— Из тебя получится интересная рабыня, — заключил я.

Она резко отвернулась, дрожа от ярости, которую Глоаг, похоже, не хотел бы испытать на себе. Он и его люди вытолкали меня взашей, и какая-то одноглазая старуха с иссохшим лицом занялась моей спиной. Я привык к порке как к приему наведения дисциплины и четыре дня спустя, стараниями старухи, полностью оправился. Глоаг показал себя настоящим другом.

— Ты умеешь пользоваться копьем? — спросил он меня, пока старуха обрабатывала мне спину.

— Да.

— Ты воспользуешься им, когда придет время?

— Да.

Он нагнулся ко мне — я лежал на постели в своей комнате лицом вниз. Его тупое квадратное лицо с насмешливым и изучающим выражением приблизилось вплотную ко мне. Затем он кивнул, словно обнаружив что-то, что его удовлетворило.

— Хорошо, — промолвил он.

В Знатном Доме Эстеркари не служило ни одного раба-рапы, по словам других рабов — из-за того, что их вонь раздражала тонкое обоняние хозяйки. Это походило на правду. Не было здесь и рап-охранников, имелись только оши, мазта, бывшие рабами, но наделенные некоторой мелкой властью, связанной с применением трости, и некоторые устрашающего вида создания, попадавшиеся иногда мне на глаза в опаловом дворце.

Все это время я не мог ничего узнать о Делии — или девушке, которая могла быть Делией из Дельфонда.

Дворец представлял настоящий муравейник, созданный руками рабов и обросший за многие годы многочисленными пристройками по прихотям сменяющих друг друга династий. Охрана состояла из подразделений чуликов, как и люди, рожденных с двумя руками и двумя ногами и обладавших лицами, могущими сойти за человеческие, если не считать загнутых вверх трехдюймовых клыков. Но на этом сходство с людьми заканчивалось. Гладкую маслянистую кожу и выбритые черепа украшала спадавшая до талии коса, окрашенная в зеленый цвет. Маленькие круглые черные глаза застывали в неподвижно-гипнотическом взгляде. Жирные упитанные тела только на первый взгляд казались неуклюжими, на самом деле обладая быстротой и силой. Дом Эстеркари выдавал чуликам в качестве обмундирования сизые туники с изумрудно-зелеными поясами. Оружием они пользовались тем же, что и знать Зеникки — шпагами и кинжалами.

Шпага была общеизвестна под названием джиктар — «командир тысячи», а ее неразлучный спутник кинжал — под названием хикдар — «командир сотни». О метательном ноже говорили, что это дельдар — «командир десятка». В этом, я думаю, кроется ошибка. По какой-то странной причине люди — и прочие человекоподобные создания, — живущие на Сегестесе, пренебрегают щитом. Его знают, но презирают. Щит расценивается как атрибут слабака, нечто трусливое, коварное, предательское. Я долго спорил по этому поводу — и дело чуть не дошло до того, что друзья стали смотреть на меня косо, думая, не уподобляюсь ли я сам этому презренному орудию, не таков ли я сам трусливый, слабый, коварный, — до тех пор, пока я не доказал в дружеской схватке их неправоту.

К настоящему моменту стало ясно, что мне отвели роль балованного раба в Доме Эстеркари. Из намеков, нашептываний, а также прямых насмешливых ответов Глоага я понял, что принцесса Натема никогда прежде не сталкивалась с человеком, который бы при виде ее красоты не преисполнялся благоговейным трепетом и не лишался бы мужества. Она могла заставить мужчин ползать перед ней на коленях и целовать ее унизанные самоцветами ноги. Меня она, конечно, тоже могла заставить — но только под угрозой пытки или порки. Но ведь она всегда славилась своей властью над мужчинами, которую имела как женщина, безо всяких иных побудительных мотивов.

Ей все больше и больше досаждало, что я не ломаюсь перед ней по собственной воле. Я подозревал, что если бы это произошло, великана в кольчуге призвали бы разделаться со мной, и Натема стала бы искать себе другую игрушку.

