Я не испытывал особого чувства благодарности. Смерть… что такое смерть для человека вроде меня? Я приобрел тысячу лет жизни, пройдя крещение в бассейне на реке Зелф, впадающей в озеро, из которого вырастает Афразоя, Качельный Город. Я содрогался при мысли об этом немыслимо долгом сроке, пока не нашел Делию Синегорскую и не понял, что и две тысячи лет покажутся недостаточными, чтобы вместить всю любовь, которую я к ней питал.

Моим долгом было не умирать, пока она жива. Но галеры! Далее мне особо размышлять не пришлось. Мешок, в который они засунули меня, был грубым, вонючим и тесным. Я вертелся изо всех сил, пытаясь набрать воздуха в открытый рот. Меня тащили самым унизительным образом, как куль, по известным рабам тайным путям из «нахаловки» к пристаням и верфям магдагского порта.

После долгого пути, который был проделан крадучись, то и дело останавливаясь, меня кинули на деревянный пол, и я ощутил знакомую качку и крен. Меня свалили на палубу. Я опять очутился на борту корабля. И почувствовал в случившемся новый ход Звездных Владык — а может, и Савантов, моих прежних друзей из Афразои, — ход, которого я не мог ни понять, ни объяснить.

Две луковицы, лежащие на мозолистой ладони Зорга, были неодинакового размера. Одна, если пользоваться земными мерками — больше трех дюймов в диаметре,[29] плотная, округлая, покрытая твердой, блестящей оранжево-коричневой шелухой. Мы оба знали, что внутри она окажется остро-сладкой, сочной и ароматной. Вторая луковица выглядела по сравнению с ней как раб рядом с господином: дюйма два в диаметре,[30] с жесткой волокнистой оболочкой и уже пустившая побег неприятного желто-зеленого цвета. Словом, просто тощая. Но и в этой неприглядной шелухе содержалась пища, способная поддержать наши силы.

Мы с Зоргом разглядывали луковицы, в то время как сорокавесельный свифтер «Милость Гродно» несся вперед, взлетая на волнах, и его парус наполнял благословенный попутный ветер. Повсюду нас окружали звуки и запахи корабельной жизни. Оба солнца Скорпиона безжалостно жгли наши бритые головы. Сработанные из соломы грубые конические шляпы защищали слабо. Конечно, на полуюте — «Милость Гродно» — галера не того класса, которую снабжают ютом, — под полосатыми тентами из шелка и машкеры, магнаты сидели небрежно откинувшись в палубных креслах, потягивая прохладительные напитки, поигрывая свежими фруктами и наслаждаясь сочным мясом. Двое наших голых товарищей по скамье уже поделили свои луковицы, одинаковые по размеру.

— Тягостный это выбор, Писец, — сказал Зорг из Фельтераза.

— Задача и впрямь не из легких.

Больше никакой еды до завтрака на следующее утро мы не получим. Нас сносно обеспечили только водой, да и то просто потому, что «Милость Гродно», с её единственным прямым парусом и надменно выпирающим шпироном, поймала попутный ветер. Сегодня вечером мы пришвартуемся в Ганске, а на следующее утро снова отправимся в плавание. Магдагские галеры рисковали заплывать во внутреннее море, теряя из вида берег на целых четыре дня, но делать этого не любили. Они предпочитали держаться побережья.

— Будь у нас нож, мой друг…

Зорг сильно исхудал с того дня, когда я впервые увидел его среди рабов в колоссальном пустом храме Магдага, где мы вместе волокли каменного истукана. Я снова увидел его в тот день, когда меня перевели с учебной либурны,[31] и позаботился оказаться с ним рядом, когда весельный начальник распределял нас по скамьям. Теперь мы уже целый сезон были товарищами по веслу — я, похоже, потерял всякий счет дням. На внутреннем море навигация даже для галер возможна почти весь сезон.

Зорг поднес ко рту большую из луковиц. Я просто посмотрел на него. В те дни мы уже стали понимать друг друга без слов. Он ответил мне выражением лица, которое, у галерного раба, больше всего походило на успокаивающую улыбку. И принялся кусать.

Он быстро и аккуратно обкусал луковицу по окружности, орудуя, как бобер, своими крепкими неровными желтыми зубами. Разделив луковицу на две не совсем равные части, он без колебаний вручил мне большую.

Я взял её. А затем отдал ему луковицу поменьше.

