Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Вдруг Антон почувствовал, что его схватили за ремень и подняли в воздух, как хозяйственную сумку. То же самое через секунду произошло и с Шуркой. Пётр Иванович подержал обоих поединщиков над полом, критически осмотрел их и сказал без выражения:

— Так. Ну что ж, пошли.

В зале было пусто, и поэтому он казался непривычно большим и гулким, будто покинутый людьми вокзал. Висели, чуть раскачиваясь, тяжёлые кожаные мешки на цепях, лежали в углу скакалки и измочаленные от ударов боксёрские «лапы». Тренер поставил Шурку и Антона на землю — те стояли, понуро опустив головы и не глядя друг на друга. У Антона под глазом горел фингал, у Шурки капала из носа кровь.

— Наша школа, — медленно и внятно произнёс тренер, — существует для того, чтобы помочь вам стать мужчинами. В старину идеалом мужчины был воин. Настоящий воин, который никогда не дерётся по пустякам и не срывает злость на других, потому что это — признак слабости. Воин, который умеет любить и прощать. Жить, а не отнимать жизнь. Этому я стараюсь научить вас здесь... Хотя это очень трудно — научить жить. Сейчас вы этого не понимаете, но, надеюсь, поймёте потом. А пока — просто запомните. Вам ясно?

— Ясно, — нестройно ответили они.

И получили по лёгкому подзатыльнику.

— Надо говорить: «Хай, сэнсэй». Это означает «Да, учитель».

— Да, учитель, — тихо сказал Антон.

Утро выдалось ясным и погожим. Небо — высокое и ярко-синее, до рези в глазах, встало над горами, и горы засверкали, как оконные стёкла после ленинского субботника. Антон потянулся, зевнул и втянул носом воздух. Пахло дымом (Асмик уже разожгла очаг и готовила нехитрый завтрак), овечьей шерстью и почему-то мёдом. Антон скинул одеяло, резко поднялся и крякнул от боли: на бедре красовался здоровенный, в ладонь, синяк. И безжалостно, точно больной зуб, ныла спина. Аккер намял вчера, когда учил бороться.

Что это была за борьба — Антон не мог определить. То ли самбо, то ли вольная, то ли айкидо — впрочем, до появления каждого из них должно было пройти ещё без малого шесть веков. На расспросы по этому поводу Аккер отвечал неохотно и недоумённо: тебе-то, мол, что за дело? Ты на ногах, враг лежит и не встаёт — это главное. Однако иногда расщедривался на пояснения: вот чидаоба (броски, отдалённо напоминающие самбистские), салдасти (кулачный бой, один против многих), сатитени (использование боевого кольца, наподобие японских сюрикенов), парикаоба (владение саблей и мечом-кончаром в круговом бою). И ещё — увёртки, ухватки, изгибы, нырки, пластания — всего не упомнишь.

Однажды Аккер взял Лозу за руку и легонько подтолкнул:

— Встань к стене.

Тот безропотно подчинился. Аккер совершенно спокойно поднял лук, прицелился в онемевшего враз мальчишку и натянул тетиву. Тот успел только икнуть, когда стрела с глухим стуком вошла в стену в сантиметре от шеи. Лоза сильно побледнел и спросил одними губами:

— Ты чего?

— Ничего, — сказал Аккер, доставая из тула вторую стрелу. — Имей в виду, я целюсь тебе в ногу.

Кость постараюсь не задеть, но... Я бы на твоём месте попробовал защититься.

— Да как? — взвизгнул Лоза. — У меня и щита-то нет!

— Как «нет»? — удивился Аккер. — А корчага рядом с тобой?

Лоза взял большое глиняное блюдо и повертел в руках.

— На что оно мне?

— Ты же хотел щит. Только не подставляй плашмя, толку будет немного. А вот если под углом... — И горец отпустил тетиву.

Лоза не сумел поставить оборону. Стрела ударила его в бедро, он испуганно заорал, но через секунду сообразил, что стрела была тупая, без наконечника: рану такой не нанесёшь, разве что поставишь синяк. А жёсткосердный наставник уже доставал следующую и укладывал на тетиву.

— Если не хочешь умереть молодым, — сказал он, — всегда держи оружие так, чтобы можно было дотянуться. Если при тебе нет ни копья, ни кинжала, ни сабли — преврати в оружие то, что лежит рядом. Чашей или блюдом можно отклонить стрелу. Кувшином — ударить по голове. Воду — плеснуть в лицо: этим, конечно, не убьёшь, но мгновение выиграешь. Мгновение иногда очень дорого стоит...