Никто, даже Нижни, похоже, не знал, сколько рабов трудится в Доме Эстеркари. Рабы-писцы вели бухгалтерские книги, но рабы умирали, их продавали, покупали или обменивали, и общее число на текущий момент всегда оставалось в точности не известно. Умножая путаницу, внутри Дома Эстеркари существовало много семей — Кидонес считались Первой Семьей, — и семья могла продать раба в пределах дома и вычеркнуть его или ее из списков. Но фактически они оставались — он по-прежнему горбатился на конюшнях, а она носила воду на кухни одного из дворцов Эстеркари.

Однажды по коридорам и комнатам рабов разнеслась новость. Простой Дом Паранг подвергся нападению через канал, отделявший его от Знатного Дома Эвард. Эварды горячо отрицали свою вину, сваливая все на неизвестных людей. Глоаг подмигнул мне.

— Клянусь Отцом Мезта-Макку, это работа Понтье! Они ненавидят Эвард черной ненавистью, а наш дом их поддерживает.

Я вспомнил, что говорила Натема о коалиции, обеспечивавшей себе власть. Для меня это мелкое политическое крючкотворство и разгул брави[13] ничего не значили. Я жаждал найти Делию. И все же мне приходилось смотреть фактам в глаза — в частности, такому неприятному факту, что у меня нет доказательств, что Делия неравнодушна ко мне. Как я мог стремиться к ней после того, что случилось? Не вмешайся я в Афразое, ее могли бы вылечить и безопасно доставить домой к родным в далекий Дельфонд где бы он ни находился. О Дельфонде здесь слышали — и я очень разволновался, узнав об этом, — но никто из рабов не мог сообщить ни где он находился, ни даже является ли он континентом, островом или городом. Несомненно, рассуждал я, у Делии есть все основания ненавидеть меня.

На следующий вечер Натема послала за мной, и на этот раз вместо Глоага и его мезта конвой состоял из желтокожих чуликов в серых туниках с изумрудными полосками. Чулики с наглой развязностью помахивали шпагами. Черные кожаные сапоги грохотали по полу. Недавно в Зеникку прибыла свежая партия невольников-чуликов, и Дом Эстеркари взял для осуществления своих хитроумных планов большую партию этих громил.

Первое, что я заметил, войдя в надушенную комнату, — что одетый в кольчугу великан со шпагой, обычно полускрытый в своей нише, отсутствует.

Стальная кольчуга в Сегестесе — редкий и ценный доспех. Воины обычно носят поножи, наручи, панцири на груди и спине, с крохотными оплечьями, по большей части из бронзы, изредка из стали. Всегдашний идеал бойца Сегестеса — атака, безрассудная атака.

Принцесса Натема выглядела необыкновенно привлекательно в этот вечер, когда на бледнеющем топазовом небе проплыли первые из семи крегенских лун. Вместо длинного изумрудного платья она надела искрящееся золотое одеяние, соблазнительно обрисовывающее фигуру.

— Дрей Прескот! — Натема топнула усыпанной самоцветами ножкой, но это была не ярость. В принцессе произошло какое-то тонкое преображение, она отбросила высокомерные повадки, и даже показалась мне чуть красивее, чем прежде. Она разрешила мне подняться из согнутого положения и — изумительное дело! — велела сесть рядом с ней. И налила мне вина.

— Ты сказал, что из меня получится интересная рабыня, — прошептала она. Веки ее опустились, а грудь вздымалась от учащенного дыхания. Я ощутил крайнее беспокойство. Проклятый великан отсутствовал, и я впервые подумал о нем, как о своего рода опекуне.

Наши отношения с Натемой расцвели, почти незамеченные мной; но она считала, что я без ума от ее красоты и только боюсь быть убитым, а теперь это препятствие убрано и я могу полностью раскрыть свою любовь к ней. Я знал, что ради нее умерло много мужчин. Она соблазняла меня неторопливо, с уверенностью в успехе, как глотающий добычу питон. Я сопротивлялся, так как хоть она и была цветом женщин и до крайности изощренной в удовольствиях, я мог думать только о Делии. Я не претендую на какую-то огромную способность к самообладанию. Многие мужчины сочтут меня дураком, не вкусившим меда, когда бутон раскрыт. Но чем более страстными становились ее авансы, тем, напротив, больше она меня отталкивала.