Майор остановился, осмотрел нас, с дерзкой улыбкой и презрением на красивом восточном лице.

— Как вижу, вам интересен мой рассказ, — улыбнулся он, слегка растянув губы. — Тогда я продолжу. Похождения госпожи Ирины, это все ерунда, все эти подвиги бледнеют перед «достижениями» госпожи Гали. Эта скромная женщина, литератор и переводчица, дочь эмигрантов, на самом деле не кто иная, как аферистка международного класса, разыскиваемая «Интерполом» по всему миру. Одних фамилий она сменила столько, сколько я за всю жизнь обуви не сношу. Она — достойная дочь своих родителей, которые прославились тем, что свое состояние нажили продажей поддельных раритетов, брачными аферами, кражей редких книг в Тибете, куда они проникли, благодаря отцу Галины, выдававшему себя то за Бурятского ламу, то за шамана, то за личного представителя далай-ламы. И все это: тибетские священные книги и раритеты, настоящие и поддельные, и редкие книги, украденные из библиотек, все это они отправляли за границу. Что и помогло им впоследствии эмигрировать, когда за них всерьез взялись наши славные органы. Впоследствии эта семейка гордо заявляла, что их преследовали за политические убеждения. Хотя убеждений у них никогда не было, кроме всепоглощающей жажды наживы. Мама Галины польских кровей по рождению. Отец — бухарский еврей. Представляете, какая в результате получилась гремучая смесь? Она гастролировала по Европе, работая, как воровка на доверии. Пользуясь своей красотой и обаянием, образованностью, она легко входила в доверие к богатым коллекционерам и облегчала их коллекции. Эту красавицу жаждут увидеть в своих тюрьмах Швеция и Норвегия, Франция и Италия, Лихтенштейн и Голландия, Бирма и Таиланд, в Штатах ею вплотную заинтересовалось ФБР. К тому же она сильно поиздержалась, вынужденная скитаться по Европе в поисках убежища, спасаясь от Интерпола. И вот тут случился самый анекдотичный анекдот. Она узнала, что в России при смерти её бабушка, которая якобы решила оставить ей наследство. Надо сказать, что бабушка — это в их семье особый случай. Эта тихая женщина, хорошо воспитанная, прекрасный собеседник, умеющий и всегда готовый выслушать другого, само обаяние. Она была редактором одного известного издательства, водила дружбу и знакомство с режиссерами, актерами, писателями, с духовной элитой. И так было до старости. А уже в зрелом возрасте она отказалась последовать за сыном в эмиграцию, оставшись в России, вот в этой самой небольшой двухкомнатной квартирке. И кто бы знал, что в её семье все завидовали ей, считали её богатой. И для этого были причины, кто, как не её семейка знал то, что до самой смерти старушки не узнал никто из её многочисленных богемных знакомых. Эта старушка всю свою жизнь, до глубокой старости, была постоянной наводчицей на богатые квартиры московской богемы. Семья считала бабушку очень богатой, не зря же её так заботливо опекали из-за границы, посылая ей щедрые подарки, в надежде на то, что после смерти им достанутся её сокровища. И вот бабушка при смерти и готова все свое состояние завещать внучке, которую так ни разу и не увидела. Естественно, внучка, окрыленная такой перспективой, к тому же чувствующая себя в Европе как на горячей сковороде, начинает искать возможности легализоваться и уехать в Россию. В страну, которая кажется ей из-за бугра дикой страной, в которой она без труда отсидится до лучших времен, и где ни Интерпол, ни ФБР, не смогут добраться до нее. И тут на пути ей попадается самодовольный болван Алексей Волгин, который ездит в Россию, и которого окрутить легче, чем женщине вдеть нитку в угольное ушко. Так что влюбить его в себя ей не составило ни малейшего труда, после чего она и была включена в список едущих в Россию от фирмы мужа. Его шефы включили её в этот список в порядке исключения, как свою сотрудницу. Естественно, под очередной измененной фамилией. Но самое интересное в этом случае оказалось то, что бабушка обманула всех. Никаких сокровищ, кроме вот этой самой квартиры да безнадежно устаревших нарядов в гардеробе, после неё не осталось. Бабуся была большая шалунья, и не тратив денег на себя, тратила все на молодых любовников, к которым была не равнодушна до самой глубокой старости…

Ну вот. Интересную я вам спел сагу? — спросил майор, почему-то глянув на меня, сузив глаза, как две иголки мне в глаза воткнул.