Лоза получил ещё пять синяков в разных местах, прежде чем шестая стрела, скользнув по глиняной корчаге как надо, срикошетила и улетела в открытую дверь.

— Для первого раза сойдёт, — одобрил Аккер и кивнул аланскому царевичу. — Теперь твоя очередь...

— Проснулся? — приветливо сказала Асмик, вороша палочкой в красных угольках.

Сейчас её волосы были убраны под простенький тёмно-синий платок. Одна прядь непослушно выбилась наружу и свернулась в колечко, щекоча висок. Асмик дотронулась до неё свободной рукой, оставив крохотную полоску сажи на щеке. Антон, приподнявшись на локте, залюбовался этой полоской, будто неким произведением искусства. И усмехнулся про себя: э, да ты влюблён, брат...

— Почему ты так смотришь?

Он смутился.

— Просто...

Она взглянула на него с сочувствием.

— Болит?

— Откуда ты знаешь?

— Ну, у тебя лицо такое... Всклокоченное.

— Ерунда, — махнул рукой Антон и серьёзно добавил: — Зато ты у нас красивая за двоих.

— Подожди. — Она гибко встала, на минуту скрылась за перегородкой и вернулась с маленьким горшочком, перевязанным чистой тряпицей. — Это снадобье от ушибов и ран. Повернись спиной.

— Да ладно, и так зарастёт.

— Повернись, повернись.

Антон послушно приподнял рубашку, подставил спину и с замиранием сердца ощутил нежное прикосновение. Прикосновение было тёплым, почти горячим: видно, ладони девушки нагрелись у очага. Чуткие пальцы пробежали по позвонкам, как по клавишам пианино. Антон блаженно прикрыл глаза, чувствуя, как растворяется тупая ноющая боль и на смену ей приходит жар и внутренняя дрожь. Когда пальцы Асмик спустились ниже, чуть задев копчик, дрожь переросла в вибрацию. А что, подумалось сквозь раскалённый туман, времена нынче куда как патриархальные. Может, эта девочка только того и ждёт, чтобы я... А я веду себя как первоклассник.

Он резко обернулся к ней, чувствуя сердце где-то под подбородком, сильно, почти грубо схватил за плечи и опрокинул на спину. Намятые вчера бока тут же напомнили о себе... А, наплевать. Он снял с неё дурацкий платок, до отвращения похожий на монашеский, — прелестные густые волосы рассыпались и засверкали оплавленной медью в отсветах гаснущего очага...

Она смотрела на него снизу вверх... даже не передать как. Без гнева, без ожидания, без испуга. Спокойно и чуть-чуть удивлённо. И самую малость печально, будто он по неосторожности нарушил некое хрупкое равновесие. Разбил фарфоровую чашку или сшиб воробья из рогатки. И Антон вдруг покраснел. Словно кто-то взял его за макушку и с размаха окунул лицом в кипяток. Он не мог, хоть режь его, поступить так с этой девушкой.

Он сел и мучительно отвёл взгляд. И, поколебавшись, сухо проговорил:

— Я тебе не нравлюсь.

Асмик промолчала.

— Или... — Антон нахмурился. — Ты кому-то обещана? Баттхар, да? Всё дело в нём?

— Баттхар? — Она удивилась.

— Ну, вы вчера с ним возле реки... То есть, я хочу сказать, долго стояли вместе. Я не слышал, о чём вы говорили, просто подумал... — Он окончательно запутался и смолк.

Асмик надела платок, поправила сбившуюся одежду и покачала головой.

— Баттхар... Несчастный мальчик. Мне его жалко.

— Вот как?

— Он ведь сын царя. А вынужден скрываться на собственной земле, как вор.

Такой взгляд на вещи не приходил Антону в голову.

— Ничего, — буркнул он, пряча досаду. — Доставим его в Тебриз, женится он на своей дуре-царевне, два народа объединятся и выгонят Тимура взашей. (А выгонят ли, мелькнула мысль. Насколько я помню историю, он будет властвовать на Кавказе ещё три десятка лет, вплоть до своей смерти. Неужели и мне ждать так долго?)

— Ты поможешь Баттхару? — вдруг тихо спросила девушка. — Правда, поможешь?

— Куда ж я денусь, — вздохнул Антон.

Аккер умывался недалеко от хижины: по его голому торсу стекала вода. Антон бросил взгляд на тонкую ледяную корку в кожаном ведёрке и мысленно прикинул температуру «за бортом». Неслабо.

61
{"b":"660921","o":1}