Некий ломающийся басок, донельзя взволнованный и срывающийся в петушиную трель, говорил:

— Они здесь, господин. Все пятеро, я сам видел. Вы обещали заплатить мне, господин...

— Заткнись, — коротко бросил кто-то.

Все пятеро, подумал Антон. Аланский царевич, Аккер, Лоза, Асмик и я сам. Ингури, Ингури, даже кровью своей не оросить твои воды, потому что хижина — выше по течению. Только и преимущества, что сгущающаяся мгла: крошечный шанс ускользнуть...

Когда твой дом подпалят с четырёх сторон...

Антон уже слышал этот голос — не далее как сегодня утром. И сейчас он прилипчивой песенкой звучал в голове: «Я тут кое-какие травы привёз. Будешь готовить отвар, как я укажу...»

Мразь. Антон скрипнул зубами в бессильной ярости. В финале фильма про войну предателя и пособника врага всегда настигает справедливая кара: либо немцы шлепнут при отступлении, либо партизаны повесят на площади освобождённого города. А тут... Получится ли поквитаться когда-нибудь? Эх, лук бы сейчас с доброй стрелой. Или снайперскую винтовку...

Анкер все понял без слов. Он сидел перед хижиной, скрестив ноги по-турецки, напевая под нос нечто заунывное и помешивая ложкой в котелке над костром. Тихо пофыркивали лошади в загоне, было тепло и тихо. Аккер поднял голову, увидел задыхающегося Антона, грязную полосу на щеке и полные отчаяния глаза. Сплюнул сквозь зубы, точным ударом ноги опрокинул котелок в зашипевшие угли (пропал ужин, мать твою...) и вошёл в дом.

Вышел он оттуда уже полностью оружный: секира в чехле у одного бедра, сабля у другого, боевой лук за спиной. Антон однажды пробовал натянуть этот лук: его сил едва хватило до половины.

— Мы не удержимся, — сказал он. — Их там больше сотни.

— Что же делать с царевичем? — ахнул Лоза.

Аккер собрался было ответить, но не успел. Баттхар появился в дверях собственной персоной. Он почти не шатался, и один Бог знает, каких трудов ему это стоило. Даже в густых сумерках была заметна его бледность. И крупные капли пота на лбу. И проступающее на повязке красное пятно. Антон искоса взглянул на него и снова подумал, что зря придирался к парню всю дорогу. Да и придирки его были какие-то несерьёзные, происходящие, вероятно, от его собственного желания казаться не хуже других. Он и был не хуже: дрался на мечах, нырял в ледяную воду и лежал за камнями, в двух шагах от монгольского лагеря. Он делал всё, что от него требовалось. А Баттхар...

Баттхар просто всегда оказывался рядом в нужный момент. И подставлял плечо. Мелькнула мысль: «А ну как не царевича, а меня ударила бы стрела под лопатку? Сумел бы я так же встать, как он, без единого стона? И так же оттолкнуть руку Асмик, чтобы самому, без помощи, сесть в седло?»

— Дай-ка свой плащ, — сказал Аккер. — Я попробую увести монголов за собой.

— Подожди, — вдруг подал голос Лоза.

— Не время спорить, — процедил горец.

— Вот и не спорь. — Лоза решительно вклинился между Аккером и царевичем, снял с Баттхара расшитый плащ и надел на себя. — Я больше похож на него со спины. Мне и отвлекать.

Аккер побледнел лицом — пожалуй, сейчас он выглядел ненамного лучше царевича. Он понимал, что Лоза прав, и теперь сдирал с себя кожу. На секунду он прижал парня к себе и севшим голосом проговорил:

— Постарайся уцелеть. Сделай так, чтобы монголы увязались за тобой, и скачи, не мешкай. Встретимся в Тифлисе, в церкви Александра Афонского.

— Хай, сэнсэй, — весело отозвался Лоза и ударил лошадь по крупу.

Мальчишка, с неудовольствием подумал Антон. Все бы ему в солдатиков играть...

— Скачите и вы, — вдруг сказал горец. — И смотрите мне. Головой за царевича отвечаете.

— А ты? — прошептала Асмик.

— Справитесь, — лаконично бросил Аккер, снимая со спины свой великанский лук. — И запомните: церковь Александра Афонского в Тифлисе...

— Я тебя не брошу! — решительно сказал Антон. — Ты как хочешь, но...

