— Молодец, Леха! — подбадривал его Сережка. — Давай! Добавь ещё копоти! Тряхни, брат, стариной! Не жалей машину! Не твоя тачка, да и не дороже денег стоит!

И Лешка тряхнул. Он вдавил педаль в пол, стрелка спидометра ушла за сто двадцать, и тут впереди, с показавшегося перпендикулярного шоссе, неожиданно свернула в нашу сторону машина, сначала подававшая назад, а после сразу же вошедшая в резкий встречный нам поворот, ослепив фарами Лешку.

Дальнейшее произошло в считанные секунды.

— Тормози! Тормози! — кричал из-за наших с Лешкой спин Сережка, беспомощно и отчаянно молотя кулаками по спинке сидения.

Лешка изо всех сил пытался это сделать, но он растерялся, запутался в управлении, тяжелая машина не слушалась его. К тому же он ошибся и врубил мощные и яркие дальние фары, которыми в свою очередь ослепил и без того растерявшегося водителя встречной машины. Тот отчаянно и безуспешно пытался увернуться от нашего джипа, бросая свою машину из стороны в сторону по мокрому проселку, на который он соскочил с шоссе.

Но водитель девятки, ослепленный, и тоже перепуганный надвигающейся на него махиной, только безуспешно бросал свою машину из стороны в сторону, вместо того, чтобы просто съехать. Хотя бы даже в кювет, своими зигзагами практически исключив возможность разъехаться на узкой проселочной дороге.

Самое печальное в этом было то, что обе машины шли по мокрой дороге, оба водителя ослепили один другого, и оба растерялись. К тому же Лешка действительно не привык управлять такой мощной машиной, тем более, что, не предполагал, что сядет за руль, и потому безбоязненно хватанул на посошок изрядную толику коньяка. Если бы все это происходило хотя бы на шоссе, возможно, удалось бы как-то разъехаться, но здесь, на узком проселке…

Возможно, на широком шоссе удалось бы затормозить, разъехаться, или погасить скорость. Но здесь дорога была мокрой, как назло глинистой, и наша тяжелая машина вертелась, шла юзом, неукротимо и угрожающе надвигаясь на встречную, которая шла прямо в лоб, вихляя из стороны в сторону, безуспешно пытаясь отвернуть, или затормозить.

— Упритесь ногами! Упритесь ногами! Головы уткните в колени! — орал сзади Сережка, понявший уже всю неотвратимость близкого столкновения, судорожно пытаясь зачем-то открыть никак не поддававшуюся дверцу, наверное, хотел выпрыгнуть.

Я собрался в комок, насколько смог откинулся назад, на спинку сидения, и что есть силы, уперся ногами в переднюю панель, хотя понимал, что при встречном лобовом ударе это мне вряд ли поможет.

Нам относительно повезло. Сокрушительного и гибельного для нас лобового столкновения мы избежали. В самый последний момент встречной машине чудом удалось развернуться, водитель попытался съехать в кювет, но было слишком поздно, и бедной девятке с её пассажирам это дорого обошлось.

Наш джип врезался в бок встречной машине, погасив об него собственную скорость от встречного удара, девятка поневоле сыграла роль амортизатора. Лешка не потерял рассудка и вывернул все же руль, оставшись на проселке, не дав машине слететь с дороги под близкий откос, удержал её на проселке. Но тяжелый джип беспощадно смахнул с дороги в кювет девятку, как ветер сдувает легкомысленные шапочки одуванчиков.

От удара меня сильно тряхнуло, но все же я выдержал, только в коленях заныло, да шейные позвонки дернуло. Мне в спину ткнулась лицом сидевшая сзади Галя. Я крикнул ей:

— Держись за меня!

Надо отдать ей должное, она среагировала мгновенно и ухватилась сзади крепко за шею, едва не задушив меня, прижавшись изо всех сил.

После чудовищного удара я не сразу осознал, что мы стоим на дороге, уже вне опасности и теперь вытягивал шею, стараясь разглядеть в темноте, что там происходит с невесть откуда взявшейся у нас на пути встречной девяткой.