— Если ты ценишь мою дружбу, Зорг из Фельтераза, — произнес я ненамеренно свирепым тоном, — то съешь эту луковицу. Безо всяких споров.

— Но, Писец…

— Ешь!

Не стану притворяться: я отдавал часть своего пайка без особого удовольствия. Но этот человек явно находился не в той форме, в какой был прежде и в какой ему следовало оставаться. И это было странно. Хорошо известно: если человек, попав в галерные рабы, сумеет протянуть первую неделю, то он, весьма вероятно, выживет и в дальнейшем. Приспособившись к жизни галерного раба, как говорится, просолившись, он сумеет вынести самые невообразимые тяготы и неописуемые мучения. Коль скоро человек прошел испытания, которые дает участь галерного раба, он сумеет преодолеть препятствия самых чудовищных масштабов. Зорг выдержал первые ужасающие недели, когда гребцов ежедневно засекали до смерти и выбрасывали за борт, когда их руки становились красными от крови, а на ладонях и пальцах не оставалось ни клочка живой кожи, когда они безумно рвали из кандалов лодыжки, неумолимо скованные кольцами и цепями, так, что сочилась кровь, а мясо сдиралось до костей.

По описаниям ужасы жизни галерных рабов хорошо известны. А я их пережил.

Зорг скорчил ту странную гримасу которая сходит у галерных рабов за улыбку и праздно, автоматически раздавил вошь, ползшую по его задубелой коже. Набитые соломой жесткие мешки так и кишели паразитами. Мы проклинали вшей и прочих кровососов, но терпели их, так как пока они жили нам было куда откидываться елозя по мешкам с соломой, покрытых изношенными шкурами поншо. Наивно полагать, будто галерные рабы, гребущие, как мы, вчетвером на весле, двигаясь всем телом и заваливаясь назад, сидят на ничем не покрытой скамье. Если бы дело обстояло так, наши ягодицы за три бура оказались бы разодранными. Это признавали даже жестокие весельные начальники Магдага. Шкурами поншо которые покрывали мешки и спадали на палубу гребцов обеспечивали отнюдь не от большой любви к нам; ими снабжали поскольку без этого галеры очень скоро перестали бы функционировать.

Признаться, я привык к этой вони — почти.

Жизнь на борту двухпалубного корабля, который крейсирует вдоль берегов в ходе морской блокады,[32] дает отличную подготовку по части умения сносить неудобства, влажность, вонь и мизерные пайки. В этом отношении я обладал преимуществом перед Зоргом, хотя тот был могучим парнем и служил капитаном на галере.

Теперь его лицо приобрело тревоживший меня изможденный вид.

Нат, сидевший дальше на вальке весла, рыгнул и навострил уши. Нат распространенное имя на Крегене. Этот Нат был рослым, а некогда и массивным, но галерные рабы имеют склонность быстро приобретать хорошую фигуру. Я гадал, каково пришлось бы его тезке, Нату-вору из далекой Зеникки, попади он на галеры.

— Ветер меняется, — сообщил теперь Нат.

Это было плохой новостью для Зорга и Золты, четвертого на нашем весле. Как опытный моряк, я уже муров десять назад знал, что ветер начал меняться, но предпочитал скрывать эту неприятную новость от Зорга, пока он не прикончит луковицу.

Почти сразу же раздались переливы серебристых свистков.

Весельный начальник занял свой пост в своего рода табернакле, посередине среза полуюта. Кнутовые дельдары забегали по куршее, готовые обрушить удары на голые спины рабов, если те помедлят с приготовлениями. Мы не стали медлить. Раздались новые свистки. Группа матросов тянула шкоты, брасопя единственный парус. Действовали они неуклюже, и я какое-то время упивался мыслями о том, как бы понравилось нашим старшинам поучить их флотским порядкам на борту фрегата или семидесятичетырехпушечного корабля. Тем временем с множеством треволнений, под треск шкотов, парус кое-как спустили. Задолго до того, как с ним справились и завязали гитовыми, мы уже сидели в полной готовности, вдавив ногу в упор, прижав другую к спинке передней скамьи, вытянув руки и сжимая мозолистыми ладонями вальки весел. Все канаты с петлями, державшими весла над водой, но все же за бортом удобный обычай капитанов галер внутреннего моря — вытаскивались сидящими у борта, в данном случае Золтой, что входило в его обязанности.