так и не узнав, что уже умер. А Заур уже приземлился на согнутые ноги, и кончар в его руке блестящим полукругом полоснул следующего в не прикрытые доспехом бёдра...
Тишина словно взорвалась изнутри. Заржали, забились лошади, закричали дерущиеся, бешено зазвенела сталь о сталь... Антон, очутившийся внутри людского водоворота, совершенно растерялся. Он впервые видел настоящий бой...
Этот бой не был похож на киношные схватки из голливудских исторических боевиков (Антон обожал исторические боевики: всяких «Первых рыцарей», «Храбрые сердца», «Викингов» и «Гладиаторов» в его домашней коллекции скопилось столько, что она составила бы счастье любому видеопрокату). Тут было не до изящных поворотов и фехтовальных выпадов, которые он иногда тренировал на лесной поляне, скрывшись от посторонних глаз. Там-то, в лесу, наедине с собой, он был непобедим. А сейчас...
Вокруг визжало, рычало, заходилось воем в смертной тоске, каталось по земле многорукое злое чудовище, кровавый клубок из тел, выпученных глаз и оскаленных ртов. Счастлив тот, кто прожил жизнь, не увидев такого. Монголов было раза в два больше, но они растерялись в первые секунды, не ожидая такого яростного сопротивления. И успели потерять четверых: двоих зарубил Заур, ещё двоих прикончили его подоспевшие спутники.
Лоза, до того присматривавший за лошадьми, был безоружен. Его меч лежал в пещере, и при мальчишке был лишь широкий засапожный нож. Этого ему показалось достаточно. Антон видел, как Лоза, издав крик, бросился на врага, того, что находился ближе. Монгол резко развернулся, вскинул круглый щит, но опоздал. Клинок с натугой проткнул кольчугу и застрял в ней. Нукер, не устояв на ногах, опрокинулся на спину, и Лоза упал сверху, всем телом навалившись на рукоять. Нож, наконец, достал до живой плоти. Монгол выпучил глаза, страшно напрягся и выгнулся дугой, потянулся ударить в ответ... И не сумел, обмяк.
Лоза проорал что-то победное и обернулся к Антону. Тот невольно вздрогнул.
На него смотрело совсем чужое лицо. Оно никак не могло принадлежать тому безусому мальчишке, что пять минут назад чистил красавца аргамака, и улыбался, и говорил ему что-то нежное и тихое, словно ласкал любимую женщину... Да и успел ли он узнать, что это такое — ласкать женщину? Вряд ли...
Его ладони были измазаны кровью, и это была кровь поверженного врага. Возможно, и не того самого, что жёг дома в их селении и ловил девушек за длинные волосы, не его сабля лишила жизни отца и мать мальчишки, решившего мстить, — это было не важно. Лоза торжествующе поднял вверх свои ладони и засмеялся. Он был счастлив.
Антона схватка не тронула. Он находился в её центре, и на него упорно не обращали внимания — наверное, оттого, что в самом её начале ноги отказались ему служить и он упал на четвереньки, застыв в таком отнюдь не героическом положении. Да, в этом было всё дело: он был неподвижен, и его не замечали. Время от времени он силился приподняться, но чей-то настойчивый голос шептал в ухо: да что тебе до них? Они ВСЕ уже умерли — шестьсот лет прошло, и земля, опалённая солнцем, пропитанная дождями, успела без остатка растворить их кости и превратить их в траву, и та трава давно истлела, чтобы обернуться новой травой...
Сиди тихо — и тебя не тронут...
А потом он вдруг увидел, как двое подступили к Лозе с разных сторон. Один, высокий, худой, в выцветшей лисьей шапке и с полосатым волосяным арканом в руке, — он, видимо, понял, что мальчишка безоружен, и решил захватить его живьём, чтобы допросить... или просто помучить вдосталь, прежде чем перерезать горло. Второй, справа, был знаком: на его шлеме колыхался белый лошадиный хвост. Антон открыл рот, чтобы предупредить криком, но крик застрял в горле. Он не мог двинуться с места — и только смотрел...
В руках Лозы не было ничего, даже верного ножа — тот намертво застрял в панцире убитого монгола. Лоза попятился, поскользнулся на камнях и упал. Взгляд его стал растерянным и беспомощным — он затравленно посмотрел на своих спутников, но никто из них не успевал ему на выручку. Бой оттеснил их, отнёс в сторону — у каждого ныне ночью доставало собственных врагов. А тот, с белым бунчуком, уже поднял саблю над головой...