А с ней было совсем плохо: от удара она завертелась волчком, водитель, как видно совсем потерял ориентацию и запаниковал, бросив управление и полностью положившись на милость судьбы, которая, как всегда бывает в подобных случаях, оказалась безжалостной и обошлась с ними жестоко. Машина, прокрутившись волчком по проселку, упала набок и полетела, кувыркаясь, под крутой в этом месте откос. Я услышал скрежет металла, стук, глухой удар и звон стекла. Наступила тишина, и только тогда я понял, что мы стоим.

Лешка сидел, откинувшись на сиденье, совершенно белый, точно такие лица я видел только во время войны у людей с большой потерей крови. Сзади прерывисто, со свистом дышал Сережка, тихо плакала Галя, переживавшая пережитый страх, и не очень уверенно и убедительно пыталась успокоить её дрожащим голосом Ирина.

Кому-то надо было выйти из джипа и пойти посмотреть, что с пострадавшей девяткой, возможно, требовалась помощь её пассажирам, но все сидели и молчали. Я решительно открыл дверцу и вышел на дорогу, сразу же попав в лужу, зачерпнув в ботинки холодной воды. Дождь лил не переставая. Я поежился, взял из машины зонтик, аптечку, достал фонарик из бардачка и пошел к тому месту, куда улетела под откос девятка, стараясь не поскользнуться на мокрой траве на склоне крутого откоса и не загреметь вниз.

Ребятам, ехавшим вдевятке, сильно не повезло. Сегодня был не их день. Мало того, что на пустой дороге они столкнулись с нами, мало того, что тяжелый джип буквально протаранил холую, по сравнению с ним, девятку, водитель которой потерял ориентацию.

В придачу ко всем этим неприятностям машина скатилась с насыпи в самом высоком её месте. А в довесок к перечисленным сомнительным удовольствиям, машина врезалась в сваленные в беспорядке бетонные плиты невесть откуда взявшиеся в чистом поле, вдалеке от жилых мест, где не было никаких признаков строек.

Осторожно спустившись с насыпи и дойдя до машины, я посветил фонариком внутрь неё и увидел уткнувшегося стриженой головой в баранку здорового малого в кожанке, с золотой цепью на шее, и с толстой литой золотой цепочкой на запястье безжизненно повисшей руки.

Я подергал погнутую изуродованную дверцу, она не открывалась, тогда я огляделся, подобрал камень и, разбив боковое окошко, с трудом просунул в него руку и дотронулся до парня, чтобы проверить пульс, прикоснувшись к безжизненной кисти, до шеи мне было не дотянуться.

Его и наши дела были хреновые. Но его все же значительно хуже — он был мертв.

Я осмотрел машину изнутри, подсвечивая фонариком, салон был пуст. Ветровое стекло разбито вдребезги, и я стал озираться, в надежде, на то, что второго пассажира, если он был в салоне, выбросило от удара через ветровое стекло.

— Ну что там? — послышался напряженный голос сверху. — Что с машиной? Живы пассажиры?

Я обернулся и увидел Лешку и Сергея, которые спускались ко мне по откосу, скользя и размахивая руками, как канатоходцы на проволоке под куполом цирка.

— В машине один, — отозвался я. — Водитель, он погиб. Смотрите вокруг, кажется, ещё один вылетел через ветровое стекло. Если это так, то случилось это после удара машины о бетонные плиты, так что он должен быть где-то здесь. Ищите, возможно, был ещё кто-то. Им, наверное, нужна помощь.

Они стали ходить кругами возле разбитой машины, высвечивая фонариками под ногами, а я обошел машину, и полез на плиты, в которые врезалась многострадальная девятка. На плитах никого не было. Второй пассажир девятки оказался придавленным между плитами и машиной. Я с трудом, да и то случайно, увидел его с плит.

Ему не повезло ещё больше, чем первому. Он умер не сразу. Он вылетел через ветровое стекло, но упал прямо на плиты, сполз по ним вниз и вот тут в плюс ко всему, его сверху придавил катившийся следом автомобиль. Я увидел только торчащую из-под машины окровавленную руку с такой же массивной золотой цепочкой, как у первого. Толстые эти цепочки, кожанки и короткие стрижки пассажиров, все это вкупе мне очень не понравилось, навеяло некие грустные ассоциации, и вызвали во мне некоторое внутреннее нехорошее предчувствие. Я на таких ребятишек во время своей работы в кабаке и в казино насмотрелся, чтобы достаточно точно определить их классовую, далеко не пролетарскую, принадлежность. Вот только машина как-то не соответствовала их имиджу.