— Не знаю, для чего ты нам спел эту сагу, — стараясь выглядеть равнодушным, ответил я, медленно произнося слова. — Наверное, ты думал, что мы обидимся друг на друга и тут же вернем тебе все, что ты хочешь получить. Но я тебе, в знак гостеприимства, могу в ответ спеть ещё более интересную сагу.

— Какую же? — скучающе приподнял бровь майор. — Только покороче, и если мне будет не интересно, я тебя, извини, выключу. И учти, в сделки я не вступаю.

— Придется, — развел я руками.

— Что придется? — не понял Юлдашев.

— Придется вступить в сделку, — усмехнулся я.

— Ты так думаешь? — привстал майор.

— Уверен, — кивнул я. — Подойди к окну и выгляни на улицу, только осторожно.

Я кивнул на окно, рядом с которым стоял.

Майор сам не пошел к окну, а велел стоявшему рядом со мной бойцу:

— Выгляни на улицу, Крот, только осторожно!

Названный Кротом верзила дал мне знак отойти от окна, что я и сделал, при этом весьма охотно, отойдя к столу. Верзила осторожно выглянул через край занавески, и тут же отшатнулся от окна, с обеспокоенным лицом.

— Что там? — спросил майор, встав с кресла.

— Корней! — выдохнул верзила.

В тот же момент я схватил со стола автомат и отскочил в угол…

Сверхосторожный Корней, как только на связь с ним вышел Трифон и предложил встретиться, принял все меры предосторожности, направив на место встречи впереди себя своих людей.

Встреча прошла спокойно, без эксцессов, если не считать того, что сообщил Корнею Трифон. Корней страшно не хотел верить в то, что сообщил ему подольский авторитет, но не верить не мог. Факты были на лицо и все несуразности и дикие нелепицы, продолжающиеся с прошлой ночи, стали более менее понятны.

Как только Трифон распрощался и уехал, Корней кивнул, и за машинами Трифона рванулась девятка с Бульдогом, понимавшим Корнея с не то что с полуслова, а даже с полу жеста.

Корней проводил хмурым взглядом машины и оглядевшись поднял вверх сотенную купюру, показывая её официанту, положил на столик и придавил начатой бутылкой пива. Встал из-за столика, отодвигая пластиковый стул и тут же возле плавно подъехала машина, дверца услужливо открылась и Корней, сложившись, как складной метр, полез в салон.

Сел он на заднее сиденье, на котором ездил всегда, за редкими исключениями. Повелась у него это с тех пор, как его машину, ещё в девяносто третьем, расстреляла в упор солнцевская братва, изрешетив её как дуршлаг. Корней был единственный пассажир в машине, который остался жив, и произошло это только потому, что был он банально пьян буквально до положения риз, и даже не мог сидеть на своем излюбленном переднем сиденье, мотаясь по всей кабине. Пришлось его уложить на заднее сиденье, где он и заснул на коленях у своего охранника, который упав на него с пробитой головой, прикрыл поневоле Корнея собственным телом.

Как бы там ни было, но с тех самых пор ездил Корней исключительно на задних сиденьях. По привычке он сунул руку в карман за спинкой переднего сиденья и ловкими пальцами пианиста выудил оттуда бутылку…

Сделав несколько глотков, он посидел минуту, прикрыв глаза и откинув голову. Потом шумно вздохнул, убрал бутылку на место и скомандовал:

— Поехали к Фаруху…

Фарух удивился визиту Корнея без предупреждения, но, человек восточный, ничем не выдал своего удивления.

— Здравствуй, Василий Борисович, — приветствовал Фарух Корнея. — С чем пожаловал? Чем будешь радовать?

— Радовать нечем, — пробурчал Корней. — Огорчать буду.