Он не закончил мысль. Аккер, переменившись в лице, схватил его за грудки и прошипел:

— Ты сейчас же уедешь отсюда, понял меня? Побежишь быстрее лошади, потому что у тебя одна цель: довезти царевича до Тебриза. Ради этого отдал жизнь мой брат. И Тор Лучник, и Сандро. Сделай так, чтобы их гибель оказалась не напрасной, чужеземец.

Он помолчал и усмехнулся:

— И не хорони меня раньше времени.

В ночи огонь виден за много миль. Антона всё время тянуло оглянуться — и всякий раз горящая хижина, словно маяк, светилась во тьме. И ему казалось, что он различает крики и звон оружия, хотя это, конечно, был обман воображения. Слишком далеко.

Слишком далеко, чтобы услышать...

Баттхар крепился изо всех сил, вцепившись в гриву лошади, но всё чаще поникал вниз, чудом удерживаясь где-то на границе яви и не-яви. И тогда его приходилось поддерживать с двух сторон — так они с Лозой поддерживали раненого Заура.

Они так и не смогли попрощаться по-настоящему. И Антон вдруг поймал себя на мысли, что не может вспомнить лицо Заура. Он мог бы назвать каждую заплатку на его одежде, без запинки воспроизвести каждое слово, по минутам рассказать, где они были и что делали... Но лицо стёрлось из памяти, оставив белое пятно, словно на засвеченной фотоплёнке. И это было обидно. Обидно, что он так и не помолился за отлетевшую душу Сандро, чья сабля висела сейчас у него на бедре. И не закрыл глаза Тору Лучнику...

Не было времени.

Одежду им пришлось сменить: Антон украл её в одном из горных селений, оставив взамен свою. Кто-то утром обрадуется и возблагодарит Бога, когда увидит хорошую меховую куртку вместо своих обносков... От лошадей тоже отказались: они были слишком заметны. Их продали на постоялом дворе, получив взамен целый мешок всякой снеди и двух низкорослых осликов ушгульской породы. Ослики, вопреки расхожей формулировке, были прямо-таки по-цирковому послушны, а за свежую морковку разве что не танцевали на задних ногах. При ближайшем рассмотрении один из них, повыше и потемнее шкуркой, оказался самцом, а другой, пониже и посветлее, — самочкой. Антон, ярый фанат сериала «Секретные материалы», нарёк их Малдером и Скалли. Скалли везла на спине невеликую дорожную поклажу, а Малдер — попеременно то Асмик, то Баттхара.

Баттхара приходилось чуть ли не силой сажать в седло. Они брели по ущелью Алазани вдоль реки, всё выше поднимаясь к её истокам, чтобы пересечь Местийский хребет. Панорама внизу, под ногами, открывалась сказочная: извивающаяся лента реки бежала в ступенчатых бортах каньона, покрытого глыбами лавы, когда-то, пару тысяч лет назад, вырвавшейся из жерла вулкана. Своим обликом каньон напоминал сильно увеличенную скульптуру, созданную весьма талантливым художником-абстракционистом.

Малдер и Скалли поднимались по узкой тропе вдоль скального склона, осторожно перебирая копытами и синхронно покачивая головами. Рядом мерно шагал аланский царевич, придерживаясь за ослиный бок. Больше всего он напоминал паломника: Антон обрядил его в сильно поношенный чапан и меховые штаны. Асмик нарядили мальчиком, забрав волосы под старую облысевшую баранью шапку. Но даже в таком виде — облачённая в бесформенную куртку размера на два больше нужного, Асмик выглядела очень мило и женственно. Так, что рождалась тревожная мысль: да какой из неё, к чёрт у, паломник? Достаточно одного внимательного взгляда, чтобы обман раскрылся. Впрочем, глядеть было особо некому: места вокруг тянулись холодные, безлюдные, дикие — такими они были и сто лет назад, и две тысячи, когда раскалённый вулкан плевался лавой в дымные небеса. Даже пастухи с овечьими отарами и одинокие охотники редко забредали сюда, и ни один из них не встретился по дороге. Словно вся планета вымерла в одночасье...

Асмик шла впереди, давая Малдеру отдых. Антон рассеянно поглядывал вокруг, но больше для порядка: нужно было быть совсем уж параноиком, чтобы ожидать здесь нападения. Думалось о доме. Причём — странное дело — думалось гораздо острее, чем тогда, в первый день, когда Антона откопали из-под лавины. Наверное, тогда мозг не успел вполне осознать происшедшее, а потом стало не до этого: пришлось многое познать и испытать на ходу — проходить этакий ускоренный курс молодого бойца. Зато теперь...